― Ты, похоже, уже и за императора думать научилась.

― Да мне и за тебя думать достаточно, чтобы всё это угадать. Всё видно на много лет вперёд, словно стоишь на горе лицом к морю. Придётся тебе ночью перед выпуском в бордель со всех ног бежать. Если что, выбирай самую некрасивую. И обойдётся дешевле, и такие обычно старательные.

― Ты говоришь некрасивые вещи.

― Ты будешь не в том положении, чтобы услаждать чувство прекрасного. Живут же коты без чувства прекрасного. Живут и вполне размножаются.

― А может я не хочу только этого?

― А может у тебя и обычной потребности нет? Конечно, это удобно. Экономия денег и больше времени для учёбы…

― Ты можешь знать моё имя, но не можешь знать моих потребностей.

― Как же, как будто мужчинам что-то другое надо…

― Мужчинам иногда просто интересно,― нравоучительно произнёс Кимитакэ,― Утолить интерес ― вот подлинная победа в любви. Точно так же национальные интересы движут целыми государствами. Европейцу интересны японцы, японцы интересуются европейцами. Мужчинам интересны женщины, женщинам интересны мужчины. В последнее время дошло до того, что всё больше жителей Земли интересуются внеземными цивилизациями. Потому что опасаются, что прилетят какие-нибудь марсиане ― и покорят, как это описано в известной книжке “Война миров”.

― А зачем европейцы стремятся покорить вас, японцев? И зачем мужчины стремятся покорять женщин?

― Ну, с женщинами, скажем, можно поразвлечься.

― Поразвлечься с женщиной можно и за деньги.

― Поразвлечься ― но не покорить. Это разные вещи.

― Ну, вот покорить-то тебе и не светит. Ты слишком послушен. Смирись!

― Это тебе, госпожа коробочка, предстоит смириться ― с тем фактом, что мы приехали!

Тоненький павильончик остановки почти терялся среди пёстрых реклам.

Ухватив коробочку покрепче, Кимитакэ всё глубже уходил в переулки Дайканъямы. Не то, чтобы он помнил маршрут ― но знал примерное направление. И сам не понял, как оказался между парковой оградой и глухой стеной вонючей фабрики ― а прямо ему навстречу подтягивалось человек десять из местной молодёжи. Они его определённо заметили и приближались, зажимая в кольцо.

Выглядели они куда беднее, моложе и опасней тех ребат с чёрного рынка ― какие-то немыслимые клетчатые пальто, кепки с дырками, мрачный взгляд исподлобья.

Похоже, эти ребята собирались тут, поблизости, в парке Сагояма ― но вовсе не для того, чтобы при случае полюбоваться на Фудзи.

― Привет всей честной компании,― произнёс Кимитакэ и посмотрел на коробочку. Но коварная собеседница не издала не звука.

Похоже, это не то оружие, которым получится сражаться.

Но из другого оружия у меня есть только газета.

― Ну, типа, привет,― усмехнулся тот, кто уже подошёл и встал ближе всех.

Каллиграф поискал взглядом среди них вожака ― но не нашёл. Да уж, искать ключ в иероглифе куда проще…

― Вам что-то от меня надо?― спросил он.

― Мы так, посмотреть, что делать будешь.

Клетчатые подходили всё ближе.

― Пожалуй, я сделаю журавля,― ответил Кимитакэ. Едва заметным движением опустил коробочку на асфальт. Развернул газетный лист, потом сложил по диагонали, потом ещё раз по диагонали. Снова развернул и принялся складывать.

Он знал нужные движения с детства, но почти никогда не делал их на таком большом масштабе. Да уже в окружении ребят, у которых были даже не бамбуковые палки для установления порядка, а ножики и заточки.

Наконец, гигантский журавль был готов. Оставались два последних штриха. Кимитакэ выхватил из кармана деревянную коробочку с набором для каллиграфии, вытряхнул ещё влажную кисточку и одним махом поставил на крылья и голову журавля едва заметные и неодинаковые значки.

Потом подхватил журавлика, поднял над головой ― и толкнул его вверх. Журавлик полетел вперёд, забираясь всё выше, а потом лихо сделал круг над очумелыми дырявыми кепками и полетел в парк, ловко лавируя среди деревьев.

