– Мари, взгляни, какой тут вид, – мечтательным тоном произнесла Китти, такие пустяки, как чадящие печки, ей были мало интересны. – Смотри! Вон там белые купола базилики Сакре-Кёр. Символ Монмартра. Я покажу тебе его потом.

И действительно: вид из окошек каморки многое компенсировал. Между крышами виднелись улицы и переулки, по водосточным желобам скакали серые голуби и бесцеремонные воробьи, люди внизу казались маленькими, словно игрушечными. Сакре-Кёр была похожа на церковь, белоснежное здание напоминало замок из восточной сказки с множеством больших и маленьких куполов.

– Как же близко небо, – пробормотала Мари. – Кажется, протяни руку и дотянешься. И одновременно так далеко.

– Серафин, ты невозможная кошка, – хихикала Китти. – Знаешь, Мари, она приходит и уходит когда хочет. Но когда ночью холодно и одиноко, как хорошо чувствовать ее у себя под боком.

Мари нежно погладила шелковистую шерсть бродячей проказницы и сразу вспомнила Минку садовника.

– Могу я распаковать твою сумку, Мари?

– Конечно. И чемодан тоже, вещи все для вас, фрейлейн Катарина. Их упаковала ваша мать.

Китти помрачнела, отдернула руку и любопытство ее разом пропало.

– Мама? Она ведь знает, куда ты поехала?

– Да, я ей сказала. Она… очень волнуется из-за вас и подумала, что эти вещи вам понадобятся.

– Господи…

Мари согнала с сумки толстую кошку и открыла замок. На самом верху лежали ее личные вещи – белье, юбка и блузка, чулки, вторая пара обуви, длинная ночная рубашка. А под ними – все то, что посчитала необходимым Алисия. Зубная щетка, зубной порошок, порошок от головной боли, щетка для одежды, пестрая коробочка с носовыми платками, несколько бутылочек духов, душистое мыло, две шелковые сорочки, теплая рубашка из тонкой ангорской шерсти, карманный фонарик, книги…

– Моя дорогая мама, – вздохнула Китти и посмотрела на Мари большими печальными глазами. – Она в порядке? Она… она ведь не очень беспокоится?

– Она была бы очень рада вашему возвращению, сударыня.

Заплачет или нет? Мари было очевидно, что Китти на самом деле страдает от разлуки с семьей. Просто не подает вида. Она тут же сменила тему, стряхнув с себя накатившую тоску:

– Называй меня Китти. Мы больше не фрейлейн и камеристка, мы подруги. Мы вместе живем и работаем, мы равны!

– Я постараюсь, – кивнула Мари. – Непривычно, с первого раза у меня, наверное, не получится.

– Тогда давай потренируемся. Итак, как ты мне скажешь?

– Китти…

Она просияла и подарила Мари сразу три флакончика духов. Когда открыли чемодан, выяснилось, что Алисия положила туда не только платья и белье для своей дочки, но и продукты. Копченую ветчину, печенье в жестяных банках, конфеты, шоколад и марципаны, консервированную говядину, мешок кофейных зерен.

– Мама, верно, думает, что я голодаю, – простонала Китти. – Эти зерна на вес золота, Мари. Кофе во Франции плохой.

– Твоя мама очень скучает, Китти. И отец тоже…

– Я им напишу.

Прозвучало жестко, сказала как отрезала. Фрейлейн Китти ни о чем не хотела жалеть, она хотела мечтать о будущем. Мари не стала сразу отдавать ей деньги. Все-таки неумно поступила Алисия Мельцер. Все эти дары только поддержат безрассудные начинания Китти. Жить и работать в Париже! Как она себе это представляла? Чем платить за квартиру и еду? Выручкой от продажи рисунков?

– Я сейчас оденусь и покажу тебе Монмартр. По дороге съедим чего-нибудь, здесь полно кафе и ресторанов.

Она захлопнула чемодан, порылась в комоде, сбегала туда-сюда и наконец нашла что искала. Отобранные с любовью костюмы, посланные Алисией, Китти оставила без внимания, вместо этого надела довольно помятое, небрежно наброшенное на вешалку платье с поясом на талии. На бедрах ткань была посажена на широкий проволочный каркас, затем юбка постепенно сужалась и к лодыжкам была такой узкой, что ходить в ней можно были лишь мелкими шажками.

– Но… при ходьбе вашу ногу видно до колена… то есть твою ногу, – в ужасе поправилась Мари.

