Поэтому имя записывавшего непременно должно быть указано. Он, почти соавтор, отвечает за адекватность представленной им информации. Или, дилетант и поставшик «мемуаров», демонстрирует свою непрофессиональность.
И поэтому же, не дожидаясь, пока булгаковеды начнут составлять мои собственные «воспоминания», попробую кое-что по ходу дела рассказать самостоятельно.
Окно в прошлое
Я любила прогулки по маршрутам, которыми ходил Булгаков. В Москве, свернув с Большой Садовой, можно выйти на Патриаршие пруды. Здесь когда-то Булгаков проходил… останавливался, прислонившись к дереву… может быть, присаживался на скамью… Размышлял, всматриваясь в картины своего воображения… Слева на Бронную (если вы спиною к Садовой) прямо к скверу Патриарших выбегает Малый Козихинский переулок. В Малом Козихинском, в доме 12, квартира Коморских.
Это был первый дружеский круг Булгакова в Москве — адвокат Владимир Евгеньевич Коморский; его жена Зина, Зинаида Васильевна, зубной врач; их друзья. Зина упоминается в одном из уцелевших фрагментов дневника Михаила Булгакова: «…Сегодня встали поздно и вместо того, чтобы ехать в проклятый „Гудок“, изменил маршрут и, побрившись в парикмахерской на моей любимой Пречистенке, я поехал к моей постоянной зубной врачихе, Зинушке. Лечит она два моих зуба, которые, по моим расчетам, станут <нрзб>. Лечит не спеша, хожу я к ней не аккуратно, она вкладывает ватку то с йодом, то с гвоздичным маслом, и я очень доволен, что нет ни боли, ни залезания иглой в каналы. Пока к ней дополз, был четвертый час дня. Москва потемнела, загорелись огни. Из окон у нее виден Страстной монастырь и огненные часы» (1924, декабрь)[198].
Были в этой молодой компании Крешковы (за одного из Крешковых Татьяна Николаевна выйдет замуж через несколько лет после того, как ее оставит Булгаков). И юрист Давид Кисельгоф. Его фамилию и примет Татьяна Николаевна в своем последнем, третьем браке; они поженятся в конце 1940-х годов и уедут в Туапсе — два уставших человека, доверяющие друг другу.
(Третий брак… На всю жизнь Татьяна Николаевна сохранит непрощающую ревность к «разлучнице» Любови Евгеньевне, а к памяти Елены Сергеевны будет относиться без ревности. Говорила мне, пожимая плечами: «Ну, это же был его третий брак… в конце жизни… это совсем другое…» По-видимому, в глубине души она как-то совмещала третий брак Михаила Булгакова со своим собственным третьим браком: в конце жизни… совсем другое…)
Квартира Коморских, трехкомнатная и совершенно отдельная, в Москве 20-х годов была маленьким чудом. В фельетоне «Москва 20-х годов» Булгаков ее описал: «Каким-то образом в гуще Москвы не квартирка, а бонбоньерка в три комнаты. Ванна, телефончик, муж, Манюшка готовит котлеты на газовой плите, и у Манюшки еще отдельная комнатка. С ножом к горлу приставал я к Зине, требуя объяснений, каким образом могли уцелеть эти комнаты?
Ведь это же сверхъестественно!!
Четыре комнаты — три человека. И никого посторонних.
И Зина рассказала, что однажды на грузовике приехал какой-то и привез бумажку: „Вытряхайтесь!!“
А она взяла и… не вытряхнулась.
Ах, Зина, Зина! Не будь ты уже замужем, я бы женился на тебе. Женился бы, как бог свят, и женился бы за телефончик и за винты газовой плиты, и никакими силами меня не выдрали бы из квартиры.
Зина, ты орел, а не женщина!»
Квартира действительно принадлежала Зине. Коморский стал москвичом в 1909 году, а здесь поселился в 1921-м: сначала Зина прописала его, потом вышла за него замуж.
Это была небольшая квартира. Из прихожей вы попадали в комнату попросторнее: два окна слева и две двери в противоположной стене — в маленький кабинет, весь заполненный громадным письменным столом и книжным шкафом, и в крохотную спальню, половину которой занимает кровать.
Хозяева показывали квартиру охотно, весело и со значением: вот здесь у нас ванная, а вот и кухня, и газовая плита… Помнили, что квартира стала персонажем в фельетоне Михаила Булгакова.
