Мне ужасно нравилась эта песенка, особенно веселое последнее двустишие в ней. В этих двух строках я слышала отголосок детства Михаила Булгакова, они звучали для меня радостным ощущением тех лет его жизни, когда бесконечной силой детского воображения он сам бывал когда-то там и сам чинил фрегат[193]. Эту песенку я тоже включила в статью, опубликованную в журнале «В мире книг» в 1977 году.

На такие статьи было не принято ссылаться. Впрочем, сейчас, кажется, тоже. Как отмечено выше, в самое короткое время информация из статьи была вычерпана, но, освободившись от моего имени и став подробностью биографии Булгакова, не погибла, а зажила своей собственной жизнью и даже стала приносить сюрпризы.

Книжка П. Р. Фурмана, теперь уже с ссылкой на упоминание в «Белой гвардии» и именно в связи с этим упоминанием, была переиздана в 1989 году — полуторамиллионным тиражом[194]. А потом пришла очередь мифов, и А. П. Кончаковский опубликовал фрагмент из находящихся в его архиве мемуаров И. В. Кончаковской(его однофамилицы).

В этом мемуаре Инна Васильевна Кончаковская, в девичестве Листовничая, проявила удивительную осведомленность в отношении домашней библиотеки Булгаковых — причем не Михаила Булгакова, а его отца, Афанасия Ивановича. Засвидетельствовала, что А. И. Булгаков оставил после себя «небольшую, но хорошо подобранную библиотеку». Перечислила имевшуюся в сей библиотеке классику — русскую и зарубежную. Многозначительно упомянула Канта, якобы перешедшего от А. И. Булгакова к его сыну: «Много раз я заставала его (М. А. Булгакова. — Л. Я.) за чтением медицинских и скучных философских книг». А также представила информацию о «Саардамском плотнике», сообщив, что в оставленной А. И. Булгаковым библиотеке «были книги, которые изучались в гимназии: это популярные исторические работы: „Саардамский плотник“…»[195]

Из чего можно было заключить, что я напрасно потратила столько труда: достаточно было бы встретиться с И. В. Листовничей-Кончаковской, видевшей эту книжку еще у Аф. Ив. Булгакова.

Но штука в том, что Инна Васильевна не была знакома с А. И. Булгаковым: в 1907 году, когда он умер, ей было четыре года. Причем и в четырехлетнем возрасте она никак не могла увидеть ни его библиотеку, ни его самого: ее отец, знаменитый Василий Павлович Листовничий, купил дом на Андреевском спуске (в будущем «дом Турбиных») только в 1909 году, а въехал еще позже — в 1909 или 1910-м.

Маленькая Инна действительно вскоре подружилась с самой младшей из Булгаковых — Лёлей, но вряд ли интересовалась тем, что читал взрослый брат ее подружки. Существовала ли библиотека Аф. Ив. Булгакова, а если существовала, то что представляла собою, исследователям неизвестно до сих пор. (Выше речь шла о библиотеке Михаила Булгакова, а не его отца.) Что же касается «Саардамского плотника», то человек, помнивший с детства увлекательную книжку с картинками, думаю, не стал бы топорно называть ее «исторической работой», «изучавшейся в гимназии».

Что же это значит? А то, что перед нами текст, составленный булгаковедом-любителем, и, стало быть, там, где речь идет о «Саардамском плотнике», — всего лишь корявый пересказ все той же моей статьи.

Помните булгаковскую формулу в «Театральном романе»: «Что видишь, то и пиши, а чего не видишь, писать не следует»? Это творческий закон для писателя (даже если писатель — литературовед). Дилетант же чаще всего пишет не то, что видит, а то, что, по его мнению, должно быть. Причем непременно на уровне самых последних, сегодняшних позиций общественности и самых последних, сегодняшних ожиданий читателя.

Поэтому дилетанту заранее известно, какая библиотека имела быть у профессора Духовной академии. (И если документы этому противоречат, дилетант поправит документ.) Он уверен, что если известно, что в детстве Михаила Булгакова существовала некая книжка, то девочка, выросшая по соседству, обязана эту книжку помнить и должна иметь о ней правильное суждение, хотя бы и изложенное суконным языком.

А у Инны Васильевны Листовничей-Кончаковской, сколько я помню, был живой, отнюдь не суконный язык. Но главное — она не писала мемуаров.

Тут самое время затронуть это странное и весьма распространившееся в последнее время явление — «мемуары» людей, никогда не писавших мемуаров. Отмечу, что в булгаковедении в этом отношении более всего пострадало отнюдь не имя И. В. Листовничей-Кончаковской. Особенно плотно и наступательно эксплуатируется здесь другое имя — первой жены Булгакова, Татьяны Николаевны, урожденной Лаппа.

В сочинениях маститых булгаковедов — Б. С. Мягкова, Б. В. Соколова, В. И. Лосева и др. — вы то и дело встречаете формулу: Т. Н. Лаппа в своих воспоминаниях…[196] За формулой следуют цитаты — как правило, без отсылки к источнику. В книгу В. И. Сахарова «Михаил Булгаков: Писатель и власть» (М.: ОЛМА-пресс, 2000) эти воспоминания вошли уже целой публикацией: «Т. Н. Лаппа-Кисельгоф. Из воспоминаний».

А далее вышла и книга: «Воспоминания о Михаиле Булгакове» (М.: АСТ, 2006)[197], составленная, как указано в аннотации, из «материалов, которые оставили три его жены». И в книгу действительно вошли мемуары — Л. Е. Белозерской; вошли дневники Е. С. Булгаковой — не мемуары, но все же писано ее рукою; и… опять-таки Воспоминания Т. Н. Лаппа!

Доверчивый читатель, покупая книгу, не сомневается, что в распоряжении издателя рукопись. Но такой рукописи нет — Татьяна Николаевна не писала мемуаров.

А что же есть? Есть разного качества записи ее устных рассказов, сделанные теми, кто побывал у нее в последние годы ее жизни. Кто-то действительно записывал в меру умения и понимания сюжета. Кто-то просто составлял, исходя из своего представления о том, как лучше. Вышли в свет весьма полные и подробные записи Л. К. Паршина, М. О. Чудаковой. Но и эти записи, строго говоря, не являются собственно воспоминаниями Т. Н. Лаппа-Булгаковой; это неизбежно воспоминания Т. Н. в интерпретации Паршина или Чудаковой. А другие записи? Кто их автор? Кого цитируют Мягков, Соколов, Лосев? Чье сочинение публикует В. И. Сахаров?

Запись — это ведь всегда диалог, это всегда встреча двух: того, кто рассказывает, и того, кто внимает. Здесь не последнюю роль играет подготовленность расспрашивающего. Важен даже посыл: с какой собственно целью вы приехали издалека к очень старому человеку? тревожите его память, всматриваетесь, как скользят по его лицу тени давних событий… Точно ли затем, чтобы, прорвав завесу времени, дотянуться до истины? Или вам нужна всего лишь очередная ученая степень? Или попросту хочется «утереть всем нос» своим открытием? А ведь еще требуется профессионализм и добросовестность расшифровки. Вы уверены, что, расшифровывая, не внесли что-то из совсем других источников, из своих вкусов? И, наконец, требуется интуиция — чувство стиля личности, с которой вы пересеклись…