― Я слышал, что на войне мелочей нет.― отозвался Юкио.

― Получается,― Кимитакэ смотрел в стол, но всё равно ощущал взгляд приятеля,― мне всё же имеет смысл доложить о твоём подозрительном поведении.

― И отправить меня вместо учёбы на Хоккайдо лес валить? Или ты полагаешь, что мне лучше подойдут удушливые джунгли Индонезии?

― Куда тебя отправят ― решать буду не я. И не мне решать, действительно ли ты шпион, или просто меня разыгрываешь.

― Если ты действительно захочешь мне помочь ― тебе придётся много что решать самому,― заметил Юкио.

― Тогда ответь мне снова. Что тебе от меня нужно? Почему ты приходишь ко мне домой и делаешь так, чтобы родители нас не слышали.

― Ты сразу со мной подружился.

― У тебя было время, чтобы точно так же подружиться с кем угодно из моего класса!

― Раз так, то вот, смотри.

Юкио полез в карман и достал что-то металлическое. Сначала Кимитакэ подумал, что это какой-то диковинный металлический пенал для каллиграфических принадлежностей. Но потом разглядел, что на белой, как свежевыпавший снег, перчатке лежит императорская хризантема, затейливо отлитая из какого-то простого металла, больше всего похожего на сталь.

― И что это для меня значит?― спросил Кими.

― Я думал, ты спросишь, выдадут ли такую же и тебе?― хризантема снова скользнула в карман.

― Как видишь, не спросил.

― Я заметил, что ты занимаешься каллиграфией. Каллиграфией…― Юкио замотал белоснежной ладонью в воздухе, словно не мог ухватить нужное слово,― в самой древней её форме

― Я просто изучал вещи, как-то с этим связанные.

― Изучал достаточно, чтобы овладеть?

― Все чему-то учатся,― заметил Кимитакэ,― Хокусай покупал у голландцев европейские картины, чтобы постичь европейское искусство. А когда чёрные корабли возвращались назад, уже европейские художники скупали гравюры Хокусая, чтобы постичь его технику.

― Надо же, какой ты образованный. Про это рассказывают в школе?

― В нашей ― нет. Искусство слишком сложно для государственного человека. Это из моих изысканий. А ещё я слышал, что Хокусай на старости лет мечтал научиться рисовать птиц так, чтобы они оживали и взлетали с листа. Не слышал, получилось ли у него, ― но это была достойная задача для восьмидесятилетнего старца, ”одержимого живописью”.

― Красиво, но бессмысленно,― заметил Юкио,― Зачем государству птицы, которые оживают с бумаги? Птиц и так летает немало, не все их них съедобны и поэтому на них мало кто смотрит.

― Я тоже думал над этим. Думаю, всё дело в том, что Хокусай был великим человеком. Мы, люди простые, не способны понять великих. Мы можем только смотреть на них с почтением и восхищался.

― Однако я слышал, что в Токио появился один школьник, который решил возродить этот промысел,― продолжил Юкио, продолжая смотреть вбок,― И у этого школьника получилось то, что не вышло у Хокусая, хоть и лет ему совсем не много. Под его кистью оживают драконы и рвутся декорации, созданные самыми искусными мастерами иллюзий.

― Ты мог многое слышать, но обратился не по адресу,― Кимитакэ поморщился и принялся тереть глаза,― Я не знаю, зачем каллиграфия вашей Стальной Хризантеме, но современный мир прекрасно обходится без неё. Мои увлечение ― устаревшее и бесполезное, оно не приносит ни денег, ни внимания женщин. Даже фехтовальщик, эксперт по кендо, принесёт стране больше пользы, особенно если окажется на фронте.

Музыка давила. А потом вдруг вступило сопрано и впилось прямо в сердце, словно хищная птица. И Кимитакэ ощутил, как по щеке сбегает тёплая слеза.

― Автор ― худший судья своему творчеству,― отозвался Юкио.

Кимитакэ поднялся, с трудом управляясь с затёкшими ногами. Продолжала звучать чудовищная музыка Леверкюна, и ему хотелось, хоть он и был сейчас трезв, подражать маэстро Леви. Решительным шагом он приблизился к стене и указал на классическую гравюру XIX века ― не конфискованную только потому, что оказалась ничего не стоящей копией.

