Не знаю, как он проверял луну тогда, в конце 1933 года. В Дневнике Е. С. Булгаковой сохранилась запись, сделанная 25 июня 1937-го: «М. А. часто уходил к себе в комнату, наблюдал луну в бинокль — для романа. Сейчас — полнолуние». (В. И. Лосев приводит черновую редакцию этой записи: «М. А. возится с луной, смотрит целыми вечерами на нее в бинокль — для романа. Сейчас полнолуние».)

Записи самого Булгакова, почти дневниковые, с общим заголовком «Луна» и с множеством зарисовок луны, то полной, то почти полной, то ущербной, сохранились начиная с марта 1938 года — с той самой поры, когда пишутся соответствующие главы четвертой редакции:

«10. III.38 г. без двадцати одиннадцать вечера она была такова: <рис.> (белая) (видна из окон, обращенных к Б. Афанасьевскому пер.)

Вскоре пропала (облака?).

В ночь с 11.III на 12.III без двадцати час на том же месте. <рис.>

В ночь на 14.III небо затянуто, снег.

В 4? часа утра 15.III бежит, прорезывается среди темных облаков.

<рис.> Видна была с Никитской Большой в стороне Арбата и его переулков.

В ночь с 10.IV на 11.IV 38 г. между часом и двумя ночи луна висит над Гагаринским и Афанасьевским <рис.> высоко. Серебриста.

В ночь с 12-го на 13-е апреля около 2-х часов луна почти полная висит высоко над домом против кухни.

<рис.> В четыре часа ночи ее уже нет над домом, но как будто чувствуется ее отсвет слева. Возможно, что она светит слева.

В ночь с 13 на 14 апр. В 10 час. вечера в упор с Пречистенки светит в Чертольский пер. В 2 ч. ночи тоже. Значит, из моего кабинета тоже слева. Почти полная. А, может быть, и полная».

(14 апреля 1938 года Е. С. записывает в своем Дневнике: «Вчера вечером М. А. пошел к Сергею Ермолинскому…» Следовательно, в 10 часов вечера он шел к Ермолинскому, а в 2 часа ночи возвращался в одиночестве, рассматривая и рассчитывая направление лунного света.)

В конце мая четвертая редакция романа будет закончена; эпилога в ней, как помнит читатель, нет; стало быть, в мае пишутся последние главы. Тем не менее записи продолжаются:

«В ночь с 12 на 13 мая над Пречистенкой высоко. Почти полная или полная. Матовая (небо затянуто).

В 9 ч. 20 м. вечера 13 мая из окон моей квартиры небо чистое. Темносинее, пониже к горизонту грязновато желтое, с одной беловатой и блестящей звездой справа (над Арбатом). Луны нет (или не видна из квартиры)». (Подчеркнуто Булгаковым.)

И далее:

«Луна.

13-го мая в 10 ч. 15 м. позлащенная полная луна над Пречистенкой (видна из Нащокинского переулка).

18 мая в 5 ч. утра, белая, уже ущербленная, беловатая, над Пречистенкой. В это время солнце уже золотит окна. Перламутровые облака над Арбатом».

В июне диктуется пятая, машинописная, редакция романа. И снова возникает запись о луне:

«Продолжение луны:

В ночь с 10-го на 11-е июня. Без четверти час. Полная или почти полная, над Пречистенкой, на левой руке у меня».

Благодаря сохранившимся письмам Булгакова к Е. С. диктовку отдельных глав можно датировать. 10 июня писатель диктует главу 18-ю, завершая первую часть романа. В следующие три дня продиктует три первые главы второй части: 19-ю, 20-ю и 21-ю. «Маргарита»… «Крем Азазелло»… «Полет»… В ночь на 11-е июня, в предчувствии второй части романа, он стоит у окна, всматриваясь в луну, повисшую слева…

Несколько месяцев спустя. Идет правка по машинописи. И снова луна — вставкой в старые записи:

«В ночь (2–3 часа) с 8-го на 9-е октября 1938 г. луна полная высоко над Пречистенкой (из моих окон)».

И еще позже, в 1939-м:

«Луна.

29 марта 1939 г. около 10 часов вечера была на левой руке высоко, если смотреть из окна моей комнаты, в виде <рис.>.

30 марта 39 г. <рис.> 10 час. 45 м. вечера».

