Поэтому он сказал просто:

― Это для защиты. На случай воздушной атаки или диверсантов.

― Никогда таких не видел.

― Это ручная работа.

― А почему если они такие полезные, их императорская типография массово не распространяет?

― Книгопечатание тут бессильно. Нужна ручная работа.

― Ну так сделали бы каллиграфический департамент.

Кимитакэ сделал значительное лицо, наклонился и сообщил:

― Нельзя, чтобы они случайно попали в руки врага. На стороне врага могут быть предатели или корейцы, также искусные в каллиграфической войне. Они могут расшифровать печати или найти по ним наше уязвимое место. Поэтому в наше время каждый, кто владеет каллиграфией, но не ставит её на службу стране ― пособник врага!

“Вот я сам и ответил на свой вопрос, зачем мне это всё нужно”,― подумал Кимитакэ, пересекая остаток сада.

Позже, уже на улице, ему вспомнились странные слова из слышанной в детстве проповеди. Бабушка, хоть и была равнодушна к религии, водила внука в храм. Не всерьёз, а для общего образования, ― точно так же, как в театр кабуки. Может быть, на одной из этих проповедей он и услышал о проклятии богов? Кто знает…

Монах рассказывал много непонятного на старинном языке. Но упомянул что долгожданный будда Мироку приходил уже трижды, поэтому в его грядущем приходе не может быть ни малейших сомнений.

Один раз Мироку пришёл под своим именем, чтобы наставить благороднейшего Асангу.

Второй раз ― как весёлый монах Хотей, которого европейские варвары принимают за самого Будду и часто продают в сувенирных лавочках.

А в третий раз Мироку сделал это настолько хитро, что его пришествия никто даже и не заметил. И в этом и есть главная тайна проявления Мироку в десяти тысячах миров, про которую не сказано даже в Сутре Лотоса.

Признаться, Кимитакэ не очень понимал, что это значит. Но с возрастом он вдруг начал осознавать, что и не обязан. Это же тайна! Тайна великого будды Мироку! Она и должна оставаться неразгаданной, чтобы бесконечно пробуждать монахов и мирян во всех десяти тысячах миров хранить бдительность и исполнять свой долг, чтобы не потерять лицо перед благородным Мироку!

Но почему же мрачная проповедь Рюдзю так и лезет на ум, а про Мироку приходится вспоминать. Может быть, потому что с развитием железных дорог и электричества мы сами вообразили себя такими богами?.. А весёлый и мудрый Мироку наоборот, стал от нас бесконечно далёк?

Нет, всё дело в том, что он очутился в какой-то суматохе. В то время как правильные будды всегда безмятежны.

С чего же началась эта суматоха? Кажется, с того пьяного вечера в особняке у директора школы. Всё-таки у меня не тело европейца. Вино мне очевидно противопоказано.

Кимитакэ сделал этот вывод и вдруг обнаружил, что они уже едут в трамвае, а за окнами ― какой-то смутно знакомый район, который он если и видел, то пару раз в жизни. Маршрут был незнаком и это определённо увеличило суматоху.

Трамвай остановился перед каким-то заболоченными прудиком, который чудом уцелел в городской черте.

На этой остановке вошёл Юкио. Он был в школьной форме и с зонтиком, но без багажа. Кимитакэ вдруг вспомнил, что его новый приятель уже два не ночевал у него дома. И судя по свежему цвету лица и дьявольским огонькам, которые прыгали в глазах ― всё-таки ухитрился хорошо выспался.

― Опасаешься увидеть старого наставника?― спросил Юкио.

― Больше опасаюсь семьи и соседей,― ответил Кимитакэ.

― Почему? Ведь ты для них свой, и они в случае чего на твоей стороне.

― Была раньше такая вещь ― восемь вещей деревни. Вот её и опасаюсь.

― А что это за восемь вещей?― осведомилась Ёко.― Мы ― городские, про это не слышали.

― В прежние времена был в наших деревнях такой обычай. Если семья в чём-то провинилась ― ей переставали помогать в восьми вещах, которые в одиночку не сделаешь. Семья должна справляться сама, если у неё случились праздник, свадьба, строительство дома, болезнь, стихийное бедствие, роды, путешествие или поминальная трапеза. Оставались только два случая, когда помогали: пожар или похороны. Потому что от огня и заразы могут пострадать все. Вот так и жила отверженная семья, пока люди в ней не заканчивались.

