Оставшись один, Дугин в раздумье прошелся по каюте, присев на краешек стола, снял трубку.

— Анатолий Яковлевич? — осведомился он, набрав мостик. — Рассчитайте мне, голубчик, расстояние до… — заглянув в бланк, назвал координаты.

— Будет сделано, Константин Алексеевич, — солидно, со сдержанной готовностью, пообещал третий.

Потянув за кольцо, Дугин открыл банку. Из отверстия горьковато и нежно дохнуло туманом. Наполнив бокал, жадно втянул мылкую, отдающую хмелем пивную пену.

— Разрешите войти? — проскользнул в каюту Шередко. В руках у него были листы навигационного предупреждения и электронно-графическая карта погоды.

Не получив приглашения садиться, он остался стоять возле ящика с землей, где росли чахлые бегонии и зеленый лук.

— Быстро спроворил! — неопределенно улыбнувшись, покачал головой Дугин. — И карту снял, и контакт с богдановским маркони установил. Небось, кроме нас, никто на их вызов и не откликнулся? Могу себе представить! Одни наши позывные в их журнале и значатся…

Шередко почел за благо промолчать. Он чувствовал, что капитан расстроен и предельно озабочен, а потому бесполезно спорить. Сам успокоится.

— Так, — Дугин машинально допил пиво и отложил карту. — Шторм в том районе может разыграться не ранее, чем через двое суток. Разумеется, если ветер не переменится. Так что есть время покумекать… Свободны, Василий Михайлович!

— Ответа не будет? — удивился Шередко.

— Пока, — со значением сказал Дугин, — не будет. Работайте только на прием.

Время как следует поразмыслить у Дугина действительно имелось. Общая картина ветров и течений складывалась так, что можно было не спешить с маневром. Вступать в непосредственный контакт с Богдановым, пока все до конца не продумано, он не хотел.

Позвонил третий помощник и доложил, что до указанной точки четыреста двадцать миль.

— Ход? — спросил капитан.

— Двенадцать с половиной узлов. Старпом звонил в ЦПУ…

— Знаю. Ветер?

— Ветер, Константин Алексеевич, порядка пяти баллов. Идем под острым углом, но если забрать к югу, то скорость еще больше упадет. Ранее, чем за сорок часов, нам туда не добраться, — Мирошниченко умолк. По его учащенному дыханию можно было догадаться, что он одновременно беспокоится и сгорает от любопытства.

— Ложимся на другой курс? — не выдержал третий помощник. — А, Константин Алексеевич?

— Сорок часов, говоришь? — задумчиво протянул Дугин. — Так, так. Это, конечно, долго, но все-таки мы успеем подойти раньше шторма.

— Какого шторма? — удивился третий. — Крадемся позади циклона, Константин Алексеевич, как велели.

— Вот и идите, — жестко бросил Дугин. — Курс прежний.

— Есть прежний курс.

Дугин лишний раз убедился, что нужно все как следует взвесить. Ситуация оказалась куда более сложной, чем он думал в первую минуту, когда прочел радиограмму. Конечно, «Лермонтов» принадлежал к последнему поколению автоматизированных, отличающихся высокой надежностью контейнеровозов. Но даже самым современным судам не рекомендуется идти к центру циклона. Напротив, все мореходные инструкции настоятельно предписывают как можно скорее покинуть опасную зону. Положение складывалось незавидное. Под полной нагрузкой судно едва выгребало при семи-восьми баллах. О том, чтобы подцепить «Оймякон» на буксир, нечего было и думать. В лучшем случае придется сопровождать его до Сеуты или до Канар, чтобы забрать, если дело примет крутой оборот, команду. Впрочем, взять людей на борт тоже не так просто. По всем объективным показателям «Лермонтов», как, впрочем, и любое другое специализированное судно, на роль парохода-спасателя не очень подходит. Тем более в штормовых условиях, когда понадобится трос никак не менее семисот ярдов. Не говоря уже о машине, грузе и габаритах, что трудно вписываются в океанскую волну. Одним словом, и так плохо, и этак нехорошо.

Все зависело от циклона. Иначе говоря, от стихии, капризной, неуправляемой. Нужно было не только поспеть к поврежденному сухогрузу до шторма, но и выскочить из опасного района прежде, чем начнется круговерть. Напряженно вглядываясь в изолинии атмосферных фронтов, Дугин пытался предугадать тот единственный путь, который наберет для себя депрессионная воронка. Ее траектория могла быть крутой или пологой, сжатой и расширенной, как отработавшая стальная спираль. И от этого зависело, в сущности, все: курс, скупо отмеренное время, может быть, жизнь. В море прямая редко бывает кратчайшим расстоянием между двумя точками. Пока выходило, что «Лермонтову» лучше держаться прежнего курса, оптимального, выверенного.

