― Это совсем небольшое дело,― произнёс Кимитакэ,― Мне нужно как-то связаться с нашим бывшим учителем каллиграфии.

― А зачем он тебе? Ты что, боишься разучиться писать?

― Учитель упоминал, что у него хранятся подлинники некоторых работ… скажем так, весьма древних. Возможно, среди них есть образцы, изготовленные сразу после смуты годов Дзёкю, если с датировкой ничего не напутали. И мне кажется, сейчас самое время уговорить его передать рукописи в более надёжное хранилище. Где они смогут пережить войну в безопасности и занять потом достойное место среди наших национальных сокровищ.

Директор посмотрел на бумаги. По его лицу пробежала едва заметная тень отвращения. Потом поднялся, полез в едва заметный лакированный шкафчик из красного дерева и вернулся к столу с бутылкой тёмного стекла и двумя шестигранными стаканами, ― в американском кино из таких пьют виски.

На бутылке не было этикетки ― только инвентарный номер. Адмирал снова уселся в кресло и принялся увлечённо откручивать пробку. Кимитакэ так и не разглядел, откуда взялся штопор ― казалось, директор школы извлёк его прямо из воздуха.

― Это красное сухое вино из муската, его делают в префектуре Ниигата для наших героических подводников,― заметил адмирал,― Его свободная продажа запрещена, не достать даже на чёрном рынке. Однако все документы на его оформление идут через министерство финансов и там застревают. Поэтому вино до подводников не доходит. Ты, я думаю, догадался, где оно застревает. Но не думай, наша школа пока ещё не стала частью министерства. И никогда не станет ― чтобы льготами не делиться.

Красная жидкость хлынула в стаканы.

― А вы часто пьёте с учениками?― поинтересовался Кимитакэ, но стакан взял.

― Только если есть повод,― отозвался адмирал,― А хороших поводов в наше время всё меньше. Поэтому ― кампай!

Терпкое вино было приятным на вкус, но почему-то глоталось тяжело. Организм словно сопротивлялся непривычному ощущению.

― У вас много связей,― заметил школьник,― и на флоте и в армии, и среди придворных, и в министерствах.

― В моём положении этого не избежать. У меня же их дети учаться. Да и сами они здесь учились.

― Получается, и Старый Каллиграф получил своё место не просто так. За ним тоже кто-то стоял?

― Почему ты думаешь, что не за таланты.

― Разве может сын провинциального портного стать нашим учеником?― Кимитакэ выдержал паузу и ответил сам себе:― Вот и я думаю, что не может. Несмотря на любые таланты. Не то, чтобы есть специальное правило. Просто: не положено.

― Ты хорошо усвоил здешние уроки. А так-то его устроили по рекомендации господина Блайса. Был у нас такой британец, учитель английского языка. Ты, наверное, его даже успел его застать.

Кимитакэ прищурил глаза и действительно смог припомнить иностранца, который появлялся всего лишь на паре уроков. Тяжёлое лицо, взгляд, всегда устремлённый куда-то в сторону, и грузное тело в светлом костюме. Он говорил медленно, словно черепаха ползла, и в качестве примера для разбора приводил цитаты из переведённых им сочинений великого мастер дзен Дейтаро Судзуки, которые и на родном языке непросто понять…

― Мы познакомились с ним лет двадцать назад, в Корее.,― продолжал тем временем адмирал,― Он всё искал способа приобщиться к местной культуре. Для начала просто усыновил какого-то корейского мальчика. Я не успел объяснить ему, насколько это плохая идея для исследователя Японии. Потом он стал делать успехи: развёлся с женой, женился на японке и сделал с ней двух дочек. Такой способ постижения культуры явно ему был ближе… Этот мистер Блайс считал меня своим лучшим другом и самой всесторонне развитой личностью, которую он встречал. И даже как-то заявил, что если бы я стал премьер-министром, а почтенный Судзуки ― самым главным буддистским монахом, Япония была бы идеальной страной. Конечно, должности самого главного монаха у нас в стране нет, но эту недоработку недолго исправить. Видимо, и правда во мне было немало того, чем люди вроде него восхищатся. Например, то, что я мог дать ему должность в школе, которая и доход приносит, и оставляет кучу времени на исследования хайку. Или то, что меня вызывают давать советы самому императору.