― А что, если ты не житель деревни, а бродячий самурай, который её защищает?― предположил Юкио.

― А что, если я для них буду бродячий разбойник?

― Не разбойничай ― и не будешь.

― Они думают, что они и так под защитой.

― На такую защиту могут полагаться только простаки, вроде американцев,― заметил Юкио,― Если крестьяне начнут защищаться ― кто рис выращивать будет?

― Получается, вся моя надежда держится на стебельке риса…

Они бы обсудили ещё что-нибудь из деревенских нравов, но тут трамвай остановился опять. Ёко и Юкио двинулись к выходу. Кимитакэ последовал за ними.

Район был незнакомый, но опрятный. Видимо, старому каллиграфу платили достаточно, чтобы он снимал достойную квартиру.

Но почему он жил так далеко от школы? Кимитакэ мог придумать несколько возможных причин, но не мог из них выбрать и попросту выкинул это из головы.

Они подошли к добротному красному дому. На первом этаже ― лавочка гончара. На витрине замерли кувшины, удивительно стройные и изящные. Казалось

― Дом ― этот,― сообщила Ёко и повернулся к Кимитакэ,― А как попасть к твоему учителю, спрашивай ты. Ты у нас самый представительный.

Внутри ― опять кувшины, а ещё чашечки, чайники, блюда. Края у блюд чуть неровные ― видно, что лепили руками, а не делали на фабрике.

Эти плоды гончарного мастерства хотелось сразу купить, хотя денег и не было. И Кимитакэ решил, что обязательно купит потом.

Хозяин сидел в углу, тощий и сердитый. Он походил на паука, поджидавшего муху ― которая всё не прилетает и не прилетает. И вся лавочка словно пропитывалась исходившей от него духотой.

― Простите, вы случайно не знаете, про учителя каллиграфии,― начал Кимитакэ,― Он, как я слышал, проживал в этом доме.

― Жил здесь какой-то,― глухо отозвался гончар,― Больше не живёт. Теперь мы здесь живём.

― А вам случайно не известно, куда этот учитель переехал?

― А мне какое дело? У меня самого семья в беде, нет времени за чужими учителями присматривать.

― А что случилось у вас в семье?― Кимитакэ не знал, как это поможет их поискам. Но решил спросить ― больше из сострадания.

― Да вот, единственного сына призывают. Один с девочками остаюсь.

― Так не призывают же старших сыновей, если единственные в семье!― возмутился школьник.

― Вот пойди и объясни это нашему военному ведомству! Сказали, раз есть перед ним старшая дочь ― всё у нас будет в порядке, в указе ничего про это не сказано. И дело можно будет её мужу оставить, когда я сдохну наконец от такой жизни! А если муж попадётся плохой ― можно нового управленца усыновить и воспитать как нужно. А я что? А я что ― с ними спорить буду… Ещё и самого пошлют на Хоккайдо лес валить с подозрением о государственной измене.

― Спасибо, я понял,― Кимитакэ торопливо выскользнул за дверь.

Юкио и Ёко ждали его на том же месте, похожие на караульных.

― Вы сами слышали,― произнёс Кимитакэ,― Беда.

― Это не беда,― отозвался Юкио,― Это ― шанс!

Они перешли трамвайные пути и дождались трамвая, что шёл в обратную сторону. Было немного удивительно, как легко они выбрались из незнакомого района ― как будто просыпались из опостылевшего сна.

Какое-то время ехали молча.

― Скажи, Кими-кун,― вдруг осведомился Юкио,― У тебя есть какие-то деньги?

― С собой нет. Но могу попросить у матери. Она точно даст. Но я буду просить только на хорошее дело.

― Вытащить из армии полезного для нас сына гончара ― это хорошее дело?

― Разумеется.

― Военное ведомство так не считает.

― Военному ведомству плохой солдат не нужен.

Юкио заулыбался.

― Ты всё лучше и лучше ориентируешься в моменте, Кими-кун.