Учитель потом рассказывал, что школьницы специально готовят и посылают незнакомым солдатам на фронт красивые открытки с каллиграфическим пожеланием: “Я желаю Вам славной смерти”.

А вот с тремя героями всё равно не было никакой ясности. Может быть, тот депутат и правда был настолько взволнован, что принялся зачем-то вспоминать героев Шанхайской операции. А может быть, во время подавления мятежа выдвинулись какие-то три героя, про которых просто потом постарались забыть, как забыли и про сам мятеж.

А может, депутат оговорился и имел в виду Три Драгоценности, на которых стоит государство? Или другие три драгоценности, которые из буддизма? Или ещё что-нибудь в трёх экземплярах?

Мало ли в мире вещей, которые собраны в тройки?..

Копаясь в собственной памяти, Кимитакэ был вынужден признать ― он был тогда ещё слишком маленьким, чтобы что-то понять. Это дедушка был на подъёме и наверняка побежал бы разнюхивать… если бы не бабушка, которая всегда на стороже.

― Убьют тебя, дуралей!― кричала она, не давая ему даже подняться от доски с расставленными камешками.

― Да как ты не понимаешь! Патриоты побеждают! Я им нужен!..

― Нет ещё!

…Ещё сонные мысли школьника как-то сами собой смешивались с голосом утренней радиопередачи.

В углу работало купленное ещё до войны радио на консоли из лакированной сосны. Родители всегда очень внимательно слушали, что передают по радио и читали газеты, но никогда не обсуждали прочитанное. Кимитакэ очень быстро догадался, что они не верят в то, что там говорят, но и не подвергают это сомнению. Совсем напротив: они стараются запомнить то, что там говорят, чтобы понять, чего от них хочет правительство. И всегда говорить на публике то, что положено.

Прямо сейчас шла передача “Народная школа”. Выступал контр-адмирал Хираидэ Хидэо, большой чин в информационном бюро военно-морского флота:

― Мать важна для нас, поскольку без матери не бывает и сыновей,― вещал контр-адмирал,― А если не будет сыновей ― кто же будет служить в нашей победоносной армии и на непобедимом флоте? Поэтому так важна миссия воспитания. Задумайтесь вот о чём: отец нации Ямато ― Божественный Император. А это означает, что каждый японской ребёнок ― это маленькое божество. А мать и (после матери) армия их воспитывают. Делают из маленького божества, так сказать, настоящее, полновесное божество ― чудесного защитника нашей страны. Особенно хорошо, если он погибает в бою, но и гибель от бомбардировки и лишений тоже имеет стратегическое значение…

Слушать это было невыносимо. Кимитакэ нахлобучил фуражку поплотнее и почти выбежал на улицу.

Влажный утренний туман задёрнул город, как занавес. Юкио стоял у калитки ― хрупкий чёрный силуэт школьной формы, чемодан, на вид совсем новенький и сверкающие ботинки. И, по сезону, два огромных зонта.

Кими невольно залюбовался этой странной, тоскующей красотой. Тонкий, совсем девичий профиль под чёрной чёлкой и белый контур перчаток из чёрных рукавов ― казалось, туман сейчас растворит эти тонкие линии и оставит только парик и школьную форму.

На дальних заводах просыпались гудки, а дальше, за поворотом, уже звенел беспечный трамвай.

― Идём,― прошептал Юкио и схватил чемоданчик.

Трамвай весело бежал в сторону школы ― как будто не было ни войны, ни невзгод, а только радостное летнее утро. Кондуктор в отутюженной форме оторвал сразу три билета.

― Эх, какие приятные школьнички. Это тоже твоя сестрёнка, да?― Юкио кивнул быстрее, чем Кими успел ответить,― А чего в мужской школьной форме? Женские закончились, или она у вас суфражистка, по европейской моде?

― Это просто совпало,― отозвался Юкио с беспечной улыбочкой. Похоже, он совсем не обиделся, что его приняли за девочку. Напротив: ему было интересно, что из этого выйдет.

― Приятно видеть таких девочек!― продолжал кондуктор, не замечая очевидного,― А так, вообще, в наше время молодёжь вообще ужасная сделалась. Одна надежда, что война их перевоспитает. Вчера вечером один прицепился – ну вот бы и ехал, раз места не хватает. Так он, собака енотовидная, прямо на номер райса наблевал. Вот что ты будешь с этой молодёжью? Кстати, форма очень на вашу похожа.