– И что? Мы на Монмартре, моя маленькая Мари. А не в чопорном Аугсбурге. Здесь носят стиль танго!

Выяснилось, что это непозволительно дорогое модельное платье от Поля Пуаре купил ей в начале путешествия Жерар Дюшан. Для своей претенциозной возлюбленной он тратил деньги не только на платье и обувь, но также и на отели, принадлежности для рисования, бесконечные милые штучки, которые Китти обязательно хотела приобрести, – шляпки, бутылочки, баночки, фарфоровые чашки, шелковые зонтики от солнца и тому подобное.

– В самом начале мы каждую ночь останавливались в разных отелях, – щебетала Китти, пока они спускались по лестнице. – И всегда под вымышленными именами. Приходилось осторожничать, поскольку отец Жерара объявил его в розыск…

Из одной короткой проходной фразы Мари узнала, что Жерар представил Китти отцу как свою будущую жену. И был скандал, поскольку он уже два года как был обручен с дочерью делового партнера отца. Беатрис Монье твердо решила стать мадам Дюшан, эта помолвка имела важное экономическое значение для фирмы Дюшан.

– Они ужасные люди, Мари. Про нашу семью они говорили les boches[30]. Это оскорбление.

Мари помолчала, но ей было бесконечно жаль Китти. Та, без сомнения, надеялась, что ее с распростертыми объятиями примут в семью Дюшанов. Каким горьким должно быть ее разочарование. И как нелепо было со стороны Дюшана не сказать о помолвке. Неудивительно, что любовь Китти угасла. Ведь это была любовь?

– И почему у меня такие глупые сны? – продолжала болтать Китти. – Мне до сих пор снится Жерар. А я вычеркнула его из своей жизни. Перечеркнула крест-накрест. С ним все. Только из снов не могу его вычеркнуть. Приходит ночами привидением… Смешно, правда, Мари?

– Это совершенно нормально, – с грустью произнесла Мари. – Сны делают с нами что хотят.

Когда они выходили из кафе «Léon» на улицу, хозяйка приветливо окликнула их, и Китти ответила ей на французском:

– Une petite promenade, Solange. A bientôt!

– Что ты ей сказала?

Китти гордо вскинула голову и сообщила, что довольно неплохо успела выучить французский. А хозяйке – Соланж – сказала, что они немного прогуляются и скоро вернутся.

Теплое апрельское солнце снова разогнало хандру Китти, она не переставая болтала, рассказывала о художниках, с которыми познакомилась, известных поэтах и торговцах искусством. На улице Виньон живет некий месье Канвайлер, он выставляет совершенно сумасшедшие работы:

– Они называют себя кубистами. Они все рисуют в форме квадратов и кубов, здорово, правда?

Мари это, скорее, показалось смешным. Китти доверительно взяла ее под руку и болтала как заведенная, Мари тем временем разглядывала на бульваре людей. Дамы не носили «танго-стиль», подобные экстравагантные туалеты, видимо, предназначались для богатых. Француженки, которые им встречались, одеты были, скорее, консервативно: длинные темные юбки, светлые блузы, платок, шляпка. В переулочках, куда они сворачивали, в продовольственных лавках между сыром, ветчиной и паштетами стояли картины. Совсем маленькие картинки, изображавшие цветы и травы или людей, они казались Мари простоватыми, словно ребенок нарисовал, но Китти утверждала, что это большое искусство.

– Позор, что они стоят рядом с вонючим сыром и жирными паштетами. Художники бедны и продают свои работы за пару су, чтобы просто поесть.

Об этом Мари слышала от нее еще на вилле. Художники, которые влачили жалкое существование, не имевшие ни денег, ни имени. Как несчастный Винсент Ван Гог, продавший при жизни всего одну свою картину. Мари не знала, принять это с улыбкой или начать беспокоиться. Китти и раньше бредила жизнью «святого бедного художника» и восхищалась «истинным искусством, которое достигается лишь абсолютным аскетизмом». Таким идеалам она хочет следовать совместно с Мари? С нее станется.

– Не пугайся, улица грязноватая и узкая. Это улица Габриэль, здесь есть заведения, куда женщинам лучше не заходить. Чуть дальше она вливается в улицу Равиньан, вон там стоит дом, где художники живут и работают, как в улье. Его не видно с улицы, и ателье в нем располагаются одно за другим. Большие окна, чтобы было много света. Не такие крошечные, как в моей квартире. Может быть, мы переедем, Мари. В большое ателье, где вместе будем рисовать…