Она слегка повернула голову на звук моего голоса, и когда её взгляд остановился на мне, её глаза выпучились от паники.

— Помогите!

Я отодвинулся от неё в тот момент, когда она закричала, но она продолжала бороться, её взгляд метался по каждому углу, словно ища выход.

— Отпусти меня! Помогите!

Я ничего не ответил, и Арчи с Леоном подтолкнули меня, чтобы я отошел от неё.

— Приходи позже. У неё приступ паники! — взревел Леон, пытаясь успокоить её, но она всё ещё вырывалась, отвешивая ему пощечины.

— Уходи! — моя мать продолжала кричать, и я не стал настаивать, выбежав из дома.

В тот момент, когда я переступил порог, я прислонился головой к стене и закрыл глаза, не обращая внимания на бешеный стук своего сердца. Я крепче сжал письмо, зажатое в моей руке.

Я пока не мог уйти.

Я спал в своей машине.

Я не мог войти в свой старый дом, особенно когда мой отец свирепо смотрел в мою сторону из окна своей спальни и дважды запирал входную дверь, чтобы я не мог войти. И уйти я не мог, крики моей матери всё ещё преследовали меня. Мой рейс будет поздним вечером, а Эрик уже назначил три встречи по моему приезду из — за разницы в часовых поясах.

Я выглядел дерьмово, и первый луч света, пробившийся сквозь туман, ослепил меня. Я вылез из машины, достал доску для рисования и направился на веранду, где мой отец вывел мою маму на прогулку, где она любила проводить день возле свежесаженной сирени. Издалека он казался почти заботливым и нежным, застегивая на ней халат и готовя её любимый завтрак — завтрак, который она не хотела есть.

— Сегодня она более спокойна, — он застегнул свой шелковый халат; на Леоне были украшенные вышивкой тапочки, которые мы давным — давно подарили ему на день рождения. — Я надеюсь, что после этого ты уйдешь.

— Да, — я проявил ту же холодность, что и он, когда сел за стол напротив своей матери.

Она молчала, глядя на горизонт с очень легкой, почти незаметной улыбкой, вероятно, пребывая в покое. Я разложила свои материалы на столе и положил доску на колено, прежде чем взять уголь и вытащить бумагу для рисования. Я наблюдал, как восход солнца пытается пробиться сквозь ветви деревьев в кадмиево — красном свете и глубоком ганзейском желтом.

— Ты написала мне письмо, но я хотел открыть его рядом с тобой, — сказал я, но она никак не отреагировала. — Я прочту его вслух, хорошо?

— Аврора, — прошептала она, и в её глазах отразился рассвет. Обычно она будила нас с Арчи летним утром, чтобы все мы могли наблюдать за рассветом.

Я начал делать наброски пейзажа вокруг нас, держа по карандашу в каждой руке, чтобы набрасывать быстрее, увековечивая этот момент времени.

— Я знаю женщину по имени Аврора, и она именно такая. Ты полюбила её, когда встретила, как можно было не полюбить?

Моя мать приоткрыла губы и снова закрыла их. Как только пейзаж был набросан, я рассмотрел каждый её ракурс, чтобы перенести доброжелательное выражение лица на свой рисунок. Я не был силен в словах, но я бы позволил ей увидеть то, что видел я. Я бы общался с помощью искусства.

Взгляд моей матери упал на мой рисунок, и её улыбка стала почти настоящей.

— Кто это?

— Это ты, — сказал я, заметив, как прищурились её глаза. — Но подожди, пока не увидишь в цвете.

Я достал тюбики с акварельными красками и под наблюдением Элен составил свою цветовую палитру. Она наблюдала за каждым моим движением, за тем, как я применял цвета, чтобы воспроизвести пейзаж, и смешивал противоположные оттенки, создавая контрасты.

— Ты никогда не видела, как я рисую, — я нарисовал, как её щеки раскраснелись на солнце. — Я так и не нарисовал ни одного рассвета. Я всегда предпочитал ночь, но от неё становилось грустно, — как и Аврора, она была помешана на счастливых концовках и умела видеть красоту в мире, которую не видел я. — Теперь я понимаю. Рассвет — это обещание чего — то нового, в то время как ночь возвещает…грядущую пустоту.

