— Мессир просил вас принять эти веночки, — говорила Маргарита одному из артистов по-немецки, а другому по-французски, — на память о сегодняшнем бале».

Бесконечными соблазнительными подробностями расцвечивались картины бала:

«Но тут Коровьев властно подхватил под руку хозяйку бала и увлек ее вниз. Они оказались в буфете.

Сотни гостей осаждали каменные ванны. Пахло соленым морем. Прислуга бешено работала ножами, вскрывая аркашонские устрицы, выкладывая их на блюдо, поливая лимонным соком. Маргарита глянула под ноги и невольно ухватилась за руку Коровьева, ей показалось, что она провалится в ад. Сквозь хрустальный пол светили бешеные красные огни плит, в дыму и пару метались белые дьявольские повара. Тележки на беззвучных колесиках ездили между столиками, и на них дымились и сочились кровью горы мяса. Прислуга на ходу тележек резала ножами это мясо, и ломти ростбифа разлетались по рукам гостей. Снизу из кухни подавали раскроенную розовую лососину, янтарные балыки. Серебряными ложками проголодавшиеся гости глотали икру.

Снизу по трапам подавали на столиках столбы тарелок, груды серебряных вилок и ножей, откупоренные бутылки вин, коньяков, водок.

Пролетев через весь буфет, Маргарита, посылая улыбки гостям, попала в темный закопченный погреб с бочками. Налитой жиром, с заплывшими глазками, хозяин погреба в фартуке наливал вино любителям пить в погребах из бочек. Прислуга была здесь женская. Разбитные девицы подавали здесь горячие блюда на раскаленных сковородках, под которыми светили красным жаром раскаленные угли.

Из погреба перенеслись в пивную, здесь опять гремел „Светит месяц“, плясали на эстраде те же белые медведи. Маргарита слышала рычащий бас:

— Королева матушка! Свет увидели. Вот за пивко спасибо!

В табачном дыму померещилась ей огненная борода Малюты и, кажется, кривоглазая физиономия Потемкина.

Из пивной толпа стремилась в бар… Но дамы взвизгивали, кидались обратно. Слышался хохот.

За ослепляющей миллионом огней зеркальной стойкой (над строкою вписано: „отражения“ — по-видимому, автор предполагал вернуться к описанию этого совместного блеска огней и их отражений. — Л. Я.) помещались пять громадных тигров. Они взбалтывали, лили в рюмки опаловые, красные, зеленые смеси, изредка испускали рык.

Из бара попали в карточные. Маргарита видела бесчисленное множество зеленых столов и сверкающее на них золото. Возле одного из них сгрудилась особенно большая толпа игроков, и некоторые из них стояли даже на стульях, жадно глядя на поединок. Обрюзгшая, седоватая содержательница публичного дома играла против черноволосого банкомета, перед которым возвышались две груды золотых монет. Возле хозяйки же не было ни одной монеты, но на сукне стояла, улыбаясь, нагая девчонка лет шестнадцати, с развившейся во время танцев прической, племянница почтенной падуанки.

— Миллион против девчонки, — смеясь, шептал Коровьев, — вся она не стоит ста дукатов.

Почтительно раздавшаяся толпа игроков восторженно косилась на Маргариту и в то же время разноязычным вздохом „бита… дана… бита… дана…“ сопровождала каждый удар карты.

— Бита! — простонал круг игроков.

Желтизна тронула скулы почтенной старухи, и она невольно провела по сукну рукой, причем вздрогнула, сломав ноготь. Девчонка оглянулась растерянно.

Маргарита была уже вне карточной. Она, почти не задерживаясь, пролетела мимо гостиной, где на эстраде работал фокусник-саламандра, бросающийся в камин, сгорающий в нем и выскакивающий из него вновь невредимым, и вернулась в танцевальный зал».

И никак не мог расстаться Булгаков с «красавицей Наташей», поглотившей в этой редакции даже отдельные черты Маргариты. Наташа оказывалась в подвальчике вместе с любовниками:

«…А через час в подвальной квартире в переулке на Арбате, в первой комнате, где все было по-прежнему, как будто никогда Могарыч и не бывал тут, спал тяжелым мертвым сном называющий себя мастером человек.

