– Как бы мне хотелось вернуть вещи, которые принадлежали моей матери. Что-то, чего касались ее руки, что связывало бы меня с ней, – с тоской произнесла она. – Но ничего нет.

Она еще постояла, ожидая какого-то ответа, но Лейтвин молчал. Он не хотел продолжать разговор? Потому нечего было сказать? Или тоже боялся директора Мельцера? Не может быть: он ведь настоятель, церковный человек. Кого ему бояться?

Лейтвин захлопнул свою книгу и поднялся. Молча подошел к темному шкафу, взял пальто и шляпу, от которых шел сильный запах средства против моли.

– Сколько тебе лет, Мари? – спросил он, натягивая пальто.

– Восемнадцать. Почти девятнадцать.

Священник надел шляпу и снял с крюка большую связку ключей.

– Пойдем ко мне в дом. Я расскажу и покажу тебе, что у меня осталось от твоей матери.

Мари, ошеломленная, повиновалась. Она послушно стояла под снегопадом, пока пастор запирал снаружи ворота церкви. В темноте они пошли по свежему скрипучему снегу. Дом пастора стоял напротив церкви, при входе в нос ударил едкий запах, будто только что разводили огонь. Экономка накрывала завтрак.

– Сюда.

Лейтвин открыл дверь, прошел вперед Мари и включил лампу. Ну и чудо: в старом каменном мешке было электричество. Мари разглядела книжные шкафы, как на вилле, не с такой богатой резьбой, зато забитые фолиантами. Заваленный бумагами и книгами письменный стол из дерева красноватого оттенка. На полу штабелями громоздились книги, того гляди и наступишь. На каминной доске стояли деревянный крест и маленькая фигурка Девы Марии – красивой молодой женщины с ребенком на руках.

– Сядь там, Мари.

Пастор поднял со стула одну из папок, полную пергаментной бумаги, чтобы освободить место для гостьи, затем снял мокрое от снега пальто и шляпу. И то, и другое он аккуратно вынес в коридор, вероятно, боясь, что пятна от воды могут остаться на бумаге. Вернулся он с лопатой горячих углей и растопил камин.

– Судьба твоей матери меня очень тронула, – сказал он через плечо. – Она была искренней, мужественной и с характером. Когда я увидел ее впервые, ты еще не родилась. Я венчал твоих родителей.

Мари сильно вздрогнула. Значит, ее родители поженились – так, как она себе и представляла. То есть эта злыдня Папперт все время врала. Мари не была незаконнорожденным ребенком. А отец не был неизвестен.

– Вы… вы знали моего отца?

– Конечно…

Его преподобие перешагнул через несколько стопок с книгами и наклонился, чтобы достать с полки высокую, в темном переплете, книгу. Как он взял нужную, осталось для Мари загадкой, потому что таких книг была целая вереница, и все одинаковые. Он сдвинул на столе бумаги, раскрыл книгу, полистал и на нужной странице стал водить пальцем.

– Иди сюда, смотри. Вот запись в церковной книге.

Мари подошла и с трепетом стала разбирать написанные от руки строчки:

Сегодня, 24 января 1895 года, в десять часов утра в церкви приняли таинство брака изобретатель и конструктор Якоб Буркард и художница Луиза Хофгартнер. Свидетелями были трактирщица Альвина Дойбель и фабрикант Иоганн Мельцер.

Мари прочитала текст дважды, двигая губами, но не проронив ни звука. Постепенно до нее стал доходить смысл написанного. Ее родители венчались в этой церкви, и директор Мельцер был свидетелем.

– Но… если мои родители венчались, почему меня не зовут Буркард, как моего отца?

Пастор вздохнул и перевернул страницу. И снова стал искать нужную строчку, пока не остановил палец на мелкой записи:

Сегодня, 29 января 1895 года изобретатель и конструктор Якоб Буркард был погребен.

Ему было всего тридцать восемь лет… Упокой, Господи, его душу.

Отец умер спустя всего несколько дня после свадьбы. Господи, какая трагедия.

– Брак я записал только по доброте душевной, – сознался Лейтвин. – Это было незаконно, потому что гражданской записи не существует. Твоя мать всегда противилась процедуре брака, таковы были ее убеждения, я их принял, не разделяя. И только когда отец уже умирал, она сдалась и согласилась по крайней мере на запись в церковной книге. Перед Богом они были супружеской парой, я за это ручаюсь. Потому что закон Божий выше законов человеческих.

