— Аякс, я…

— Позволь мне рассказать тебе историю о том, как я влюбился в тебя, когда ты даже не подозревал о моём существовании.

глава 31

7 лет назад

Я не знал, как долго смогу позволить себе дорогостоящие занятия в Les Beaux Arts.

Я метался между работами: одна — в каком — то модном, богатом ресторане, обслуживал мужчин, точь — в–точь как мой отец, а другая — на стойке регистрации ночного отеля, где женатых мужчин сопровождали на ночь эскортницы. Я экономил каждый пенни, живя в квартире со странным чуваком по имени Айзек — он был всем, чем не был я, слегка раздражающим и экстравертом, спал до полудня и тусовался всю ночь напролет, но он был лучше Леона. Без него я бы, наверное, до сих пор спал на том вокзале.

Причина, по которой я пришел на дорогостоящий курс Бернарда, заключалась не в том, что он помечал каждую из моих готовых картин красным крестом, и не в его мотивирующей речи о том, что я никогда не стану настоящим художником, потому что у меня нет этой эксцентричной гениальности. Это было не из — за того, что его золотые ученики обращались со мной как с уличной крысой, и не из — за того, что я опустился до того, что рылся в мусорных баках и кладовке в поисках их остатков материалов. Я был на пару лет старше большинства из них — несмотря на того старика, живущего своей подростковой мечтой, и женщину, которая считала себя настоящей картиной эпохи Возрождения.

Причина, по которой я ходил на его занятия, заключалась в том, что заставило бы мертвецов смеяться из своих могил.

Приходили модели, и все они вдохновляли меня глубокой постоянной пустотой. Мои картины были бездушны под этими технически отточенными чертами. Я воспроизводил всё, что видел, без души, без деталей, заслуживающих изучения. У меня не было истории, которую можно было бы рассказать, не было чувств, которые можно было бы выразить, как бы я ни старался. И я так чертовски старался вписаться. Это не сработало.

Пока не появилась она.

Девушка, которая всегда приходила с платьем, подходящим сбежавшей невесте. У неё была та улыбка. Улыбка была настолько пропорциональной, что простой изгиб её губ заставлял её щеки приподниматься, а глаза прищуриваться. Простая улыбка выражала всё её лицо. И у неё были эти глаза — кошачьи глаза, которые могли зажечь солнце.

Прошло уже пару недель с тех пор, как её наняли позировать в Les Beaux Arts, и я старался никогда не пропускать её прихода. Она заставила меня взглянуть в какие — то неизвестные человеческие эмоции, которые я не мог классифицировать — например, покалывание в пальцах, сильное сердцебиение, а температура в комнате резко меняется. Она вызвала у меня симптомы. Но с тех пор моё искусство ожило.

Бернард ещё больше усложнял мне задачу, пока намеренно не унизил меня перед студентами, попросив их исправить мою картину, добавив слово, описывающее тот ужас, который я сотворил. Слова урод, бездомный, мертвый, грязь и неспособный покрыли мой холст в форме капающей крови. И даже тогда я почувствовал простой укол, но не более того, и каждый день проходил мимо картины; Бернард повесил её над своим столом, словно это трофей.

Я разговаривал с этой загадочной девушкой. Однажды. Это было в подсобке, но всё было напрасно. Я увидел своё отражение в зеркале. Я знал, что люди говорят обо мне. Несмотря ни на что, она написала мне письмо и подарила четырехлистный клевер. Я не привык получать подарки и к тому, что люди проявляют ко мне интерес. Она назвала меня призраком, и с тех пор я искал похожее имя в качестве художника.

На своём обычном месте в конце класса я прислонился к стене и нацарапал похожие слова.

Приведение. Дух. Фантом. Призрак.

Спектр. Я остановился на этом слове. Оно означало призрак или спектр — полосу цветов, как в радуге. Я стёр то, что написал. Я не был Аяксом Клемонте, богатым наследником. Я был почти без гроша в кармане, у Аякса, чье состояние ограничивалось одним чемоданом, набитым материалами для рисования, за которые я даже не заплатил, и карманными часами, которые я украл у своего отца. Насколько я понял, у неё был симпатичный парень в архитектурном отделе. Я не мог соперничать с ним.