В комнатенке, которую ухитрился выгородить помимо ванной комнаты Могарыч, сидела бессонная Наташа и глядела, не отрываясь, на золотые футляр и коробочку, на золотой перстень, который подарил ей повар, восхищенный ее красотой, на груду золотых монет, которыми наградили ее дамы, бегавшие умываться в ванную во время бала. Искры прыгали в глазах у Наташи, в воображении плавали ослепляющие манерами и костюмами фрачники, стенами стояли молочные розы, музыка ревела в ушах.

Так и сидела Наташа, так и заснула, и рыжеватые ее волосы упали на золотые монеты, а пальцы даже во сне сжимали коробочку и футляр».

Она проводит с любовниками субботний вечер, в который решается их (а в этой редакции — и ее) судьба:

«— Наташа! — крикнула Маргарита.

И из кухоньки появилась Наташа, терпеливо ожидавшая конца объяснений и плача любовников. Если Маргариту хоть немного делал пристойной плащ, про Наташу этого сказать нельзя было. На той не было ничего, кроме туфель.

— Да, действительно, уверуешь и в дьявола… — пробормотал мастер, косясь на садящуюся Наташу.

— А на кой хрен ей одеваться? — заметила Маргарита. — Она теперь вечно будет ходить так.

Наташа на это рассмеялась и бросилась целовать Маргариту, приговаривая:

— Королева, душенька моя, Марго!»

Оказывается, голая она потому, что платья ее остались в Сивцевом Вражке, а сунуться туда нельзя — арестуют. «Позволь-те, вы хотели в таком виде куда-нибудь?» — говорит мастер. «Плевала я на это», — отвечает Наташа.

(В последней редакции романа: «— Ты хоть запахнись, — крикнул ей вслед мастер. — Плевала я на это, — ответила Маргарита уже из коридорчика». «Плевала я на это» — было неповторимым и восхитительным выражением Елены Сергеевны, вот не знаю, Маргаритой заимствованное у нее или ею — у Маргариты.)

И вином, присланным Воландом, фалернским вином, Азазелло потчует здесь не только мастера и Маргариту, но и Наташу. И Наташу возвращает к жизни первой:

«Три отравленных затихли, а Азазелло начал действовать.

Отшвырнув ногой осколки разбившегося Наташиного стакана в угол, из шкафа достал новый, наполнил его тем же вином, сел на корточки, разжал зубы Наташи, влил в рот глоток его.

Тогда Наташа открыла глаза, сперва бессмысленно обвела ими комнату, но свет в них быстро вернулся. Азазелло поднял ее на ноги, и она ожила.

— Не медли, пора! Мы долго возились здесь, — приказал ей Азазелло, и Наташа, поставив одну ногу на стул, перенесла легко другое колено на подоконник и через секунду была в садике. Там, роя землю копытом, стоял черный, как ночь, конь, в седле с золотыми стременами. У повода его был черный мрачный всадник в плаще, со шпагой, в шпорах. Он держал под уздцы нетерпеливого злого коня, поглядывал на окошки подвала. Лишь только Наташа выскочила из окна, всадник легко вскочил в седло, вздернул Наташу вверх, посадил ее на луку, сдавил бока коня, и тот проскочил между двумя липами вверх, ломая молодые ветви, и исчез, став невидимым».

И только после этого Азазелло обращается к поверженным любовникам…

В последней редакции романа, как известно, 32 главы (не считая эпилога). В четвертой редакции их 30. Еще не разделена на две глава «Погребение» («Как прокуратор пытался спасти Иуду из Кириафа») и нет очень важной главы «Судьба мастера и Маргариты определена».

Точнее, ряд деталей этой главы имеется. Терраса, с которой Воланд смотрит на Москву («В вышине на террасе самого красивого здания в Москве, построенного очень давно, на пустынной террасе, на балюстраде которой возвышались гипсовые вазы, на складной табуретке сидел черный Воланд неподвижно и смотрел на лежащий внизу город. Его длинная и широкая шпага была воткнута между двумя рассевшимися плитами террасы, так что получились солнечные часы»). И Коровьев и Бегемот появляются на этой террасе после устроенных ими пожаров. Но явления Левия Матвея нет. Нет и фиолетового рыцаря, игравшего аналогичную роль в редакции предшествующей (второй) и редакции последующей (пятой). Воланд не получает «распоряжения» о судьбе мастера и Маргариты. Здесь их судьбу решает он сам — он, у кого они просили помощи и защиты…