Кимитакэ сел и вцепился в пустой стакан, как если бы именно этот стакан был последней надеждой. И стоит его отпустить ― школьник низвергнется в какую-то немыслимую бездну.
Надо было спрашивать, тянуть время, не выпускать его из комнаты. Но Кимитакэ отлично помнил, как ловко свернул директор в начале и как уверенно держал под контролем нить разговора, не выпуская её ни на мгновение.
Надо было как-то дёрнуть за эту нить, ловко и неожиданно, чтобы хитрый адмирал сам запутался.
Кимитакэ посмотрел в потолок, задумался ― и вопрос вылетел изо рта сам собой, внезапный, как пуля:
― Скажите, как по-вашему, извращенец может быть патриотом?
Ответом было молчание. Кимитакэ с испугом опустил голову, посмотрел на лицо директора ― но не смог там ничего прочитать. Адмирал выглядел всё таким же спокойным ― и даже трезвым.
Ну я и сказанул,― подумал Кимитакэ.― Сейчас будет такое…
Однако он снова ошибся.
― Любой может оказаться извращенцем,― заметил адмирал,― и любой может быть патриотом. Потому что любой человек сложнее, намного сложнее, чем его личное дело. Даже законченный злодей может ощутить гордость за страну и вспомнить про верность императору. Если бы ты знал, как много заключённых пишут покаянные письма, где молят послать их на войну, на самый опасный участок. Хотя прекрасно знают, что военному делу не обучены и толку от них будет немного… Отсюда вывод: патриотом надо становиться вовремя, а не когда прижмёт. Обычные люди этого не понимают. Вот власти и приходится их ― прижимать… А так-то даже в “Хагакурэ” написано: “Не опоздай встать на путь самурая”.
― Но разве извращение ― не признак того, что человек ненадёжен?
― Ещё никто не донырнул до дна своей извращённости,― парировал адмирал,― Если всю жизнь человек ел даже бататовую кашу только по праздникам, то он, конечно, и на похлёбке из гаоляна ноги не протянет. А вот если он попадёт в столицу и увидит достаточно хороший ресторан... Особенно если это будет хороший, нелегальный ресторан, а не одни из тех, где согласно декрету обед стоит две с половиной йены, а ужин вдвое дороже. Устоит ли он перед искушением? Конечно, может быть и так, что простого человека от дорогой еды просто затошнит, и его простота останется нетронутой. На это у нас в Генеральном Штабе и полагаются. Но в их плане есть определённый изъян. Ведь они сами ― давно в этих ресторанах не едят и вообще вышли в тот возраст, когда человек бывает сыт горстью риса и пиалкой зелёного чая. А вдруг организм попадётся молодой и бодрый? Попробует ― и понравится? А если вместо ресторана он заглянет ― в бордель?
― Я и не думал, что вы так хорошо знаете пути ваших воспитанников,― заметил Кимитакэ.
― А ты что думал, командиром становишься в тот момент, когда тебя назначают командиром? Кто служил, тот знает, насколько это не так. Командиром становишься, когда знаешь, куда подчинённые выпивку от тебя прячут, каким прозвищем тебя называют и как их заставить работать, если они не хотят.
― Так ведь трибунал есть, гаупвахта. По лицу можно дать…
― Мало тебя били, Кимитакэ-кун, если так рассуждаешь. Есть в отделении парней авторитетных парней, а лейтенант только из училища ― ничего им лейтенант не сделает. Даже если по морде бить будет. Да и много ли он набьёт, если это обычно здоровенные деревенские олухи, от которых родня еле избавилась ― а сам лейтенант из городских, а перед этим в училище его кормили примерно так, чтоб не умер. Он на голову их ниже, их лужёная морда его кулачка даже не почувствует. Только и может младший наш офицер, что бегать и тяфкать, как собачонка.
Кимитакэ показалось, что внимательные глаза адмирала и правда видят его насквозь.
― Но как же тогда наша армия побеждает?― спросил школьник.― Если рядовые настолько негодяи ― как же они в бой-то идут?