Как и многие иностранцы, которые смогли зацепиться в предвоенном Токио, он мнил себя единственной связью между императорским двором и посольством своей великой державы. Каждый из них был уверен, что только он способен объяснить по-настоящему, какие цели приследует его великая держава. Но почему-то ни у кого из них не хватило ума понять, что таких советчиков много, очень много.

Он всё время просил меня что-нибудь доложить императору. Например, у него был смелый план прекращения войны. Оказывается, для этого достаточно нанять правильного воспитателя наследнику престола. Воспитатель должен быть во-первых, женщиной, во-вторых, американкой, в-третьих, убеждённой пацифисткой, а по религии ― квакером. Со временем наследник вступит на престол и, вооружённый новым мышлением, найдёт способ прекращения войн.

― По-моему, самое безумное в этом плане то, что он всерьёз в него верил и пытался донести наверх,― заметил Кимитакэ.

― Подчас европейцы способны на идиотизм настолько грандиозный, что жители страны Ямато не могут его даже до конца представить, не то, что понять. Возьмём преследование евреев, которое устроили наши немецкие союзники. Непонятно, какой в этом смысл ― ведь если уничтожить население, кто будет нести всякие тыловые повинности? С кого налог драть и продовольствие выколачивать? Я понимаю, убийство несколько тысяч человек, чтобы запугать сотню тысяч может быть разумной мерой ― но какой смысл убивать вообще всех, даже самых запуганных? Мы предлагали им план по переселению европейских евреев на опустошённые китайские земли под Шанхаем. Но из этого так толком ничего и не вышло, со временем на наши письма просто перестали отвечать. Получается, истребление еврейского народа для Рейха ― вопрос политический и такой же важный, как герб или принцип вождизма. Но почему Я специально спросил об этом американского консула, мистера Снайдера. А он в ответ заявил, что евреи сами виноваты в этих убийствах. Почему? Потому что если бы не было евреев ― некого было бы и убивать! Выходит, дело-то не в немецком народе. Есть что-то у европейцев, что оправдывает такую политику.

― А может быть, этот мистер Снайдер просто придумал отговорку.

― Согласен. И даже больше: придумал отговорку для себя самого! И раз она сработала ― значит, привычна и понятна им. Это для нас она звучит бредово.

― Что-то похожее мой дед говорил про айну.

― Ты не путай дикарей-айну с высокоразвитым азиатским еврейским народом,― сурово заметил директор,― Когда волосатый айну идёт по улице ― его даже дети пугаются. А еврея от европейца на лицо не отличить. Многие из тех, кто попал под волну убийств, удивлялись не меньше тебя и меня ― они уже не знали ни запретов, ни обычаев и успели даже позабыть, что среди их предков были люди еврейской культуры.

Кимитакэ взглянул в опустевший стакан и вдруг спросил:

― Вы думаете, Старый Каллиграф был агентом британской разведки? Или ставленником агента британской разведки Блайса?

― А что, Старый Каллиграф был таким ярым патриотом?

― Разве… Хотя нет, я понял. Действительно, шпиону разумно прикидываться ярым патриотом. Чтобы никто не заподозрил его в тёмных мыслях. И напротив, чтобы ему доверяли и рассказывали всё, что может быть ценным для тех, кто его заслал.

― Сразу видно ― человек ты не военный. Я задал ― тебе! ― вопрос. Если ты его не понял, могу повторить.

― Нет, ярым патриотом он не был. Но и страну не ругал. Конечно, был суровый человек. Но по-моему, претензий к императору у него не было. Он был недоволен всем человечеством.

― Трезво мыслишь ― заметил Адмирал и налил школьнику ещё.

Вторая пошла тяжелее. Школьник смог сделать только один глоточек и тут же закашлялся.

― Я думаю, его заедать надо,― заметил адмирал,― это же не сакэ, тут другой подход нужен. Пьют же его итальянцы и не кривятся. За едой, получается, лучше идёт. Но за какой едой? И легко ли её достать, особенно в условиях военного времени?