Алисия обратилась к Марии Йордан, та стояла возле двери и внимательно слушала беседу дам.

– Ни слова моему мужу. Ему нельзя волноваться. Фрейлейн Шмальцлер позаботится о том, чтобы персонал хранил молчание.

– Будет сделано, госпожа.

Мария Йордан изобразила поклон и ушла распространять на кухне новые слухи. Например, что между молодым господином и Мари все кончено, и, без сомнения, с подачи господина директора. Что он вызвал к себе сына и его возлюбленную, чтобы сказать свое жесткое отцовское «нет». Очевидно, Мари сразу же сделала выводы. И тайно, втихомолку сбежала.

– Нам нужно оповестить Пауля, мама? – в раздумьях спросила Элизабет, расправляя тканевую салфетку.

– Он и сам все узнает, – решила Алисия. – Ты же слышала, у него важный клиент, не надо им мешать.

– Где же Китти?

Алисия вздохнула. Она положила себе немного холодного говяжьего языка и кружочек мясного хлеба. После всех волнений и страхов аппетита не было, но она заставила себя поесть, чтобы были силы. У Элизабет таких проблем не было, к ее огорчению, она всегда хотела есть, особенно сладкое или жирное. Еще с детства больше всего она любила торт со взбитыми сливками, мясной паштет и гусиную грудку.

– Гумберт, скажите Августе, пусть напомнит моей дочери Катарине, что ужин накрыт.

Гумберт изящно передал Элизабет мясную тарелку и вежливо ждал, пока фрейлейн положит себе.

– Простите, госпожа, – обратился он к Алисии, – но Густав только что отвез фрейлейн на фабрику.

Алисия взглянула на Элизабет, обе были ошарашены.

– Спасибо, Гумберт. Вы можете идти на кухню, мы сами справимся.

Когда дверь за камердинером закрылась, Алисия дала волю своему гневу. Это просто неслыханно, какие вольности позволяет себе Китти! Не предупредив, через ее голову она делала так, как считала нужным.

– Этого следовало ожидать, – добавила Элизабет. – Китти упрямая эгоистка, давно уже понятно. Почему она до сих пор здесь? Разве она не хотела учиться медицинскому делу?

Алисия отодвинула тарелку, желудок не принимал пищу.

– Папина болезнь помешала сделать конкретные шаги в этом направлении. Кроме того, Альфонс Бройер в доверительной беседе попросил меня повлиять на папу. Он намерен сделать Китти предложение.

Элизабет подкрепилась хорошей порцией мясного хлеба, закусила огурчиком, так искусно замаринованным Брунненмайер.

– Бедный парень, – проговорила она, пожимая плечами. – Надеюсь, он знает, что делает.

Алисия смерила дочь сердитым взглядом, и та поняла, что зашла слишком далеко. У нее не было никакого права осуждать сестру хотя бы потому, что речь шла о ее собственном замужестве. Для всей семьи Альфонс Бройер желанный будущий зять.

– Я поняла, – обиделась Элизабет. – Мой будущий муж, видимо, не столь желанный…

Алисия глубоко вздохнула. День выдался ужасным, но хуже было то, что им предстоял еще вечер.

Пауль с Китти вернулись на виллу менее чем через полчаса – уставшие и в крайнем возбуждении. Пока Пауль расспрашивал экономку, Китти пошла в комнату Мари на поиски каких-нибудь зацепок. Пауль поднялся на второй этаж, чтобы выразить матери и Элизабет свое недовольство. В красной гостиной он нашел только Элизабет, которая ему сообщила, что отец опять вызвал маму для беседы.

– Меня он явно не хочет видеть, – обиженно проговорила она. – Китти вообще-то тоже. Кстати, Мари сбежала и правильно сделала.

Пауль весь кипел от гнева. Ему было стыдно иметь такую равнодушную и бессердечную сестру. Для шитья платьев ей Мари хороша, а как человек – полностью безразлична. Неудивительно, что папа не зовет ее к себе…

Для Элизабет это было слишком, она разрыдалась. Она знала, что в этой семье ее никто терпеть не может, что она всегда была нежеланной, но надеялась, что хотя бы папа…

Вошла Алисия и резко закрыла за собой дверь.

– Что тут происходит? Элизабет, пожалуйста, соберись. Пауль, папа хочет говорить с тобой.

