– Да, я. У меня для вас почта.

Катарина рывком вскочила и сдернула с себя одеяло.

– Почта? Что за почта? Приходил посыльный?

Вместо ответа Мари протянула конверт. Катарина вырвала его из рук камеристки, после чего ее бледное лицо расплылось в улыбке.

– Я знала, – прошептала она. – Ох, Мари, он не забыл меня.

– Он мог забыть вас, фрейлейн Катарина. Читайте спокойно, а я пока принесу вам кофе.

– Нет-нет! Останься, Мари! – взволнованно попросила Катарина, разрывая конверт. – Останься, Мари. Ты должна порадоваться вместе со мной, в одиночку я не хочу.

Мари послушно села на диван и стала ждать. Поначалу Катрина была захвачена чтением, лишь изредка глубоко вздыхала или радостно хихикала. Еще она шептала «Ох, любимый мой», или «Как же ты меня мучаешь», или «Ну нет, это уж слишком».

Мари предалась собственным мыслям. Каким кротким был сегодня молодой господин, когда она подавала ему пальто, шарф и перчатки. Бледным и невыспавшимся. Неудивительно: Роберт рассказывал на кухне, как Мельцер-младший сидел после танцев в курительной с еще двумя господами за красным вином. Под утро Роберту пришлось развозить молодых людей по домам, а возле резных книжных полок осталось немало пустых бутылок. Мари не считала, что тот, кто столь безудержно пил вино, в конце концов, заслуживает сострадания, но Пауля ей было жаль. Отец вызвал его на фабрику, все в доме – и прежде всего персонал – знали, что у отца с сыном трения. Бедный Пауль, жаль, что она ничем не могла ему помочь…

– О, Мари! – ликовала Катарина. – Я так счастлива. Хочешь знать, что он пишет? Какие он мне делает признания! Погоди, я прочту тебе кое-что. Не сердись, но целиком письмо я тебе дать не могу. Есть отрывки, которые… которые… столь интимны, что я даже тебе их показывать не хочу.

Вообще-то Мари не горела особым желанием выслушивать подробности, она уже была знакома с несколькими письмами от этого француза, на удивление прекрасно владеющего немецким. Катарина рассказывала, что мать Дюшана немка и что в доме родителей говорили на двух языках.

– Он называет меня своей самой любимой подругой, Мари. Он мечтает со мной… нет, он безумец… он хочет показать мне сад Клода Моне. Он хочет затеряться со мной в цветущем саду, смотреть в зеркальные пруды с кувшинками…

Мари уже выучила, что Моне – французский живописец. В этих письмах часто заходила речь о каких-нибудь художниках, господин Дюшан прекрасно знал, как очаровать Катрину. Интересно, что она имела в виду под «интимными» отрывками? Мари терпеливо слушала, на этот раз Катарина была в таком возбуждении, что никак не могла закончить читать. Если еще несколько минут назад она была бледна и, раздраженная, лежала в подушках, то теперь сидела по-турецки на диване, на щеках горел румянец, глаза сверкали.

«Нет, это ненормально, – с беспокойством думала Мари. – Не может одно-единственное письмо, да еще написанное так цветисто, вызывать подобные перемены настроения. Какой властью этот человек обладает над Катариной!»

– Разве не чудесно? – мечтательно произнесла Катарина и прижала листок к груди. – Одно только его слово делает меня несказанно счастливой. Если бы только вчера он был здесь, Мари, я думаю, я бы упала замертво от блаженства.

Еще сегодня утром она утверждала, что умрет, поскольку месье Дюшан не появился на бал. Мари пришлось битый час успокаивать свою госпожу.

– Не думаю, барышня, – осторожно возразила она. – Скорее, вы встретили бы его уверенно и с улыбкой.

Катарина удивленно уставилась на Мари, а потом развеселилась, представив себе такое.

– Ох, Мари! – хихикала она. – Ты думаешь, я смогла бы сохранять спокойствие?

– О, да, – ответила Мари. – Вы намного сильнее, чем думаете, фрейлейн Катарина. Тем лучше, потому что ему следует относиться к вам с уважением.

Катарина сделала небрежный жест рукой: и почему Мари все время твердит об этих скучных вещах? «Внимание, уважение, не бросаться в омут с головой, не сходить с ума…» Как же нудно все это звучит.