Как определялось положение луны по отношению к летящей Маргарите во второй и третьей редакциях романа, неизвестно, поскольку соответствующие страницы не сохранились. В редакции же четвертой оно отмечено только однажды, так:

«Сосны сдвинулись, но щетка полетела не над вершинами, а между стволами, посеребренными светом. Легкая тень ведьмы скользила впереди, луна светила Маргарите в спину».

И только в пятой редакции появляется это положение луны — слева: «Поворачивая голову вверх и влево, летящая любовалась тем, что луна несется над нею…» Причем в полете ее между стволами сосен луна по-прежнему светит сзади, писатель помнит об этом и, пробуя снять противоречие, вводит крохотный интонационный штрих: «Легкая тень летящей скользила по земле впереди — теперь луна светила в спину Маргарите». (Подчеркнуто мною. — Л. Я.)

И навсегда (по крайней мере, надолго) останется загадкой: Маргарита ли изменила направление? или передвинулась луна? или, может быть, живописи Булгакова было нужно, чтобы там, недалеко от цели, перед Маргаритой, подчеркивая яркость лунного света, летела тень?.. Шестая редакция этих глав, увы, не состоялась.

Но куда же летит Маргарита?

«— Пора! Вылетайте, — заговорил Азазелло в трубке… — Потом полетайте над городом, чтобы попривыкнуть, а затем на юг, вон из города, и прямо на реку…»

На юг от Москвы множество соблазнительных мест. Очень далеко — Иордан. Но Маргарита летит явно куда-то значительно ближе, пейзажи под нею русские, и нет никаких морей… Поближе — Дон, где в июне 1938 года, когда диктуется пятая редакция романа, три раза в день купается превратившаяся в шоколадку Лю. Но в Лебедянь Булгаков поедет позже, когда закончит диктовку романа, а до того, кажется, на Дону не бывал…

Остается предположить, что Маргарита летит все-таки не совсем на юг, а скорее на юго-запад — туда, где, недалеко от Днепра, на знаменитой Лысой Горе, испокон веку собирались ведьмы. Киевские, надо думать. Чему свидетель Николай Васильевич Гоголь («Ведь у нас в Киеве все бабы, которые сидят на базаре, — все ведьмы», — говаривал его Тиберий Горобець). Да и Пушкин что-то знал об этом («То ль дело Киев!» — признавался его Гусар, слетавший вслед за своей Марусенькой на какую-то, не иначе как Лысую, гору).

Пейзажи у самой цели волнуют и явно рассчитаны на узнавание:

«Маргарита летела по-прежнему медленно в пустынной и неизвестной местности, над холмами, усеянными редкими валунами, лежащими меж отдельных громадных сосен. Маргарита летела и думала о том, что она, вероятно, где-то очень далеко от Москвы». Сосны расходятся, возникает река под меловым откосом… Причем эти холмы, эти редкие валуны между сосен, река в тени крутого берега и низменный остров на другой стороне — присутствуют и в предшествующей редакции…

Булгакову, по-видимому, хорошо знакомы эти места. Увы, я не узнаю их… Киевский высокий берег? Но у Киева обрывы к Днепру желто-глинисты, а здесь белый, меловой обрыв. И плоский остров на другом берегу («…сколько хватало глаз, на посеребренной равнине не виделось никаких признаков ни жилья, ни людей») — не Труханов остров, лежащий против Киева на левом берегу Днепра: в булгаковские времена Труханов остров не был пустынен — он был заселен. И река, которой достигла Маргарита, пожалуй, не Днепр: она неширока. (В четвертой редакции имеется эпитет: неширока; в дальнейшем эпитет снят, но река осталась неширокой.)

Может быть, дотошные следопыты когда-нибудь найдут это место, где расходятся «громадные сосны» и «туман висит и цепляется за кусты внизу вертикального обрыва»… Подростком и в юношеские годы Булгаков, как и большинство его сверстников, был отличным ходоком и окрестности Киева, ближние и дальние, знал лучше, чем я…

Но дело не в этом. Самое интересное в том, как снова и парадоксально решает Булгаков свои пространственные задачи. И снова работают вертикали.

Ведьмы-то, по поверью, собирались на Лысой Горе. (Их несколько вокруг Киева, этих крутых холмов с голой вершиной и традиционным названием Лысая Гора, холмов, на которых, говорят, давно, в дохристианские времена, были языческие капища.) И у Гете «Вальпургиева ночь» — на горе. «В Брокенских горах, на Чертовой Кафедре», — напоминает Воланд… Булгаков хорошо помнит это: на горе. В «Белой гвардии» Явдоха представляется Василисе голой, «как ведьма на горе»…