― Красиво. Но что-то мне подсказывает, что со временем он долетался.

― Что поделать: с такими людьми весело дружить, но тяжело уживаться. Даже жена жаловалась, что в момент свадьбы думала, что обручается с самой поэзией. А потом убедилась, что купить сборник стихов за три с половиной лиры было бы куда лучше. А вот слуги были довольны. Однажды один корреспондент не смог достучаться до хозяина: тот особо остро нуждался в деньгах и день и ночь писал новый скандальный роман. Как всегда, он делал это за старинным пюпитром под внушительным францисканским алтарным триптихом, утопая в тяжелых клубах от любимых египетских сигарет “Абдулла” и за целой батареей чашек крепчайшего кофе. Пришлось брать интервью у слуги. Тот заверил, что эксцентричному хозяину на диво легко прислуживать. Лишь бы оставляли его в покое, когда он работал, а в остальном ему всегда всё нравится.

― Представляю, до какого белого каления он доводил всех завистников! Всегда найдётся какой-нибудь коммунист, писатель-натуралист или просто ревнитель старинного благочестия, который скажет, что люди вроде д’Аннунцио бесполезны. А тут ― живой пример перед глазами! И кажется, что достаточно ткнуть и он лопнет… но ты тыкаешь, тыкаешь, а он по прежнему блистателен и недосягаем. И совсем напротив ― это ты сейчас лопнешь от злости.

― Да, завистики были уверены, что Великая Война разрушит репутацию “лысого карлика”. Но д’Аннунцио разглядел в ней другое. Это был великий шанс проявить себя героем на поле боя и заодно отделаться от долгов. Капитан д’Аннунцио предпочитал воевать самым передовым оружием ― ходил на катерах, летал на аэропланах, среди прочего, совершил первый в истории авианалёт на столицу вражеского государства. До Вены, впрочим, из Италии не так далеко, чтобы этот подвиг стал по-настоящему невероятен. Близость смерти, конечно, обострила его ощущение прекрасного. Расчётливые ломбардцы не понимали, почему это национальный герой не обязан оплачивать гостиничные номера ― поэтому он приобрёл в Венеции, на Большом Канале, небольшой дворец, где и отдыхал после подвигов, окружённый аррасскими гобеленами, персидскими коврами, очередными любовницами и прочими трофеями героической жизни.

― У нас так воевать не принято. А жаль. Скоро забудут, что самураи перед битвой умывались и наносили румяна, чтобы даже отрубленная голова впечатляла на противника. И вообще у невинных и неопытных девушек есть чему поучиться.

― …Но пока он геройствовал на фронте, дипломаты договаривались в тылу. Вот и вышло, что Италия, хоть и воевала на стороне победителей, по сути войну проиграла. Всё Далматское побережье должно было отойти новосозданному Сербском королевству. И это могло даже звучать справедливо ― но восемь из десяти жителей некоторых из этих городов были итальянцами. Политиков совершенно не волновала судьба каких-то избирателей ― а вот теперь уже подполковник д’Аннунцио своих читателей бросить не мог. И он отправился на выручку. Спустя каких-то несколько недель открытый “фиат” д’Аннунцио, засыпанный лепестками роз, и пятнадцать грузовиков молодых ветеранов, которые умели только воевать, вошёл в город Фиуме и установил там республику. Флагом стало полотнище “с созвездием Большой Медведицы на пурпурном фоне, окольцованном змеей Уроборос, кусающей собственный хвост”, девизом ― “Кто против нас”. Конституция написана в стихах, в ней провозглашён официальный культ муз (соответствующие храмы собирались построить за государственный счёт) и обязательное музыкальное образование для детей. Хлеба не хватало, население перебивалось кокаином. Со всей Европы в новосозданный город-государство устремились протофашисты и постанархисты, суфражистки и куртизанки, шпионы и международные авантюристы. Ведь именно там и срочно требовались министры, советники правительства и просто эксперты по всем вопросам. Министром иностранных дел стал бельгийский анархист, министр финансов был трижды судим за кражи, а министром культуры назначили великого дирижёра Артуро Тосканини. Дальнейшее происходило под симфонические концерты прямо на площади перед ратушей, с ежедневными военными парадами и карнавальными шествиями.

