Это значительное разнообразие «профессий», и еще больше его восприятие просвещенными людьми, приводит некоторых из них, как, например Иоанна Солсберийского, к необходимости различать внутри трех сословий деятельность их различных составляющих. Так, по поводу кормящего сословия он отмечает, что на самом деле это сословие носит и кормит полностью все социальное тело, то есть его ноги. Эти полезные профессии настолько многочисленны и разнообразны, что он перечисляет, отделяя их от тех, которые кажутся достойными осуждения человеком Церкви или моралистом — «гистрионы», комедианты, жонглеры, певцы, не говоря уже о мошенниках, менялах и манипуляторах с монетами, торгующих деньгами или дающих ссуды под процент против всякой морали^3[707].

Рост бюргерства является самой важной социальной характеристикой периода, который нас интересует. Он повлек за собой революцию в мировоззрении людей, привыкших делать выводы исходя из простых социальных категорий, неизменной и укоренившейся иерархии. Так деньги, входящие все больше в обиход, волнуют эти категории, провоцируя богатство одних (бюргеров, повышая их амбиции, их желание социального роста и их жажду почестей и поклонения), но также прогрессивное обеднение других, в частности мелкой знати, которая не обладает достаточным количеством земли, имущества и людей, чтобы их люди «производили» и продавали, участвуя, таким образом, в экономическом развитии и в повышении цен, а лишь, наоборот, испытывает от этого пагубный эффект. «Обычные» рыцари из их числа. И именно они еще больше, чем высшая знать, собираются с силами, чтобы отстоять свои позиции, свой статус, устанавливают препятствие на пути роста бюргерства, закрывают входные двери в рыцарство, в эту социально достойную профессию, на которую они хотят сохранить монополию, вырабатывают аристократическую идеологию, которая приближает их к хозяевам, которым они служат.

Следы этой аристократической идеологии можно найти во многих литературных произведениях конца XII века, которые прославляют рыцарство и презирают зажиточное бюргерство, которое ценится только как исполнитель своих функций на службе рыцарству — обеспечивать жильем и давать то, в чем оно нуждается, — деньги, лошадей, даже проявлять усердную заботу и обеспечивать комфорт, предоставляя в их распоряжение свою жену или дочь^4[708]. Андрей Капеллан, как большинство авторов пасторелей, помещает крестьянок и пастушек еще ниже, так как он допускает и считает нормальным и даже законном насилие над молодыми сельскими девушками, неспособными к куртуазной форме любви. Они утешают друг друга, играя в хороших рыцарей^5[709]. И мы видим появление первых признаков народной литературы «класса», которая в ответ пародирует знать, рисует с нее карикатуры и высмеивает ее, иронизируя на свой счет. Многие жанры «Романа о Лисе», фаблио, пасторели, ткацкие песни и даже некоторые песни о деяниях, свидетельствуют о зарождающемся литературном ремесле, рост которого еще завуалирован артистическим ремеслом с доминирующим аристократическим колоритом^6[710].

Это третье сословие, к которому относятся крестьяне и торговцы, которое часто игнорировалось и не было отмечено в документах, где благосклонно относились лишь к аристократии и рыцарству. Отголоски этого можно найти в отношении самого Ричарда, который, как, впрочем, и хронисты, описывающие его поступки, испытывает некоторое презрение по отношению к маленьким людям, имеющее истоком реальный антисемитизм.

Можно обнаружить некоторые признаки этого в пересказанных хронистами фактах, считавшиеся малодостойными упоминания. Так, налоги и пошлины, установленные Ричардом для крестового похода, а немного позднее оплата выкупа за короля, вызывают сильный протест, так как это затрагивает духовенство и власть имущих. Наконец, большой налог, установленный в 1198 году на обрабатываемые земли, описывается в нескольких строчках, лишенных комментариев, хотя этот налог подразумевал выплаты в пять су за каждый обработанный кусок земли и собирался представителями двух других сословий, рыцарями и священниками. Все крестьяне должны были этому подчиняться, а те, кто пытался избежать выплат, должны были отдать лучшего быка^7[711].

