– Доброе утро, господин Мельцер.

– Доброе, господин Грубер. Не жарко, а?

Привратник ухмыльнулся и ответил, что, мол, не так уж и холодно. Даже если и минус двадцать, небольшого глотка хватит, чтобы согреть нутро.

Пауль с понимающим видом кивнул и прошел через ворота фабрики к конторе. И надо же – среди разгружающихся повозок стоял один из их автомобилей. То есть отец, против обыкновения, не пошел сегодня пешком.

В мрачном административном здании приподнятое настроение Пауля улетучилось. Он знал эти длинные коридоры и маленькие бюро, где составляли списки, а из счетных машин доставали длинные ряды цифр. В одном из таких бюро на третьем этаже отец однажды и устроил ему битву при Ватерлоо. Пауль допустил тогда ничтожную ошибку, ставшую фатальной. Следуя его расчетам, фабрика понесла бы убытки.

– Доброго вам утра, дамы!

– Доброе утро, господин Мельцер. Ваш отец уже ждет вас.

Хофман сморгнула, словно ей что-то попало в глаз, Людерс с остервенением печатала на черной пишущей машине. Лишнее доказательство того, что атмосфера в бюро отца была не из лучших.

Генриетта Хофман засеменила к двери всемогущего шефа и вкрадчиво постучала. Господи, на ней и впрямь была юбка, открывающая лодыжки, и коричневые боты на устойчивом каблуке. При этом шнуровка лифа была столь тугой, что, казалось, ее торс изготовлен из литой стали.

– Пришел ваш сын, господин директор.

– Пусть войдет!

На приветливое приглашение было никак не похоже, скорее – на гневный приказ. Теперь Пауль не сомневался, что разговор будет не из приятных.

– Принести кофе, господин директор? – попробовала подольститься Хофман.

– Нет.

Секретарь взяла у Пауля пальто и так тихо закрыла за ним дверь, будто боялась, что от малейшего скрипа рассыпется здание.

– Садись!

Иоганн Мельцер кивнул на небольшое кожаное кресло для посетителей. Сам он остался сидеть за своим заваленным документами рабочим столом, быстро подмахнул еще какую-то бумажку, закрыл папку и снял очки.

– Половина двенадцатого, – констатировал он.

Для этого не нужно было вытаскивать карманные часы, потому что настенные висели прямо над входом.

– Я шел пешком.

Кажется, это произвело на отца некоторое впечатление, и замечание о том, что в таком случае нужно раньше выходить из дому, он оставил при себе. И немедленно перешел к делу:

– Я выбрал для беседы бюро, потому что имел в виду деловой разговор между отцом и сыном.

Ах, это многое объясняло. Он не хотел, чтобы вмешивалась мама. Как уже неоднократно случалось дома.

– Я к твоим услугам, – с легкой иронией промолвил Пауль. – Речь пойдет о моей учебе?

– Таки да.

Оставив Пауля с этой мыслью, отец аккуратно сложил свои очки в золотой оправе и сунул их в металлический, обитый кожей футляр. Захлопнув крышку, он положил футляр возле продолговатого лотка, в котором лежали авторучка и нож для вскрытия писем. Чернильница, лоток и ролик для промокательной бумаги из темно-зеленого полудрагоценного камня – мамин подарок.

– Не буду ходить вокруг да около, Пауль. Я навел о тебе справки у твоих профессоров. – Ну что же, Пауль догадывался. По крайней мере, решение отца не играть с ним в кошки-мышки делало ему честь. – Полагаю, ты и сам знаешь, каковы были отзывы, – продолжил Мельцер-старший.

– Явно не те, которые бы тебя устроили, – парировал Пауль с легкой усмешкой.