Дугин знал, какие суда уже ходят на ленинградской линии и вскоре придут на смену контейнеровозам типа «Лермонтов» и здесь, в Черноморском пароходстве. Его задача продержаться лишь этот, единственный рейс, застолбить место для скоростных лайнеров с горизонтальной разгрузкой. Тем обиднее было выходить из игры под самый занавес. Но беда на то и беда, что выбирает самое неподходящее время.

Покосившись на нетронутую банку «Карлсберга», Дугин отправил пиво назад в холодильник, затем включил кофеварку и налил себе рюмочку рубинового и горького, как хина, «кампари». Приготовился бороться со сном. С запоздалым раскаянием подумал, что радист так и не притронулся к пиву.

Начальник радиостанции находился в это время в навигационной рубке и со всеми подробностями рассказывал о принятой радиограмме третьему помощнику.

— Считай, что будешь сдавать экзамены осенью, Яковлич, — заключил он. — Две недели псу под хвост. Это самое меньшее, помяни мое слово. И так-то еле тянемся, а то три узла. Подумать и то страшно. Кошмар!

— Вот не было печали… Неужто кроме нас некому? Ты бы поискал.

— Попробую пошарить, — с сомнением покачал головой Шередко, — может, кто и объявится.

— Сделай доброе дело, — продолжал, заискивая, Мирошниченко. — В первый же вечер в «Украину» пойдем: шашлычок, шампанское, коньяк «ОС».

— Та мне нельзя, — отмахнулся Василий Михайлович. — Диета, — он тихо засмеялся, сморщив нос и зажмурив глаза, отчего лицо его приняло по-детски трогательное и беззащитное выражение. — Я и так уважу тебя, Яковлич, не журись!

— А капитан что? — продолжал допытываться третий. — Он-то как собирается действовать?

— Молчит пока, — Шередко махнул рукой, — только и так все ясно. Сам понимаешь, что иначе он поступить не может. И никто бы на его месте не смог. Одним словом, прокладывай курс на «Оймякон», вот тебе мой добрый совет!

— Оно, конечно, морской закон, — согласно кивнул Анатолий Яковлевич, — свой долг мы исполним… Но что если какой иной выход отыщется? — не желал он расставаться с надеждой. — Капитан у нас жох. Кстати, Михалыч, ты радиограмму в пароходство отбил? Это ведь первое дело в таких случаях.

— Капитан мне пока ничего не говорил… да оно и понятно. Надо же изучить обстановку, прикинуть, как следует… А в Одессе сейчас дрыхнут, — он сладко потянулся, — у них там сейчас пять, не более. Так что берись за линейку, штурман.

— Это дело недолгое, новый курс проложить, — вздохнул Мирошниченко. — А вот как «Оймякону» помочь и груза не лишиться, тут есть над чем покумекать. Позвоню-ка старпому. Небось, не успел лечь…

Беляй действительно еще не ложился. Постояв после вахты под душем, выпил бутылочку испанского пива, похожую на пузырек из-под микстуры, и занялся выпиливанием рамки. Это было его хобби. Подбирая в портах бруски драгоценного дерева, он делал из них превосходные декоративные рамки, которые затем тщательно полировал наждачной бумагой и покрывал лаком. Один такой шедевр с четырьмя латунными болтами в углах украшал капитанскую каюту. Резкий звонок судовой АТС застал Беляя в ответственный момент, когда полотно лобзика мягко входило в розовую древесину американской секвойи. Новая рамка предназначалась для фотопортрета жены с сыном Игорем на руках.

— Старпом, — недовольно буркнул Беляй в микрофон.

Молча выслушав сообщение Мирошниченко, сопровождавшееся крайне эмоциональными оценками ситуации, Вадим Васильевич выкурил сигарету, вытряхнул пепельницу в иллюминатор и бросил пустую бутылку. Прежде чем войти в спальный отсек, придирчиво огляделся — все ли на месте — и спрятал орудие ремесла. Распахнув платяной шкаф, снял с плечиков синюю куртку с черными в три нашивки погончиками старшего офицера. Через две минуты он поднялся в навигационную рубку.