― Да, чего-то хочется,― признался Кимитакэ,― Но я сам не понимаю, чего.

― Непросто понять, чего хочешь на самом деле,― задумчиво произнёс директор школы,― Может быть, жареного угря под васаби, а может быть ― мировой социалистической революции… Вино для нас ― всё ещё напиток чужой страны, с ним очень легко запутаться. Может быть, оно и к лучшему, что не доходит оно до подводников. Нам только подводных бунтов и не хватало…

― А что случилось с Блисом? Он с началом войны тоже уволился и пропал, как Старый Каллиграф?

― Не пропал. Мы знаем, где он. С ним всё в порядке.

― Он вернулся на родину?

― Нет, мы с ним ещё надёжнее поступили. Он сейчас где-то в Кобе, в концлагере для перемещённых лиц и подозрительных иностранцев. Я, конечно, попросил, чтобы с ним там хорошо обращались. И даже послал ему шикарную открытку с фотографическим портретом Дуче и каллиграфической надписью ― думаю, ты бы её оценил. Надпись была по-английски: “Mister Blyth, life is tears”.

― Если бы со мной так поступили, я бы продолжал считать вас своим другом,― заметил Кимитакэ.

― Я зла на него не держу. Он же никому ничего плохого не сделал. Будь моя воля, я бы его вообще в гостинице держал, просто под домашним арестом. Вот война закончится ― обратно возьмём. Надо же специалисту по хайку где-то работать.

― И опять начнёт давать советы…

― К сожалению, это естественно. Все мы живём согласно природе, как бы против неё не бунтовали. Желудок производит желчь, кожа ― пахучий пот, а мозг европейца ― такие вот мысли. Это у нас, азиатов, со времён учителя Куна было принято, чтобы будущий советник трижды отказывался, а то и вовсе продолжал таскать свой хвост по грязи.

― Это может быть опасным,― заметил Кимитакэ,― вдруг при дворе подумают, что эта глупость не только европейская, но ещё и ваша.

― Я думаю, они смогут разделить,― адмирал слабо улыбнулся,― Чтобы приблизили ко двору, надо знать некоторые вещи. Если человек думает, что какой-то советник может не захотеть войны и этим её остановить ― он дурак и в советники не годится, потому что не знает элементарных вещей. И тебе тоже надо знать эти вещи, раз ты будущий слуга государства. Так вот, усвой, Кимитакэ-кун: сам император не хотел войны. Но остановить её было уже невозможно.

― Враги не оставляли нам шансов…

― Хуже. И нам, и противнику шансов не оставили противоречия. Скажи, Кимитакэ, ты знаком с идеями коммунизма?

― Нет. И это запрещено.

― Разве запреты могут остановить подростка? Если он, конечно, не трус.

― Я немного знаю об этом,― сказал Кимитакэ,― Достаточно, чтобы понять: это мне не близко.

И допил стакан, словно стараясь смыть свой стыд терпким и непослушным вином.

― Вот это хорошо! Вот это правильно!― адмирал хлопал ладонями по коленям и раскачивался от радости.― Так и надо ― смело атаковать на территорию противника, а не прятаться от него под дряхлые старые книжки… Так вот, о чём это я? Коммунисты учат, что какие-то противоречия бывают только между людьми наверху, которые управляют государством. А между простыми людьми всего мира ― одно сплошное братство и взаимопомощь. Оно и не удивительно, потому что большинство коммунистов ― учителя, инженеры и журналисты, между такими серьёзных стычек и не бывает. Но посмотрели бы они, как делят наследство хотя бы в одной обычной семье. Те самые простые люди, кстати! Все они ― обычные люди, все они по-своему милые и в своём праве. И остаются такими ровно до того момента, когда на твоё имущество кто-то претендует или хотя бы появляется шанс урвать что-то из чужого имущества. Почему государство должны вести себя по-другому?

― Но государство и распределяет наследство?

― Да. Государство обустроило им в деревне почту, чтобы извещать наследников и полицию, чтобы эти наследники не поубивали друг друга. Обустроило и более сложные, но такие же необходимые вещи. Например, университет. Или концлагерь. Или армию.

― И в этом,― Кимитакэ облизнул губы и смог, наконец, сформулировать:― и есть выражение идеи государства.