― Ловите!― закричал Кимитакэ, размахивая кистью, словно дирижёрской палочкой,― Видите ― улетает.

И вся клетчатая толпа ломанулась следом. Ловко и бесшумно, словно обученные солдаты, они перемахивали через кованую ограду и устремлялись в погоню за коварной бумажной птицей, которая планировала где-то впереди. Не прошло и минуты ― а на заасфальтированной площадке под фабрикой никого не осталось.

Так что Кимитакэ продолжил свой путь и спустя каких-то пятнадцать минут добрался, наконец, до фонарей на воротах особняка семьи Накамото.

Особняк банкира Накамото строили ещё в эпоху Тайсё ― и явно собирались жить в нём десятками поколений. Выстроенный в традиционном стиле, внутри он мог быть переделан в любой момент, подчиняясь изменчивому ветру времени.

Высокое, в два этажа основное здание окружала одноэтажная галерея с отдельной двускатной крышей. Изгиб крыши был настолько старинным и изящным, что особняк невольно напоминал храм.

Вокруг дома ― небольшой сад. Но в отличии от того условного сада, что был возле унылого особняка, где размещалась контора услуг по испарению, этот был хоть маленький, но настоящий ― с замшелыми деревьями, тщательно подстриженными кустами и даже журчанием невидимого ручейка в глубине.

Внутренная планировка слегка беспорядочна. Тем больше впечатляет одинаковая для всех комнат мягкая патина полированных деревянных полов и благородно потускневшая обстановка. Сводчатые потолки из кедра, богато украшенные перегородки, решетчатые двери и татами в старинном стиле. Кимитакэ невольно заметил, что некоторые из способов плетения татами он видит первый раз в жизни. А ещё повсюду пахло сандаловым деревом.

Кимитакэ заметил, что живот как-то опустел и вообще он предпочёл бы отядзукэ ― варёный рис с соленьями и водорослями, залитый зелёным чаем. Иногда ещё кладут васаби, чтобы бульон был позабористей. Но в семье Накамото такого гостям не предлагалось. Это же финальное блюди, прозрачный намёк, что гостю пора бы уже уходить. И от него принято отказываться, даже если финальное блюдо подают самым первым. А семья Накомото старалась соблюдать традиции ― чтобы никто не смог угадать, в каком поколении владеют они тем, чем владеют.

Ворота были не заперты. Служанка открыла едва не в тот же момент, когда Кимитакэ постучал и тут же исчезла с его дороги.

Пока Кимитакэ снимал обувь, показался и хозяин дома ― банкир Ятаро Накамото. Дорогое домашнее кимоно, зачёсанные по-европейски, на левый пробор волосы и мордатое крестьянского лицо с густыми и длинными усами. Он казался не столько отцом семейства, сколько главным слугой и служителем семейного капитала. Дочь как-то призналась, что семья происходила из самураев ― но прадед продал свой титул, когда собирал первоначальный капитал.

Одним словом, Ятаро Накамото был человек представительный. Однако Кимитакэ не стал бы доверять ему свои деньги.

При виде школьника хозяин изобразил улыбку и принял коробку. Поставил её на столик, вытащил из-за пояса медную трубку и прислушался к содержимому. Выражение радости на лице сделалось искренним. Взял коробку двумя руками и понёс в глубь дома.

― Ну что?― вдруг опять зазвучало из коробки,― Донёс? Принёс? Сделал, что говорили? Не рискнул? Не осмелился? Трус! Ты просто не мужчина! Где твоё достоинство? Знаешь, что произошло? Счастье ты своё потерял! Шанс упустил распоследний!

Та самая служанка отодвинула перед хозяином боковую дверь. Банкир обернулся на пороге и сказал:

― Соноко уже дожидается тебя в гостиной. Вход через левую дверь.

***

Когда Кимитакэ вступил в гостиную, ему сделалось не по себе. Сначала он подумал, что это из-за девушки. И только потом заметил, что в комнате просто неожиданно темно ― потому что окна заклеены теперь газетами, для светомаскировки, и почти весь свет идёт от лампы, что горит на другой стороне стола.

Возле лампы сидела Соноко и возилась с чайником. Судя по запаху, дочь банкира заваривала зелёный.