― Теперь, когда ты задал вопросы, объяснить это будет сравнительно просто. На самом деле это не нам, это от нас правительству кое-что нужно. У них (они не говорят откуда) есть очень достоверные сведения, что противник готовит удар по нашей школе.

Кимитакэ задумался.

― По-моему, ты говоришь что-то невероятное,― сказал он,― В духе сёгуна Оды Нобунаги. Зачем бить по школе? Она труднодоступна, к ней не выйти с моря, она не стоит на важном перекрёстке. Рядом императорский дворец ― почему тогда по нему не ударить? Или по какому-нибудь из министерств. Здесь нет ни старших офицеров, ни секретных бумаг.

― Потому что это самая престижная школа страны. Да, здесь нет старших офицеров ― но здесь учатся их сыновья. Скандал будет невиданный, и государство может треснуть от него изнутри. Напротив, бить по министерствам сейчас бессмысленно. В министерствах и во дворце давно уже нет никого, только слуги и курьеры изображают бурную жизнь. Все, кто отвечает хоть за что-то, давно уже спрятались ― кто в бункер, кто в главную резиденцию.

― Если так рассуждать, то под угрозой корпус девочек. Мальчики в случае чего будут только рады погеройствовать.

― Но это же не будет атака сорока семи самураев ночью через забор. К тому же, за школой тщательно наблюдают. Танк сюда скрытно не подвезёшь. Противнику придётся действовать тоньше.

― И где же эти наблюдатели?

― Они есть и внутри и снаружи. Наблюдают достаточно хорошо, чтобы никто из учеников ничего не заметил.

― Я не помню, чтобы у нас были какие-то происшествия.

― Потому и не помнишь, что наблюдатели справляются хорошо. Но возникли новые обстоятельства и было решено отправить в школу ещё одного наблюдателя.

― И этот наблюдатель ― ты?

― Верное наблюдение!

― И что ты успел увидеть?

― Ничего особенного. Но случилось кое-что значительное. Я встретил тебя. Человека, который занимается древними, ныне забытыми способами войны. А это куда ценнее простых наблюдений.

― То есть ты думаешь, что диверсант ― это я?

― Наоборот. Я думаю, что ты и есть тот самый человек, который поможет нам вычислить и поймать этого диверсанта.

Кимитакэ почти рассмеялся.

― Послушай, ну это нелепо. Я плохо гожусь в солдаты и совсем не гожусь в боевые маги-каллиграфы. Я знаю и умею совсем немного. Да и это узнал только потому, что меня учил Старый Каллиграф.

― Видимо, непростой человек, этот Старый Каллиграф.

― Господин директор упоминал, что он сын портного. А его красивая печать ― просто псевдоним.

― Ты даже не представляешь, как это сужает круг подозреваемых. Подумай сам: тебя учил человек, которого взяли преподавать каллиграфию в кружке самой престижной школы страны. Я даже больше скажу. С тех пор, как он пропал, замены ему не нашлось…

― Но кто-то же делает всю каллиграфию там, где она ещё нужна! Весь город в вывесках.

― А вот про боевое применение что-то не слышно…

― Я должен вас кое о чём предупредить,― перевёл дыхание Кимитакэ,― Мои знания очень, очень, невероятно ограничены. И они определённо подсказывают мне только одно: я не выдержу битвы с достаточно тренированным магом.

― Так тебе и не надо его побеждать,― ответил Юкио,― Тебе не придётся его побеждать. Тебе будет достаточно помочь нам его вычислить и найти. А подавление потенциальной угрозы ― уже задача императорской армии и флота.

Пластинка закончилась. Игла соскользнула с чёрного диска и в раструбе зашипело, как если бы где-то в недрах патефона проснулась голодная кобра.

Юкио поднялся и прошмыгнул к патефону, обдав лицо холодком. Вернул иглу на начало пластинки, а когда началась музыка, сначала прислушался, наклонив голову, а потом вдруг принялся дирижировать. Он размахивал руками так страстно, что, казалось, ломаная музыка из раструба и правда подчиняется движениям белоснежных перчаток.