― Вот именно. Это простые люди решают за себя. А в армии или на флоте ― нам же даже не говорят, какая цель атаки, чтобы за генштаб не думали. Просто приказывают ― организовать удар по квадрату А4, отвлекающий маневр на острова архипелага в квадрате C7. А ты, хоть и командуешь этими войсками, понятия не имеешь, что за важная цель в этом квадрате ― зато разведка уже доложила что противник сосредоточил на архипелаге значительные силы. А значит, все, кого ты отправишь туда, отвлекать, могут и потонуть, а десант точно весь перережут. Но A4 в приоритете. И ты отдаёшь приказ, и мимо окна твоего кабинета идут большие кораблики в квадрат А4, малые кораблики в квадрат C7, а ты стараешься на них не смотреть. Потому что знаешь: кораблики может и вернутся, а те, кто на них ― нередко нет… Думаешь, это ― легко?

― Думаю, тяжело.

― Правильно думаешь,― сказал адмирал и хлопнул последний стакан уже в одиночку.

Школьник и директор по-прежнему сидели за столом, нетрезвые и взъерошенные. С начала разговора прошло не больше часа и, казалось, даже солнце не сдвинулось. Только пустая бутылка напоминала, что это не самое начало.

И тут Кимитакэ ощутил, что ему нехорошо. Так нехорошо, как не было даже от одеколона.

Может быть, сказалось волнение. А может, одеколон и вино сложились и их сумма оказалась чудовищна.

Настолько нехорошо ему бывало только в детстве, без малейших причин. И обычно после этого его сознание просто гасло, как свечка. Почему-то чаще всего это происходило возле лестницы и маленький Кимитакэ, бесчувственный, как кукла, скатывался вниз по ступеням, звонко стукаясь головой.

Служанки визжали, а бабушка хохотала…

Но сейчас терять сознание было нельзя. Мало ли что произойдёт, пока его не будет… причём произойдёт прямо на глазах у директора школы.

― Со мной… что-то… не то,― смог выдавить Кимитакэ.

― Телесное обязывает,― меланхолически заметил адмирал,― Туалет напротив. Посиди ― полегчает.

Школьник кое-как выбрался из мягкой бездны кресла и зашагал на трясущихся ногах туда, где, кажется, была дверь.

― Лучше выпустить снизу, чем ждать, пока само сверху зафонтанирует,― заметил ему вслед директор, убирая пустую бутылку,― Но поступай, как тебе удобней. Пока двери закрыты ― разрешается, в принципе, всё.

Сортир, к счастью, был там, где сказали. Из полуоткрытого окна дул освежающий ветерок и на душе у Кимитакэ стало светлей.

Он зажмурился и с наслаждением ощутил, как отпустила тошнота и как алкоголь и прочее покидают организм естественным способом. На лбу выступил пот облегчения. Кимитакэ зажмурился, поднял голову, подставляя лицо ветерку. Потом открыл глаза и увидал на потолке нечто невообразимое.

Сперва он подумал, что это гигантский паук ― настолько гигантский, что в природе их не бывает. И только потом разглядел, что это девочка в чёрном спортивном костюме.

Причём он знал эту девочку.

Это была Ёко Атами.

Распластанная на потолке, она отчаянно размахивала в тишине единственной свободной рукой, призывая школьника соблюдать тишину и вести себя как обычно.

― Что ты здесь делаешь?― спросили Кимитакэ одними губами.

― Отвлекай, отвлекай его дальше,― тихо-тихо, как дуновение весеннего ветерка, прошептала девочка,― Этот хитрец все бумаги в комнате держит. Мы сейф уже вскрыли, ищем, где нужный список. Бумаг много. Так что отвлекай хорошо.

Кимитакэ показалось, что сейчас он весь, целиком вывернется наизнанку и провалится в писсуар европейского образца.

Но сколько его не корёжило ― туда провалилось только то, чему положено. И он сделал безмолвный знак рукой: всё в порядке, я тебя понял.

…Наконец, Кимитакэ сделался сильно легче и даже смог умыться водой из размка для рук. Пошатываясь, он вернулся в кабинет директора, где на столе уже возвышалась вторая бутылка вина.

― Надо уметь успевать напиваться до темноты, прежде, чем пора идти по домам,― назидательно заметил адмирал, разливая по стаканам,― Люди, пьющие всю ночь напролёт, никогда ничего не добьются в жизни.