Однако Пауль не желал подчиняться воле матери. Папа хочет с ним говорить? Подождет. Почему это никто не уважает его желания? Он ведь настоятельно попросил позаботиться о Мари в его отсутствие. Как же могло случиться, что она ушла?

Алисия была готова к подобным упрекам, но не в таком тоне. Она ответила, что это произошло и изменить ничего, к сожалению, невозможно. Но она убеждена, что Мари рано или поздно вернется на виллу. Она умная девушка с хорошим характером.

Элизабет изумленно уставилась на мать. Боже милостивый, всем известно, что Пауль мамин любимчик, но настолько перегибать палку не стоило.

– Пожалуйста, иди теперь к отцу. Он тебя ждет.

– Пойду, но ненадолго. У меня дела! – недовольно проговорил сын.

– И не говори ему, что Мари ушла. Прошу тебя, Пауль.

– Ладно…

Иоганн Мельцер лежал в той же позе – спиной опирался на подушки и был укутан мягким шерстяным одеялом. Вид у него был неважный, но стеклянный отсутствующий взгляд исчез, Паулю даже показалось, что отцу получше. Возможно, этому способствовали его признания. Хотя на семью они легли тяжким бременем.

– У меня мало времени, отец. Грундайс из Бремена ждет в «Трех маврах».

Иоганн Мельцер кивнул, однако взглядом показал на стул рядом с диваном, на котором недавно сидела Алисия.

– Я маме тоже рассказал, как все было, – начал он. – Она приняла мужественно и сказала, что ее любовь ко мне не угаснет, несмотря ни на что. Я попросил ее передать это девочкам.

Он замолчал, сделал тяжелый вздох, как будто что-то давило ему на грудь. Он раздумывал, посвящать ли в эту историю дочерей. Плохо, когда отцу приходится стыдиться перед дочерьми, но в конце концов решил, что они все равно узнают.

Пауль ответил молчанием и нетерпеливо ерзал на стуле. Пусть отец признается в чем угодно, у него самого были другие заботы. Надо расспросить старого садовника, может, он видел Мари. Густав был за оранжереей, развешивал полотно для защиты растений от июньского солнца. Он ничего не видел.

– Ты меня слушаешь, Пауль?

Он вздрогнул. Конечно, слушает и ждет продолжения.

– Ты помнишь о нашем разговоре три недели назад?

О нем Пауль очень хорошо помнил. Ему было стыдно, что так рассердил отца. Но теперь, когда правда о прошлом вскрылась, сострадания поубавилось.

– С моей стороны было несправедливо, Пауль. Я солгал тебе, не хотел признавать вину. Но Господь наказал меня, и я повинуюсь Его воле.

Отец попробовал сесть повыше, и Пауль вскочил поддержать его.

– Оставь… – прокряхтел Мельцер. – Я хочу сам. Я должен сам.

У него действительно получилось приподняться, теперь он сидел тяжело дыша и немного сгорбившись, но, казалось, был доволен собой.

– Скоро я предстану перед Судом Божьим, Пауль, – задыхаясь, произнес Иоганн. – И дела у меня, видимо, плохи. Хочешь мне помочь?

– Чем могу…

Иоганн Мельцер удовлетворенно кивнул и подождал, пока Пуль поправит подушки.

– Скажи, как у вас с Мари, – потребовал отец. – Это мимолетная интрижка? Или это больше?

Вопрос был неожиданным, Пауль не понимал, куда клонит отец. Еще три недели назад он говорил о том, чтобы «закрутить интрижку», и предупреждал его, что Мари «повесит на него ребенка». Но болезнь изменила его.

– Больше, – ответил Пауль. – Намного больше.

Ответ отцу понравился. Он спросил, как долго это уже продолжается и не беременна ли уже Мари. Паулю пришлось подавить эмоции – что за допрос?

– Ты мне, вероятно, не поверишь, но я до Мари пальцем не дотронулся. Она не из тех, кто легко достается мужчине, кроме того, она умная и очень гордая.

Иоганн Мельцер закашлялся и снова попросил воды, он сидел перед сыном пыхтя и хватая воздух.

– Не дотронулся? Как не дотронулся? Если мне не изменяет память, раньше ты не был таким сдержанным.

Пауль подтвердил. Но с Мари по-другому, почему – он не мог объяснить, но продиктовано это было уважением. И любовью.

– С любовью, – повторил Иоганн Мельцер. – А она? Она тоже влюблена? Или ты ей теперь безразличен?