Речи самого губернатора д’Аннунцио были настолько хороши, что впечатляют даже в переводе. Как-то вот так: “Итальянцы Фиуме! В этом недобром и безумном мире наш город сегодня — единственный островок свободы. Этот чудесный остров плывет в океане и сияет немеркнущим светом, в то время как все континенты Земли погружены во тьму торгашества и конкуренции. Мы — это горстка просвещенных людей, мистических творцов, которые призваны посеять в мире семена новой силы, что прорастет всходами отчаянных дерзаний и яростных озарений!..”

Между тем озадаченная Италия не спешила на помощь чудесному острову, а сербские войска устроили мистическим творцам блокаду со стороны суши. Д’Аннунцио в ответ разделил ополченцев по древнеримскому образцу на легионы, когорты и манипулы и уже этим запугал осаждающих. Написал Муссолини возмущённое письмо: “Вы хнычете, в то время как мы боремся… Где Ваши фашисты, Ваши волонтеры, Ваши футуристы? Проснитесь! Проснитесь и устыдитесь… Проколите дырку в Вашем брюхе и спустите жир. Иначе это сделаю я, когда моя власть станет абсолютной”. А захваченный в городе флот занялся пиратством по всей Адриатике, перехватывая суда непризнанных государств.

В городе наконец-то появились товары ― весьма странного, разумеется, свойства. Иногда захватывали аммиачное удобрение, которое годилось только на взрывчатку, а в другой раз ― целый груз новейших английских писсуаров…

Но долго так продолжаться не могло, слишком уж непонятным был этот город-государство почти в центре Европы. В конце концов республика пала ― её сдали сербам сами же отцы города… точнее, те их них, кто ещё не потонул в кокаиновом угаре.

Муссолини, большой друг д’Аннуцио по фронтовым временам, тоже не собирался делиться властью с престарелым декадентом. В конце концов неугомонного Габриэле утешили креслом президента Королевской Академии Наук.

― Не удивлюсь, если он её и основал.

― А вот и нет, перед ним президентом великий изобретатель, “маг пространства” и просто “покоритель космических энергий” Маркони. Тот самый, который говорил, что подобно тому, как радио связало людей, идеи фашизма должны связать Италию. А д’Аннунцио доживал последние пятнадцать лет жизни, потихоньку угасая от старости, эфира и кокаина. И вот в конце концов погас окончательно. И неинтересно. Поэтому даже такая образованная девушка, как т, уже про него ничего не помнит.

― И даже такой образованный юноша как ты может рассказывать про него часами и не догадается позаимствовать пару приёмов.

― Что ты имеешь в виду? Жить в долг? Писать под францисканским триптихом? У нас не Италия, францисканский триптих отыскать непросто. Лучше традиционно, кисточкой по бумаге.

― Я имела в виду искусство легко и ненавязчиво дать каждой женщине ощущение того, что именно она является центром вселенной. Понимаю, освоить трудно. Но велика и награда.

Кимитакэ облизнул побледневшие губы и заметил, что в нём отчего-то проснулся стыд.

― Я не думаю, что соблазнение порядочных девушек ― достойное дело,― произнёс он,― Слишком серьёзные сейчас времена.

― Конечно, для вас, парней, и так бордели работают.

― Во-первых, я там не бываю. Во-вторых, если что, девушки, из тех, кто работает и не под надзором, тоже туда заглядывают. Ты бы удивилась, как часто.

― А в-третьих, д’Аннунцио в борделях бывал, а его всё равно и на обычных любовниц хватало. Но мне бы хотелось узнать, откуда ты это взял, про девушек.

― Я вот не хожу, а мои одноклассники рассказывали.

― Я думаю, что многие из них тоже не ходят, а только рассказывают. Те ещё сочинители.

― Вот видишь ― сочиняют! То есть искусством заняты. Просто это другое искусство, тебе не интересное. Не всем же кэндо увлекаться.

Соноко вздохнула.

― Скажи, а если меня не станет, ты очень расстроишься?― спросила она.