― А что с тобой такое? Ты опять заболела?
― Я просто могу исчезнуть.
― Как?
― Точно так же, как и ты. Одна серьёзная бомбардировка ― и город недосчитается нескольких сотен семей. Одной из таких семей может быть моя. Другой ― твоя. Или ты думаешь, что твой или мой отцы сидят настолько высоко, что бомба не решиться на них падать.
― Я не знаю, что со мной тогда будет,― ответил Кимитакэ,― Потому что я даже не знаю, нравишься ли ты мне. Я не хочу тебя обманывать: мне кажется, что я где-то потерял способность любить. Меня словно пеплом засыпало для светомаскировки, а когда налёт закончился, огонь на углях задохнулся и погас.. Ты хорошая девушка и потому я хочу быть с тобой честным: не надо на меня полагаться.
***
Дело было настолько важным, что времени на поездки до дома не было ― все трое собрались на трамвайной остановке возле женского корпуса Гакусуина.
― Раз мы знаем новый адрес моего учителя ― то вечером мы можем застать его дома,― предположил Кимитакэ,― Если он, конечно, и оттуда не испарился.
― Ты понимаешь правильно,― ответил Юкио,― но попасть в его дом не просто. Дело в том, что никакого дома там нет. Там просто пустырь. И там ничего не строили со времён последнего землетрясения.
― Получается, в бумагах о переезде ― обманка?
― Или кое-что другое. Например, адрес правильный, но приходить надо именно в то время, когда перевозили. Потому что тут может работать в том числе магия... Что про это думает наш эксперт в области “словооружия”?
― Ещё никто не нашёл пределов “словооружия” каллиграфической магии,― отметил Кимитакэ.― Другое дело, что некоторые манипуляции могут быть непросты в исполнении. Например, чтобы составить некоторые композиции, про которые написано в древних трактатах, необходимо труд десятков тысяч каллиграфов в течении нескольких веков. Не то, чтобы это было сложно нарисовать ― а вот организовать весьма сложно.
― А скажи,― Юкио прищурился,― получается, с помощью этой магии можно и вражеские столицы уничтожать?
― Возможно. Но даже в древности этого никто не делал. Возможно, со временем я даже узнаю, почему.
***
Они ехали на трамвае уже знакомым маршрутом, через Дайканъяму. Но сейчас, в сумерках и без комментариев ехидной коробочки, пейзаж за окнами удивительно быстро слился в неинтересную мешанину.
― Я начинаю опасаться этого города,― сказал Кимитакэ,― Он огромный, как море, и такой же непредсказуемый, а в его глубинах тоже скрыты чудовища. Чем больше я его узнаю, тем меньше понимаю. Мне определённо потребуется отдых в каком-то непохожем месте. Которое скорее всего не будут бомбить. Где-нибудь в Наре или Камакуре.
― В Наре красиво, но не особенно интересно,― сказала Ёко,― Нас туда возили с экскурсией. Старинные здания, храмы разные. А между ними ходят наглые олени и пристают к туристам. Мы их путеводителями кормили.
Кимитакэ ожидал, что Юкио сейчас расскажет про Киото ― он подозревал, что именно там одноклассник приобрёл свой фирменный фонарь. Но Сатотакэ не спешил делиться своими похождениями.
Они вышли на уже совсем незнакомой остановке, где низенькие деревянные домики уже таяли в ночной синеве, а в переулках не было даже асфальта. Юкио повёл их в глубине. И после двух поворотов они убедились, что Сатотакэ угадал правильно про время прибытия.
Перед ними был двухэтажный дом, словно вырезанный из каталога с пансионами Южной Франции и вклееный прямо посреди деревянной застройки окраины Токио. Белоснежный, с мавританскими арками на обоих этажах, фронтальным балконом и высоченными краснокирпичными трубами, что торчали сквозь крышу. Только три иероглифа под куполообразной крышей напоминали, что это строение расположено в Азии.
Чуть сбоку стояла деревянная шестиугольная беседка, которая подошла бы для чайных церемоний, если бы не отсутствие стен. А вот сада, который непременно окружал бы такое респектабельное место, не было ― лишь несколько штришков.
― А я опознала, что это за дом,― сказала Ёко,― Тут учебник истории не поможет, тут старые журналы листать надо. Там много ерунды, но много и фотографий. Так я этот домик отлично запомнила.