Кимитакэ стало не по себе.

― Скажи, от меня чем-то пахнет?― осторожно спросил Кимитакэ. Рот ещё помнил едкий вкус одеколона, а нос не мог сообразить, это запах выветрился или он просто привык.

― Только страхом,― ответил Юкио.

От такого ответа легче не стало.

Так что Кимитакэ забился в угол, открыл книжку и попытался нырнуть в чтение. Он ещё в детстве услышал, что один писатель (великий, русский, но не Достоевский) никогда не выходил из дома без книги. И с тех пор всегда так делал сам, особенно когда хотел спрятаться от скучной поездок.

Поездки сразу стали нескучными. А ещё он прочитал много такого, что голова шла кругом.

Сегодня в пути Кимитакэ решил хоть как-то ознакомиться с идеями знаменитого Окавы Сюмэя. По радио часто говорили, что это крупнейший философ современной Японии. Раньше был связан с патриотами-экстремистами и решал философские проблемы Южно-Маньчжурской железной дороги, а теперь, как многозначительно сообщали радиоведущие, работает над возрождением тайных школ патриотически настроенных ниндзя.

У отца нашлась изданная ещё до войны книга этого мыслителя, озаглавленная “Некоторые проблемы евразийского возрождения”. Было не очень ясно, как попала в дом их семейства. Возможно, её выдали на работе отцу, чтобы сотрудники отдела рыболовства не отставали от всяких тенденций.

Книга оказалась сборником статей и лекций о международном положении. Но Кимитакэ успел прочитать только первую фразу: “Пройдя через коммунистическую революцию, Россия вступила в противоестественную связь с Красным Драконом…” ― а потом вдруг ощутил, что трамвай остановился.

***

Приехали?

Но почему не звенят двери? И почему всё вокруг так встревожены?

Кимитакэ подобрался к окну, посмотрел вперёд.

Слева и справа на улице нависали привычные угрюмые дома. А прямо по ходу движения рельсы истончались, словно во сне. И упирались в дом без особых примет, который вырос прямо поперёк улицы. Рельсы уходили прямо в дом и там пропадали.

Водитель и уже знакомый кондуктор даже выбрались на мостовую, но толку от этого не было. Дом стоял поперёк дороги, как если бы это место принадлежало ему всегда.

Водитель даже пытался стучаться в боковую дверь. Разумеется, бесполезно. Дверь была заперта, и даже в окнах было пусто.

Тем временем кондуктор успокаивал пассажиров.

― Невозможно дальше ехать,― объяснял он какой-то буйной старушке,― Видите, дом стоит. Надо с ним разобраться.

Позади уже слышались звонки ― два трамвая тоже стояли на парализованной ветке.

Кимитакэ начал выбираться из вагона. Возможно, получится добраться до школы пешком. Или как-то исправить создавшееся положение.

(Он пока не знал, как)

Вагон был набит битком, но его пропустили. Улица дохнула в лицо едкой гарью. Кимитакэ обмахнулся фуражкой, как веером, а потом зашагал к проклятому дому.

И чем ближе он подходил к дому-преграде, тем более подозрительным этот дом выглядел.

Например, он был бесцветным. И дело не в том, что архитектор подгадал так, чтобы в здании были только белая и чёрная краска. Нет, он был бесцветен по-другому, как бывают бесцветные сны. Никакие цвета не имеют значения. Не было и запахов. Только где-то далеко, по ту сторону дома, гудел невидимый проспект.

Кимитакэ подошёл ближе, напоминая себе, что в наши дни каждый должен быть смел и бесстрашен.

Толкнул дверь. Дверь не пошевелилась. Ощущение было такое, что она не просто заперта, а скрывает за собой глухую дощатую стену.

Сомнений быть не может. Стучать было бессмысленно.

Тогда он отступил на шаг и посмотрел на дом ещё внимательней. Теперь дом казался не просто чёрно-белым ― он казался скорее неким планом, схемой, знаком, который обозначал дом и был непреодолимым препятствием для каждого, кто мог его прочитать. И для трамвая, и для человека.