Наконец, он успокоился. Пошёл обратно к прежнему месту. Только сейчас Кимитакэ заметил, что тот самый нелепый фонарь в форме Золотого Храма стоит на столе ― и горит достаточно ровно.

Юкио бросил в рот сигарету, другой рукой схватил фонарь. Отработанным движением прикурил от Золотого Храма, а потом оттолкнул ногой раздвижные двери, что вели во мрак ночного сада.

Юкио поднял фонарь над головой и несколько раз закрыл и открыл его ладонью. Потом вернулся и сел, не переставая дымить сигаретой.

Кимитакэ впервые вспомнил, что он ещё не ужинал. Но не мог даже встать ― музыка неумолимо давила на плечи, словно мешок, набитый камнями.

― Сейчас придёт ещё один человек,― сообщил Юкио.

― Он тоже будет меня проверить?

― Нет,― Юкио выпустил едкий дым,― Нужно поработать над её образованием.

В саду затрещали ветки и на пороге показалась подозрительная маленькая тень. Мгновение ― и тень шагнула на свет, превратившись в девочку.

― Ёко-семпай???― только и смог выпалить Кимитакэ.

Ёко Атами бесшумно задвинула створки и комната снова стала походить на тесную коробку. Потом подошла ближе и подсела к столу, как раз напротив Юкио.

― Вот теперь все в сборе,― весела сообщила она.

― Она что, тоже состоит в Стальной Хризантеме?― осведомился Кимитакэ.

― Ты догадлив,― заметил Юкио.

― И какие же у неё сверхъестественные умения?

― Ты мог их не заметить, но не мог не испытать их на себе.

Кимитакэ покопался в памяти, но смог вспомнить только Леви. Человек взрослый и знающий ― но его не пригласили. Видимо, его способности были недостаточны.

А может бы причина в том, что такие дела поручают только подросткам.

― Расскажи нам, что ты умеешь,― сказал Юкио.

― Немногое,― ответил Кимитакэ.

― Мы и хотим знать пределы твоего искусства.

― Мои способности невелики. А пределы искусства каллиграфии скрыты во мраки. Я и правда не знаю всех существ, которые я могу призывать. И тем более не знаю, приходят ли они из других мест, или рождаются прямо под кистью.

― А скажи, можно с помощью каллиграфии уничтожить, к примеру, штат Калифорния?

― Может быть и возможно,― ответил Кимитакэ,― но потребуется лист размером с половину Токио. А главное ― зачем это нужно?

― Да так. пара идеек наметилась… Ты рассказывай, рассказывай, с самого начала.

― Мне придётся рисовать и показывать,― пояснил Кимитакэ и поднялся. Покопался в сундуках и достал стопку бумаги, уцелевшей от дедушки Садаторо. Когда в очередной раз описывали имущество, на неё никто не польстился ― но сейчас, по военному времени, такая плотная бумага для записей государственной важности была настоящим богатством.

За ней последовала шестиугольная губернаторская чернильница из зелёного китайского мрамора. Чернила наполовину засохли, но их удалось разболтать.

― То, что я буду говорить, относится к глубочайшим корням нашей культуры,― начал Кимитакэ,― Иностранцы почти не могут её понять, да и сами японцы мало в таких вещах разбираются. Иногда даже может оказаться, что иностранный исследователь разбирается в этом лучше коренного японца. Но одно дело разбираться ― а другое прикоснуться к корням.

Что касается европейцев ― они, конечно, могут научиться красиво писать иероглифы, но понять этот фундамент далеко не способны. Их почему-то волнует Бог, как он создал этот мир и почему сделал это так плохо. Они даже моего дедушку по этому вопросу искушали. Якобы раз этот Бог нас всех сотворил, то его вмешательство совершенно необходимо, чтобы человек имел шанс на спасение.

А я на это могу возразить, что в записях “Кодзики” перечислено возникновение великого множество богов разной степени значимости ― но нет ни слова о сотворении человека. Люди появляются на её страницах словно сами собой. Возможно, они тоже появились от какого-то божественного брака, просто боги, занятые устранениями безобразий, что учинил Сусаноо, не успели обратить своё внимание.

В этом уникальность нашего национального сознания. Люди страны Ямато подобны богам и не нуждаются, чтобы их спасали!