― И что это за место?― спросил Кимитакэ.
― Никаких сомнений ― это “Рокумейкан”. То есть Банкетный Зал. Полное совпадение с фотографией. Даже деревянная беседка на переднем плане имеется. Он, конечно, сгорел год назад, но это уже второстепенные детали.
― Постой-ка, этого не может быть. Рокумейкан не мог здесь стоять. Я отлично помню ― он стоял на Хабуе, по соседству с Имперским Отелем. Да и не строят такие важные здания на окраинах!
― Разумеется, не строят. Но насколько я знаю, простроенные обычным способом здания и не исчезают при свете дня.
― Это ты верно заметила. Тут не обошлось без магии… Кстати, иностранцы до сих пор переводят название прежнего Рокумейкана дословно ― как “Павильон оленьего крика”,― проявил образованность Кимитакэ,― Для них это звучит по-настоящему поэтично и непонятно.
― Я, конечно, понимаю, что олений крик символизирует гостеприимство,― заметила Ёко,― Но не могу понять, почему. Возможно, причина теряется во мраке веков. Чтобы разобраться, придётся специально собрать гостей и покричать перед ними по-оленьи. Как он, кстати, кричит? Я помню, в Наре они не столько кричали, сколько жаловались на официальную диету.
― Причина как раз отлично известна, вы просто в школе до неё ещё не дошли,― ответил Кимитакэ,― Но это нормально. Дети вашего возраста на собственной землеп во многом ещё иностранцы. Однако культуру свою надо знать. Именно она делает нас непостижимыми для противника. Олений крик как обозначение гостеприимства ― родом из совсем древних времён. Это обыгрывание одного стиха из древней, ещё китайской Книги Песен:
Согласие слышу в криках оленей,
Что сочные травы на поле едят.
Прекрасных гостей я сегодня встречаю:
На гуслях играют и шэни звучат.
Там ещё дальше есть строки, но они не имеют отношения к Банкетному Дому.
― Старая поэзия хороша,― констатировала Ёко,― Она часто бывает авангарднее современной.
Они подошли ближе. Пока они приближались, Кимитакэ вспоминал, что он вообще знает об этом здании.
Его построили как что-то вроде одного на всех посольства для послов великих держав. Достаточно великих держав, чтобы содержать посла в Японии, было немного, поэтому для них хватало номеров второго этажа. А на первом обустроили кухню, общий стол и танцевальный зал. Танцевальный зал был сам по себе не очень большой, но зато интриги там плелись огромные. Японцы пытались воздействовать на великие державы танцами, кухней и ношением европейской одежды, потому что не было достаточного количества линкоров и миноносцев. Это время так и прозвали: эпохой Рокумейкана.
Потом Япония построила линкоры и миноносцы, отдельные здания посольств и Императорский Отель. И Рокумейкан пропал, сначала из газет, а потом из общественного внимания. Словно вышедший в отставку политик, он может быть и жив, но никому до него нет дела.
Было очевидно, что тут какая-то хитрость ― не может бывший учитель позволить себе построить точную копию целой гостиницы. А даже если бы смог построить ― замучался бы в ней жить. Одна уборка сколько займёт...
И вот они стояли перед ступенями.
А потом дом дёрнулся и линии, которые его образовали, начали трепетать и рваться. Вдруг оказалось, что и красный цвет труб ― всего лишь отсвет заката, а сами очертания этого нового Рокумейкана затрепетали и стали превращаться в длинные чёрные линии, проведённые тончайшей кисточкой.
А потом они бросились на ребят, словно щупальца голодного .
Кимитакэ не видел, что делают другие ребята. Он сосредоточился на своих действиях.
Тонкие, как хоботок комара, линии схватили его рукава, полы ученической куртки и даже воротник. Но школьник уже расстегнул все пуговицы ― и просто выскользнул из одежды, оставшись обнажённым до пояса.
Тело было расписано иероглифами ― Кимитакэ нигде не читал об этом, он просто воспользовался подсказкой иероглифа вэнь, легендами о буддистских монахах, что представляли священные имена в виде горящих букв на частях тела и известным предубеждением всей Азии против людей с татуировками: ведь татуированная кожа навечно связывает человека с преступным кланом ― и их силы хватало, чтобы щупальца не могли достать до кожи.