― А за счёт того она побеждает и удерживает добытое, что даже мелкая собачонка может тяпнуть за яйца ― и размер перестаёт что-то значить. И размер собачонки, и размер того, за что она тяпнула… Так что зря ты насчёт разврата беспокоишься. Мы тут армию не можем рисом до конца накормить, а ты боишься, что кто-то что-то не то захочет. Похочет-похочет ― и пойдёт жрать, что дали. Каждый на своём месте. Как там у Мусами-сэнсэя в “Книга Пяти Колец”? Прямое дерево ― для одного, кривое ― для другого. И ни одной лишней досточки не останется. Все пойдут на войну! Все станут солдатами!
― Мне кажется, что мы всё-таки что-то потеряли,― возразил Кимитакэ,― Что-то детское, чистое, беспощадное. Я помню, в начальной школе, когда нас спрашивали по одному, что мы сделаем, если поступит приказ императора, мы отвечали громко и без запинки: “Отдадим жизнь и тело!”. А ведь это был не какой-то Гакусуин. Обычная районная школа. Но после поступления всё стало сложнее. И чем дольше идёт война, тем сложнее становится. Я начинаю сомневаться, что вообще на что-то годен.
― В младшей школе было легко именно потому,― парировал адмирал,― что вам надо было отвечать, а не делать.
― Почему-то мне кажется, что настоящему герою всё равно, где жить и чем питаться. И для него нет разницы, жить или умереть. Он бесстрастен, как статуя.
― Где ж ты таких людей видел?
― Ну, например, вы,― от этой новости адмирал чуть-чуть, но дёрнулся,― Я понимаю, что для этого вам пришлось пройти путь от курсанта до полного адмирала. Все же знают, что у вас есть ещё один дом, совсем недалеко от школы. Но там вы бываете редко. А здесь живёте вместе с женой. Хотя этот дом весьма скромный, как и всё казённое… ну, кроме императорского дворца, разумеется.
― Пример плохой, потому что ты упустил важную подробность.
― Вам здесь больше нравится?― спросил Кимитакэ. А сам подумал: сейчас он скажет, что догадался про бумаги, что хранит их в этом доме и что нашему плану конец.
Но ответ адмирала оказался ещё неожиданней.
― Нет. Я не живу в том доме, потому что он мне нужен, чтобы поселить любовницу. Она ведь не чужой человек. Но в семью её тоже не приведёшь.
― А жена… не возражает?― Кимитакэ не хотел спрашивать, и всё-таки спросил.
― Если бы приходилось ездить через весь город ― пожалуй, и возражала бы. Не то это дело, чтобы время на него тратить. Во время войны время имеет особое значение. Вот наш непобедимый адмирал Ямамото ― его жена рассказывала моей удивительные вещи. Он берёт с собой в инспекцию целые ящики рисовых клёцок и радуется им, как ребёнок ― ведь он рос в такой бедности, что ел их раз в год. А когда он возвращается домой, то его охватывает другой порок. И если вечером к нему заглянет его бывший одноклассник Тейкити Нори, которого за дипломатию из адмиралов выперли, ― пиши пропало. Потому что он обязательно приведёт с собой эту проклятущую гейшу Каваи Тиёки с дьявольской деревянной коробкой и они обязательно будут до трёх ночи резаться в маджонг… а ведь ему в штаб к семи утра. Жена каждый раз говорит, что в его возрасте так нельзя, а господин адмирал только смеётся ― в моём возрасте, говорит, мой отец дал мне жизнь, а это требует больше усилий, чем какой-то маджонг. Так и стучат деревяшками всю ночь напролёт. И вот такие вот по-детски испорченные люди командуют флотом и не знают поражений. Так что выбрось это из головы, Кимитакэ. Пороки там, извращения… Вредно опиум курить ― от него глупеют и умирают. А остальные пороки нужны христианским проповедникам, чтобы держать паству в узде. Они чувствуют, что теряют Европу, и решили теперь нас одурачить. Некоторые вот даже к трезвости призывают. Но ты, Кимитакэ, уже в том возрасте, когда понимают ― как бы далеко не устремились интересны нашей империи за пределы морей, мы никогда не забудем обычай пропустить чашечку сакэ после того, как искупался в горячем источнике!
― Знаете, от этого разговора мне тоже захотелось рисовых клёцок.
― Ты слишком беспощаден к своему телу. Я думал, тебе захочется хотя бы забраться в горячий источник.
― Нет, этого пока не хочется. Как и не хочется сыграть в маджонг. А вот рисовые клёцки были бы на пользу. После них и умереть не страшно. Если бы меня казнили, я бы попросил перед смертью рисовых клёцок.