Священник произнес это очень убежденно и добавил, что отец Мари в свои лучшие времена был гениальным конструктором. Что она может им гордиться и что для Иоганна Мельцера его смерть стала большой потерей.

– То есть мой отец работал на директора Мельцера?

Пастор буквально рассвирепел. Они специально утаили от девочки, кто ее отец. Отправили в сиротский приют, лгали ей про родителей и в конце концов – какое великодушие – взяли в кухарки.

– Твой отец, Мари, сконструировал все машины, которые стоят на фабрике, и постоянно их совершенствовал. Без Якоба Буркарда не было бы фабрики Мельцера.

Это нужно было однажды сказать. И если директор Мельцер прекратит свои щедрые пожертвования в общину Максимилиана, ему придется употребить все свое влияние, чтобы отправить пастора на пенсию. На ошеломленном лице Мари медленно проступало выражение счастья, блаженства, и для священника это было достаточной наградой.

– Пр… правда? – заикаясь, произнесла она. – Мой отец великий конструктор… все станки… Господи!

Она и не знала раньше, что значит конструктор. Теперь знает. Конструктор придумывает и сооружает сложные механизмы. Видимо, даже такие, которые можно ремонтировать, если они вдруг перестают работать.

Внезапный скрип прервал ее размышления. Это его преподобие Лейтвин отодвинулся на своем стуле, чтобы открыть один из выдвижных ящиков стола. В ящике царил такой же беспорядок, как и в комнате – бумаги лежали вперемежку с церковной утварью, картонными и жестяными коробками. Лейтвин порылся в ящике, что-то сердито бурча себе под нос, открыл и закрыл пару коробок, пока не нашел нужную. Квадратная картонная коробочка не больше ладони, оклеенная поблекшей бумагой в розочках. Розоватую ленту, которой она была обмотана, священник нетерпеливо стащил.

– Мне дала это перед смертью твоя мать. Чтобы вручить тебе после наступления совершеннолетия. Но мне кажется, Луиза не была бы против, если бы я отдал подарок прямо сейчас.

Коробочка была выложена слоем ваты. Под ней оказалась тонкая серебряная цепочка с подвеской. Изящной работы ключик.

У Мари задрожали руки, когда она принимала коробочку. Ее касались руки мамы, мама положила туда вату и украшение. Очевидно, цепочку она носила сама и передала ее в качестве единственного наследства своей дочке, которой предстояло прожить жизнь без родителей. Луиза была умной, она доверила украшение на хранение пастору. Попади оно в руки Дойбель или Папперт, Мари никогда бы его не увидела.

– Это не драгоценность, Мари, – с улыбкой сказал Лейтвин. – Просто вещица на память. Но ты должна хранить ее.

– Я буду ее хранить, ваше преподобие. Благодарю вас от всего сердца.

Мари осторожно закрыла коробочку, завязала ленту и положила в карман пальто. Она хотела присесть в реверансе и поцеловать руку священника, но он не позволил. Дескать, он всего лишь человек, а благодарить нужно Бога и уповать следует на Его помощь.

В темном коридоре Мари столкнулась с экономкой, сухопарой женщиной с острым носом и птичьими глазками. Она несла пастору на подносе завтрак – кофе, варенье, кусочек масла и сухую вчерашнюю булочку.

– Тоже будете здесь завтракать? – недовольно спросила она.

– Спасибо, мне нужно идти.

– Тогда ступайте с Богом!

Ветер ослаб, зато снегопад усилился, так что едва ли можно было отличить тротуар от проезжей части дороги. Интересно, который час? Темень сменилась серым рассветом, но разглядеть стрелки на башенных часах было все еще невозможно. Наверное, уже семь, и Мари понадобится удача, чтобы не быть замеченной по возвращении на виллу.

Она почти не чувствовала холода, как во сне бежала сквозь предрассветные сумерки и только краем глаза видела рабочих, направлявшихся к освещенным фабрикам. Правой рукой Мари крепко сжимала коробочку в кармане пальто – память о матери и доказательство того, что ее прошлое было реальностью. В голове у Мари крутились вопросы. Директор Мельцер знал ее родителей, отец на фабрике был незаменимым человеком. Почему же директор так поступил с его женой? В то же время Мари распирала гордость от новости об отце. Директор был всем ему обязан! Так почему ей никто о нем не рассказал? Как это все уложить в голове?