Эту картину европейцы знают, как “Портрет актёра театра Кабуки”. Хотя её полное название ― “Отани Онидзи III в роли Эдобэя”. В американском альбоме она называлась “Отани Онидзи III в роли слуги Эдобэя”, но это, конечно, потому что искусствоведы не смотрели саму пьесу: Эдобэй по сюжету никакой не слуга, а главарь шайки воров. Просто его амплуа ― якко, какое обычно бывает у буйного слуги, который постоянно лезет в драку. Театр кабуки устроен так, что там возможны в принципе любые роли, ― а вот амплуа ограничены.

Сейчас это мало кто знают, потому что классические пьесы смотрят редко.

А вот Кимитакэ смотрел. Бабушка заставила.

― Знаешь, чем знаменит автор этой картины?― спросил Кимитакэ.

― Чем-то, кроме картины?

― Именно так. Мы знаем его имя ― он подписывался как Тосюсай Сяраку ― и больше ничего! Два года он выпускал такие вот гравюры, и выпустил почти полторы сотни. А потом пропал так же неожиданно, как появился. Больше о нём ничего узнать не удалось. На гравюрах ― актёры самых разных театров. Это только осложняет поиски, мы не можем привязаться ни к чему конкретному. А ещё в одной книжке о поэзии упомянуты два стихотворения поэта Сяраку ― но точно известно, что это был другой Сяраку. И сохранилось несколько календарей, оформленных человеком по имени Сяракусай. Про этого даже не известно, тот этот Сяраку или нет.

― Думаешь, человеком, который подписывался как Тосюсай Сяраку, мог быть кто-то из твоих предков?

― Думаю, что этот человек уникален. Есть люди, про которых известно немного. Есть люди, про которых ничего неизвестно ничего, кроме их работ или просто их существования. Достаточно вспомнить восемь незарегистрированных императоров, про которых мы не знаем ничего, кроме того, что они правили в глубокой древности. Но Сяраку успел оставить о себе только известие о том, кем он не является. Если обозначить количество сведений, которые у нас есть о гравёре Сяраку, числом ― это будет не просто маленькое, а даже отрицательное число!

― Вижу, ты силён не только в каллиграфии,― заметил Юкио,― но и в арифметике. А поэзией случайно не увлекался? Или может скульптуры из дерева режешь?

― На это меня уже не хватает. Каллиграфия бездонна, её можно изучать бесконечно.

― А к чему ты завёл разговор про эту картину?

― По твоему примеру. Ты тоже много темнишь.

― Хорошо, скажу прямо,― ответил Юкио,― Твои умения впечатляют. Но чтобы они расцвели, нужна организация. Без организации ― ничего не добиться.

― Неужели у вас настолько мало людей, что вы готовы вербовать школьников, увлечённых каллиграфией?

― Наоборот! Требования к новым членам нашего общества весьма высоки. Это должны быть люди способные и обеспеченные. Мы занимаемся спасением страны, а это требует неочевидных расходов. Например, может оказаться так, что кому-то из организации предстоит поступить в Токийский университет, или совершить далёкое путешествие, или собрать небольшую частную армию.

― Не думаю, что нам разрешат в разгар войны собрать даже самую маленькую частную армию.

― Ты боишься?

― Допустим.

― Но мало того, что ты боишься ― ты стесняешься этого,― Юкио улыбнулся,― А стесняешься. потому что не знаешь главного ― что тут и надо бояться. Бояться естественно. Не бойся бояться, потому что иначе ты можешь ослабнуть. Обманщики и вредители ― они всегда так делают. Сначала они ставят условие, чтобы ты не проявлял страха, гнева, или любых других естественных чувств ― а потом начинают тебя на него провоцировать. И вот ты испытываешь чувство ― но должен его не испытывать. И от этого, пусть на пару минут, становишься сумасшедшим. Тут-то он тебя и хватает! Потому что сумасшедший ― всегда беспомощен!

― Ты хорошо говоришь. Обещаю, что буду испытывать страх, как положено. Но я не замечаю, чтобы сильно боялся ты. Хотя вроде бы мы в одном положении. В чём твой секрет?

― Я, разумеется, не боюсь,― ответил Юкио,― Но это потому, что я ― не совсем человек.

***

― Так всё-таки,― снова заговорил Кимитакэ,― объясни ― что вам, не совсем людям, от меня нужно?