Я доработал детали, последним штрихом в оформлении стали фиолетовые оттенки сирени, которые она так обожала. Иногда медсестра помогала ей или кормила в перерывах, но я не останавливался и не обращал внимания на чьё — либо присутствие.

— Я закончил, — я убрал карандаши и оставил на столе только рисунок. — Что думаешь?

Она смотрела на себя сквозь рисунок, словно пытаясь угадать, кем была эта женщина, мирно расположившаяся в её саду.

— Я проснулась счастливой, — ответила она, испытывая трудности с речью, как будто у неё болело горло. — Больше никакой боли, я ухожу счастливой.

Я пытался понять смысл её предложения, но не смог. Я пришел к выводу, что он был положительным только из — за её ярких черт.

— Спасибо, — я почти потянулся к её руке, но отдернул её. — Сейчас я прочту твоё письмо.

Я развернул листок бумаги и прочитал всё вслух на одном дыхании.

«Дорогой Аякс,

Если ты читаешь это, значит, ты вернулся домой, что делает меня невероятно счастливой. Это также означает, что я в ближайшее время покину этот мир, и, пожалуйста, не вини своего отца или себя. Я счастлива, что прожила потрясающую жизнь. Я ни о чём не жалею, и теперь твоя очередь. Жизнь слишком коротка, чтобы испытывать угрызения совести или грустить из — за меня — и я знаю, что ты чувствуешь, Аякс. Я всегда знала, что ты чувствуешь больше, чем все остальные. Мать всегда знает.

Это как в тот раз, когда тебе было восемь и ты пытался заступиться за своего брата, когда он разбил антикварную вазу твоего отца. Ты сказал, что сделал это, а потом повалил своего брата на землю, спровоцировав драку, чтобы твой отец поверил, что ты виноват. Арчи оскорбил тебя, думая, что ты отвергаешь его, и ты принял это. Ты ничего не сказал. Позже тем вечером, когда Арчи и твой отец были вместе на веранде (потому что у нас было так много хороших воспоминаний, милый, не вспоминай только плохие), я пошла навестить тебя на чердаке. Твой отец порвал твои рисунки, но я склеила их. Они всё ещё у меня. Когда ты смотрел на меня, из уголка твоего глаза скатилась слеза. Ты даже не почувствовал этого — на твоём лице не было видно твоей боли, за исключением единственной слезинки. Именно тогда я поняла, что ты такой сильный, но я также боялась, что тебе станет одиноко.

Я не виню тебя за то, что ты ушел, Аякс. Ты должен был осуществить свои мечты, и каждый раз, когда я наблюдала за восходом солнца, я знала, что у тебя всё получится. У тебя уникальный способ представления мира. Я всегда буду жить в твоём сердце: помни, воспоминания длятся вечно. Но если и есть какой — то совет, который я могла бы тебе дать, то это любить всем своим существом и жить со страстью и энергией. Не закрывай своё сердце.»

Письмо было написано в два разных приема; ручка была уже не та, и её почерк изменился. Казалось, что её рука дрожала между каждым словом.

«Я собиралась написать это письмо несколько лет назад, но сегодня я встретила твою Аврору — она мне очень нравится. Ты наконец — то открыл своё сердце, и теперь я могу спокойно отправиться в мир иной, зная, что у тебя будет счастье, которого ты заслуживаешь. Не будь одиноким. Ты так много можешь дать.

Мы не можем контролировать жизнь, Аякс.

Я требую, чтобы ты не смотрел, как я умираю — пусть это будет бременем для твоего отца. Не будь здесь. Живи ради меня. Вспоминай хорошее и не жалей меня. Я не боюсь смерти. Отпусти меня. Живи для меня.

Я забыла, что хотела тебе написать…но знай, что я люблю тебя. Ты всегда был достоин любви. Следуй своему сердцу.

Ps: Не встречай рассвет в одиночестве.

Твоя мама,

Навсегда.»

Я снова сложил письмо, и это застало меня врасплох, когда я почувствовала кончик маминого пальца на своей щеке. Она пристально посмотрела на меня, и на мгновение мне показалось, что к ней вернулась память. Что она поняла всё, что я сказал. Она легким движением убрала палец, и её взгляд упал на него. На нём была одинокая слезинка.