В ту же эпоху и с большим радиусом распространения песни о деяниях и романы рисуют образ рыцарства, более «светский», благородный и почетный сам по себе. Рыцарь является главным героем всех литературных произведений XII века с момента появления самых первых песен о деяниях.

Можно ли там найти выражение реального сознания существования рыцарства как сословия, как это можно найти в документах церковного происхождения? Еще нет, по крайней мере, в песнях о деяниях. Выражение ordene de chevalerie (рыцарское сословие) фигурирует там скорее как исключение (только два случая на весь огромный корпус произведений, включающий большую часть эпопеи вплоть до смерти Ричарда) и абсолютно не означает то, что позже назовут «орденом рыцарства». В «Монашестве Гийома» это выражение применяется к двум военно-монашеским орденам, тамплиеров и госпитальеров^37[683]. В «Aspremont», случае единственном и позднем, оно ссылается на вхождение в орден рыцарей, отмеченном передачей меча, но эти слова произнесены мусульманским воином, вспомнившим момент, когда он «получил рыцарство», и, очевидно, не может иметь этическую христианскую коннотацию^38[684].

Этот намек, кажется, поддержал идею, что для рыцарей второй половины XII века религиозное измерение рыцарства и посвящения остается незначительным. Для них рыцарство означает совокупность элитных воинов, без присоединения к этой совокупности коннотации или религиозной этики. Здесь присоединяются свидетельства из источников Первого крестового похода, согласно которым только турки (мусульмане) и франки (в широком смысле слова) могли назвать себя «рыцарями», так как только у них были такие качества, как храбрость и ловкость в конном сражении. Они подчеркивают, однако, что эти турецкие рыцари были бы непревзойденными, если бы приняли христианскую веру, так как Бог был бы на их стороне и принес бы им победу^39[685].

Перед эпохой Ричарда прошел слух, что император Фридрих II, за несколько лет до этого, заключил мир с неверными и даже сделал рыцарем одного мусульманского принца, что спровоцировало большой скандал и волнение среди духовенства того времени^40[686]. Такого же рода обвинение было предъявлено Ричарду Львиное Сердце, подозреваемого в слишком дружеских отношениях с Саладином и его братом. Сам Саладин с конца XII века и еще в XIII веке стал для Запада моделью рыцарства, несмотря на свою религию, и легенда объясняет это врожденное качество различными способами^41[687]: для одних, он путешествовал по Западу влюбился в христианскую женщину и стал рыцарем на христианской земле; для других, в нем текла кровь французских предков, и он тайно склонился к христианству; для третьих, таких как Реймсский менестрель, у Саладина с 1260 года было любовное приключение с Алиенорой, «которая была плохой женой» во время Второго крестового похода. Соблазненная его рыцарскими качествами, его храбростью, его щедростью, его достоинством, она тщетно пыталась сбежать, чтобы присоединиться к нему^42[688]. Позже представляют, что Саладин был посвящен в рыцари и что даже его окрестили на смертном одре.

Эта «реабилитация» Саладина, очень характерная для мировоззрения рыцарства на Западе, совершается в два этапа: первый, являясь отражением концепции «светского» рыцарства, которая доминирует в конце XII века и в начале XIII века, видит в нем лишь храброго воина, искусного рыцаря, наделенного всеми физическими и моральными качествами западного рыцаря, и не отказывается принять как модель, сожалея лишь о том, что он не христианин, что дало ему еще больше уверенности в победе, на которую могло претендовать его достоинство; второй, отмеченный большей религиозностью, развивается в течение XIII века и еще больше потом свидетельствует о всевозрастающем влиянии идеологии духовенства на рыцарство, рассматриваемое как «сословие». Она не может согласиться с тем, что нехристианин может быть рыцарем, так как рыцарство стало для более поздних авторов сословием, пропитанным ритуалами и христианской и западной идеологией. Значит, нужно в некоем роде «окрестить» Саладина, откуда и возникли легенды, сделавшие его потомком христиан, будущим христианином, рыцарем, прошедшим посвящение на Западе, «предназначенным» для рыцарства.

Происхождение этой легенды имеет свои истоки из одного очень интересного текста, который можно датировать началом XIII века, «L‘ordene de chevalerie», где автор выводит на свет любопытную просьбу Саладина у одного христианского пленника, Гю де Табари (Гуго Тивериадского), чтобы тот посвятил его в рыцари. Для поэта это возможность описать посвящение в рыцари и дать детальное значение. Дж. Толан интерпретирует эту сцену, неправильно, как я считаю, как свидетельство придания светского характера этому ритуалу, который был здесь абсолютно мирским, так как не было ни священника, ни текста с обязательствами защищать Церковь, ни представителей духовенства^43[689]. Итак, «L’ordene de chevalerie», наоборот, отражает клерикальную концепцию посвящения в рыцари и делает одновременно акцент на этических и религиозных, почетных и социальных аспектах рыцарства^44[690]. Вот этому аргумент. Гю де Табари, пленник Саладина, отказывается сначала в довольно грубой форме посвящать его в рыцари, по единственной причине, которая кажется определяющей, что Саладин не является христианином:

«Святой орден рыцарства

Вам не пригодится,

Так как вы принадлежите другому закону» (ст. 83-85).

Описание различных фаз церемонии, которое он дает после, дает автору возможность изложить задачи, пропитанные религией, рыцарей: купель, такая же, что и при крещении, обозначает, что рыцарь должен купаться в почестях, учтивости и добре; кровать, на которой будущий рыцарь отдыхает, символизирует рай, который нужно завоевать своим «рыцарским»^45[691] поведением; белое одеяло обозначает чистоту, к которой рыцарь должен стремиться; ярко-красное платье, в которое облачают, передает тот факт, что рыцарь должен пролить свою кровь «за Бога и за его закон»; позолоченные шпоры напоминают, что рыцарь должен служить Богу всю свою жизнь; меч с двумя лезвиями, честность и порядочность, обозначает, что он должен защищать бедняков, чтобы богачи их не обижали и т. д. Что же до моральных задач рыцарства, то они состоят в том, чтобы не принимать участие в несправедливых приговорах и предательстве, помогать женщинам и девушкам, лишенным совета, поститься по пятницам и каждый день ходить на мессу. Как мы видим, большинство из этих заповедей имеют общий характер и применительны к каждому христианину. «L’ordene» все также отражает концепцию рыцарства, намного больше окрашенную религией и клерикализмом, как и все предыдущие произведения, особенно те, что написаны на вульгарном языке. Это, очевидно, произведение одного священнослужителя, который представляет в выгодном свете общества рыцарство, которое все должны прославлять, потому что оно защищает духовенство и отстаивает его интересы, что подчеркивает слово «мы» в следующем тексте:

«Так как оно защищает Святую Церковь

И обеспечивает нам правосудие,

Если кто-то хочет нам зла» (ст. 433-435).

Рыцари защищают Церковь также от неверующих, еретиков и сарацинов (ст. 443). Также верно то, что они имеют право, например, входить в церковь с оружием. Правда и то, что их почитают над всеми людьми (ст. 455, 478). Если он выполняет преданно свою миссию, согласно «своему ордену», рыцарь может надеяться получить «доступ в рай» (ст. 475). Задача рыцарства уточняется здесь, в то же время как выражается понятие социального достоинства, следствием чего оно является.