Коморский, ссохшийся старичок в аккуратном синем костюмчике и нейлоновой, по тогдашней моде, белой рубашечке, медленно и с трудом — однако без палки! — передвигался через пустое пространство первой комнаты. У него красивое, оживленное лицо и насмешливые глаза. На письменном столе в кабинете — портрет Зины. Ее давно нет на свете, но в этом доме она продолжает жить — и этим портретом, и тем, что Коморский женат на ее сестре. Александра Васильевна, тоже сухонькая, но очень подвижная старушка, смотрит на своего мужа с обожанием…
Во время разговора со мной Коморский внезапно засыпает в кресле. Растерявшись, я смотрю в сторону, чтобы не мешать — человек спит. Через несколько минут он вскидывает голову, и на меня смотрят умнейшие, острые, смеющиеся глаза: отлично он помнит, что нечаянно уснул посреди своих рассказов, и ему смешно, что я делаю вид, будто не заметила этого. (О, эти восхитительные старики, друзья и близкие покойного Булгакова, которых он знал только молодыми. Их способность понимать с полуслова и даже без слов, их не гаснущее чувство юмора и живые глаза, в которых — последнее прибежище молодости, последнее, что им удается сберечь от разрушения, — интеллект.)
Не помню, как ко мне попал адрес Коморского. Еще удивительнее, что он не помнил, как познакомился с Булгаковым… Мы перебираем его друзей тех лет, пока не высвечивается имя: Борис Земский! С ним Владимир Евгеньевич когда-то учился в гимназии, в Тифлисе, потом дружил в Москве. И мне это имя знакомо: оно упоминается в письмах Булгакова ранней московской поры. Борис Земский — брат Андрея Земского и, стало быть, Надежде Афанасьевне, сестре писателя, деверь. Он очень поддерживал Булгакова в первый голодный московский год.
Итак, Булгаков жил в страшной коммунальной квартире на Большой Садовой, а у Коморского была отдельная, в три комнаты, с кухней, газовой плитой, Манюшкой и телефончиком… Ах, Зина, ты орел, а не женщина! И была эта квартира рядом, рукой подать… Если, выйдя из ворот дома 10 по Большой Садовой, свернуть налево, потом еще раз налево — на Малую Бронную, мимо сквера Патриарших прудов со скамейками в аллее… А можно еще ближе — не доходя Бронной — в Большой Козихинский переулок…
Нередко, захватив бутылку сухого вина, Булгаков заглядывал к Коморским «на огонек»[199]. И еще — примерно с конца 1922 года до первых месяцев 1924-го — устраивал у Коморских литературные вечера.
Это было застолье. Столовая располагалась в этой самой комнате, тесноватой и узкой, где теперь кабинет. Как здесь помещался большой стол, непонятно, и сам Коморский удивляется — но набивалось человек двадцать. Платил и обеспечивал угощение Булгаков. Сам выбирал вина. Приносили закуски от лучших поставщиков (кстати, «Елисеевский» тут недалеко). Хлопотали женщины — и Зина, и непременная участница этих вечеров Тася. В кухне шумели газовые горелки («Газ в этом доме с 1914 года», — с гордостью напоминают мне). Уже готовые большие блюда выставлялись в спальню… (И тут непременно, наверно, в тысячный раз, рассказывается любимая домашняя легенда: однажды Зина была больна, лежала в постели, Тася в нарядном светлом платье вбежала в спальню и с размаху села на стул — прямо в блюдо с томатной подливой. Ох! Ах! Пришлось переодеваться в Зинины платья…)
Кто бывал на этих вечерах? Проверяя информацию, я задаю этот вопрос и во второе и в третье посещение. Интонация ответа меняется, иногда меняется порядок имен, но имена звучат все те же. Здесь бывали, — рассказывает Владимир Евгеньевич, — Ефим Зозуля, Александр Яковлев, Соколов-Микитов… Абрам Эфрос бывал. Владимир Лидин неоднократно. Хорошо помнится, что Андрей Соболь читал здесь свое произведение… Однажды пришел Борис Пильняк. Бывал Валентин Катаев — часто, может быть, даже на всех вечерах… Непременным гостем был Юрий Слезкин (он жил по соседству и тогда его с Булгаковым связывали наилучшие отношения). А со Слезкиным — его постоянный спутник Дмитрий Стонов…