Отметим также разницу в отношении, которая отделяет работников от духовенства и рыцарей в запретах игр во время пути в Святую землю: короли могут свободно играть, духовенство и рыцари подчинены некоторым ограничениям, но слугам и морякам абсолютно это запрещено. Если они нарушат запрет и не смогут заплатить штраф, они будут сурово наказаны, побиты «палками» для слуг, а моряки на три дня будут спущены на воду. Также моряки и слуги, которые бросят своего хозяина во время паломничества, будут наказаны, в то время как священникам и рыцарям разрешено менять «дом»^8[712].

Другой пример этого пренебрежения: проезжая через деревню Милето, на юге Италии, 22 сентября 1190 года, в сопровождении всего одного рыцаря, Ричард услышал крик хищной птицы (сокола или ястреба), исходящий из деревенского домика. Зная, что здесь в его владениях обладание такой птицей было привилегией аристократии, Ричард прямо зашел в дом и захватил птицу. Жители этой деревни с этим не согласились и окружили его, некоторые из них угрожали ему, вооружившись палками. Сначала Ричард отказывался вернуть птицу, но один из крестьян вытащил нож. Король ударил его рукояткой меча, которая раскололась от удара, других отогнал, бросая в них камни, и наконец ему удалось убежать. Этот бесславный поступок достаточно хорошо отражает менталитет Ричарда^9[713].

Другой эпизод, на этот раз в отсутствие короля, хорошо передает презрение некоторых хронистов, еще более «аристократичных», чем светская знать, по отношению к дорожному народу, в частности, когда те пытаются сопротивляться. Речь идет об их интерпретации социальных трений, которые произошли в Англии в апреле 1196 года: Гийом Фиц-Осберн, по прозвищу Длиннобородый или просто Бородач, на самом деле предстал как защитник бедных, обложенных налогами, которые, говорил он, должны были платить обездоленные, а не богатые. На этот счет хронист говорит о широком заговоре, рожденном в Лондоне из «ненависти бедных к наглости богатых». Гийом собрал вокруг себя больше пятидесяти тысяч «сговорившихся» самого низкого происхождения, которые разошлись по домам, предварительно вооружившись разнообразными инструментами, и осмелились противостоять знати. Ричард находился в это время в Нормандии; и Гийом выбрал момент, чтобы пересечь море и обратить его внимание на несправедливость властей. Но архиепископ Губерт Вальтер, наместник королевства во время отсутствия короля, захватил заложников из народа и отправил двух «горожан» в сопровождении армии с приказом воспользоваться моментом, когда возмутитель спокойствия будет безоружен и без охраны, и неожиданно схватить его. Гийом сопротивлялся и одним ударом топора убил одного из тех, кто хотел схватить его, а его товарищ убил другого; потом вдвоем они спрятались в церкви, которая была убежищем для любого. Архиепископ Кентерберийский приказал поджечь церковь, и, задыхаясь от дыма, они вынуждены были ее покинуть.

На выходе сын человека, которого Гийом убил, ранил его в живот ударом ножа, чтобы отомстить за смерть своего отца. Бородач, сразу же схваченный, был тут же осужден, избит, четвертован и повешен 6 апреля. Хронист отмечает, что после его смерти народ осмелился назвать его мучеником и что на его могиле стали происходить «лжечудеса». Однако, отмечает он, «ошибки», в которых он должен был исповедаться перед смертью, доказывают, что он не был ни святым, ни мучеником. Архиепископ должен был строго наказать, покарать священника, который распространял такие глупые слухи, и расставить охрану на местах, чтобы помешать всяким сборищам^10[714]. Общий тон рассказа передает сильное предубеждение автора к городскому населению. Следует также отметить национальные предубеждения, так как большинство восставших были англосаксами и жаловались на давление власть имущих, в своем подавляющем большинстве нормандцев по происхождению.