– Любовь – огонь, Мари. Пламя до небес, поглощающее все и вся. Мы сами сгораем и, как Феникс, восстаем из пепла в блаженном единении с любимым. – От этих рассуждений Катарины Мари не на шутку испугалась, но фрейлейн была абсолютно ими захвачена и утверждала, что только так и можно познать любовь во всей ее силе и глубине. Остальное – суета. – Принеси мне бумагу и перо. И свежего кофе, будь добра. Ах да, и, пожалуйста, булочку с земляничным вареньем… А потом ты на некоторое время свободна, моя милая Мари. Боже, уже почти полдень. Я проспала полдня, возможно ли…

В кухне Мари застала Августу и Эльзу, они пили кофе с молоком и взяли себе полчасика на отдых от перестановки в комнатах. Повариха была занята обедом для господ, который оно сооружала из остатков еды после вчерашнего буфета.

– Фрейлейн желает кофе? Сейчас? Сделай сама, Мари. У меня дела.

– Сделаю.

– Просто беда. Все приходится самой делать! – Повариха все еще не свыклась с тем, что ее лишили Мари. Ладно бы наняли другую помощницу, да где там. – У Брунненмайер крепкая хребтина, она справится без помощников – небось, так они думают!

Она замолчала, когда фрейлейн Шмальцлер явилась в кухню, а она такие разговоры не любила. Но экономка только спросила насчет Роберта.

– Он в винном погребе, делает опись.

– Эльза, сбегай и позови его сюда. Он должен отвезти госпожу на фабрику.

– На фабрику?

В кухне повисло недоумение. Что госпоже нужно на фабрике? Когда она была там последний раз? Больше года назад на тридцатилетии со дня основания. И то на какой-нибудь часок, она не переносила шум и запах машинного масла.

Шмальцлер не стала объяснять и лишь заметила, что это срочно. Августу она послала в холл, чтобы подать пальто и шляпу госпоже, которая уже там. Вслед за этим она удалилась, оставив прислугу наедине со своими мыслями.

– Не дай бог что случилось, – прошептала Мари.

– Может, у господина директора случился удар, – предположила Августа. – Так бывает, если столько работать. Он ведь уже немолодой, прошлой весной шестидесятилетие отпраздновали.

– Закрой рот! – прошипела на нее повариха.

– Я только хотела…

Августа тяжело поднялась, чтобы идти в холл, но тут явилась Мария Йордан и объявила, что госпожа уже в машине.

– Как? Без пальто и шляпы?

– Ну неужели! – огрызнулась Йордан. – Разумеется, я подала ей шубу и черную шляпу. В конце концов, это входит в мои обязанности.

Августа пожала плечами. С тех пор, как Мари стала камеристкой, Йордан жила в постоянном страхе, оказаться ненужной. Тем больше она демонстрировала свой опыт и хвасталась доверием, которое оказывала ей госпожа.

– Кто-нибудь вообще знает, что случилось? – спросила она всех.

– Смертельный случай? – предположила падкая на сенсации Августа.

– Вполне возможно!

– Я так и знала! Дева Мария, только бы не господин директор.

Йордан напустила на себя таинственности и сообщила, что с фабрики был звонок, ответила на него госпожа Алисия.

– Я еще никогда не видела ее в таком состоянии. Белая как мел и держалась за грудь.

– Не приведи господь, – прошептала Эльза.

– От вас не дождешься, Мария, – неодобрительно заметила повариха. – Хватит уже рассусоливать! Кто звонил?

– В общем, звонил господин директор.

Раздался общий вздох облегчения. То есть директор Мельцер жив. К разочарованию Августы.

– Да, и? Что в его звонке было такого?

Йордан встала налить себе кофе. Она делала это не торопясь, наслаждаясь напряженным молчанием в кухне.

– Господин сообщил, что они с господином Мельцером-младшим не приедут домой к обеду, – произнесла она и шумно отхлебнула горячий кофе.

Все присутствующие обменялись взглядами. Камеристка издевается? С чего госпожа после такого звонка, какие бывали каждый день, испытала настоящий шок? Мария Йордан поняла, что пора уже сказать как есть.

– Они не могут приехать, потому что на фабрике случилось несчастье. Молодой господин в больнице…