Я достал карманные часы. Она опаздывала. Все студенты ждали её. Даже Бернард притопнул ногой. Стук ботинок эхом отдавался в коридоре, как будто кто — то бежал. Я бросил взгляд рядом со своим холстом. Это была она. Она казалась измученной, пересекая главную дверь с растрепанными волосами вокруг лица и небольшим количеством косметики.

— Мне очень жаль. У меня была назначена встреча, которая затянулась, и я…

— У меня нет времени выслушивать твои жалкие оправдания, — оборвал её Бернард. — Давай начнём.

Она вежливо кивнула и бросила свою сумку в угол, чтобы выйти в центр, приняв позу, не отрывая взгляда от горизонта. Это был мой любимый момент за весь день. Я мог любоваться каждым её сантиметром — от сочетания цветов в её глазах, от жженой сиены до марсианско — коричневого, словно само по себе произведение искусства, до её вздернутого носа и того, как свет падал на её лицо, словно маленькие кристаллы, и окрашивал её щеки в румянец. Я мог любоваться каждой её частичкой, оставаясь невидимым в тени.

У моего тела был собственный мозг и воля. Мои карандашные линии были стремительными, глаза быстро бегали взад — вперёд, и мой мозг отключился. Моя рука сжалась до такой степени, что я мог перекрыть приток крови. Я был на той стадии, когда я забывал реальность; я искажал её. Мои глаза блуждали по материалу её платья. Юбки были как скрытая личность, тайна, которую нужно раскрыть.

В классной комнате зазвонил телефон, и я резко вернулся в реальность.

— Чей это телефон? — пожаловался Бернард.

— Простите, это мой. Я… — она извинилась и покинула свой место под громкие вздохи студентов, чтобы опуститься на колени к своей сумке. — Мне очень жаль.

— Какой беспорядок. Этот день — полный бардак! — прошептал Бернард, поднося руку ко лбу.

Я повернул шею в сторону, чтобы увидеть, как она отвечает на звонок.

— Мама, я не могу сейчас говорить. Что такое…

Её лицо стало призрачно — белым, и она приоткрыла губы, но с них не слетело ни звука, как будто она была отключена от мира. Мои брови сошлись на переносице. Она даже не ответила на жалобы Бернарда и глупые смешки других студентов.

— Я… — она повернулась, чтобы встретиться взглядом с Бернардом, но её подбородок задрожал. — Прости, мне нужно…

Слезы навернулись в уголках её глаз, и она выбежала из комнаты. Это что — то всколыхнуло во мне. Я хотел последовать за ней.

— Что не так с этой девушкой? Всё, она уволена. Я покончил со всем этим! — закричал Бернард.

— Может, у неё что — то случилось, — бросил я, очевидно, достаточно громко, чтобы все услышали.

— Как будто меня это волнует! Её работа должна быть на первом месте! — Бернард попытался позвать кого — то в коридоре. — Послушайте, мне нужна замена для…

Его голос становился всё тише и тише по мере того, как он удалялся от классной комнаты.

— Эта девушка такая странная, чувак, — прошептал любимый ученик Бернарда.

— По крайней мере, она довольно горячая, если не считать её убийственных глаз, — продолжил другой.

От этих комментариев у меня дернулся нерв на челюсти. Я хотел быть единственным, кто нарисует её, тем, кто увидит её, а не они. Они были недостойны.

— На своё первое занятие она принесла печенье, как будто мы были в гребаном старом фильме в стиле кантри. Ты знал, что она, по — видимому, встречается с Августусом? Но он с ней только ради секса. Мы все знаем, что он запал на другую.

Я сжал кулаки, слушая их сплетни. Я наклонился, чтобы поискать в сумке наушники. Я не хотел их слышать.

— Ребята, держу пари, что у неё в сумке единорог или что — то в этом роде, — тот же самый любимый мудак говорил так, словно он был каким — то шутником, заставляющим всех смеяться.