Отец никогда не был склонен шутить, а сегодня – особенно. Лицо было непроницаемым, он не начал рычать, как бывало раньше, – и то хорошо. Причина для ворчания у него была. Он полгода оплачивал сыну жилье и содержание, учебу и членство в студенческом объединении, где тот фехтовал, давал деньги на шпагу, экипировку, книги и прочее. И вот теперь узнал, что Пауль уже несколько месяцев не посещает лекций. Да и результаты письменных работ сына неудовлетворительные.

– И это все, что ты имеешь сказать?

Пауль весь подобрался. Ему давно следовало поговорить с отцом, но он все время откладывал. Глупо. Теперь у него была куда более слабая позиция.

– Нет, отец.

Он откашлялся. Снаружи раздался фабричный гудок, оповестивший наступление полудня и перерыв для части рабочих. Остальные пообедают позже, поскольку машины должны работать без перерыва.

– Дело в том, что, – начал Пауль, дождавшись, пока смолкнет проклятый гудок, – юриспруденция мне не подходит. Мне очень трудно запихать в голову все эти законы. Не книжный я человек, отец.

– Да что ты! – с едкой иронией заметил Мельцер-старший.

Он откинулся на спинку своего рабочего кресла и с прищуром наблюдал за сыном. Во взгляде читалось презрение, смешанное с разочарованием и праведным гневом.

Пауль с радостью бы встал из своего тесного кресла. Ему казалось, что стоя он говорил бы свободнее. А может быть, это просто желание укрыться от отцовского взгляда, которым тот буквально пришпилил его к стулу.

– Видишь ли, мне больше по душе электротехника. Интересны возможности, которые открываются благодаря ей, машины, новые изобретения. Уверен, скоро уйдут в прошлое паровые двигатели, отпадет необходимость даже в приводе для водяной турбины.

– В самом деле? – усмехнулся отец. – А я, знаешь ли, никак не разделяю твоей эйфории. Электротехника! Ты всерьез думаешь, что я поверю тебе и опять буду финансировать твою учебу?

Звучало как приговор. Но Пауль продолжил:

– Я уже присутствовал на нескольких лекциях по этому направлению, отец. Ни в какое сравнение не идет с зубрежкой сухих текстов законов, речь идет о технике будущего. Мы ни в коем случае не можем не учитывать эту тенден…

Иоганн Мельцер одним махом выпрямился в кресле.

– Послушай, Пауль, – перебил он взволнованную речь сына. – У меня нет ни времени, ни желания дискутировать с тобой. Отныне ты свои технические интересы будешь удовлетворять здесь, на фабрике. Я желаю, чтобы ты изучил все досконально – прядильное производство, ткачество, набивку тканей. Ты должен понимать каждый отдельный участок работы, каждый станок уметь обслуживать собственноручно, проводить профилактику, а при случае – и ремонт.

– Я не против, отец. Заводская практика – именно то, что мне нужно.

– Я не столько о практике думал, сколько об обстоятельном обучении. Ты не будешь играть в молодого хозяина, ты начнешь учеником под началом мастера. С восьми утра до шести вечера шесть дней в неделю.

Пауль был в бешенстве. То, что предлагал отец, не было похоже на обучение. Скорее, это был способ унизить, желание вытряхнуть из его головы всякую чепуху, свойственную маменькиному благородному семейству, поставить его туда, где много лет назад начинал он сам. С самых низов.

– И как же мне изучать устройство машин, если по десять часов в день я буду занят восстановлением порвавшейся нити!

– Так ты поймешь, что значит работать. Тяжелая работа, Пауль. Тот, кто собирается руководить фабрикой, должен знать, как себя чувствует простой рабочий. – Иоганн Мельцер взял очечник и открыл крышку. Этот жест означал конец разговора. – Обдумай мое предложение, потому что другого не будет. Предпочитаешь вести праздную жизнь, как твои благородные дяди, договаривайся со своей матерью. Но если однажды захочешь занять мое место, мне будет нужно доказательство твоих серьезных намерений.

– Мои намерения серьезны, отец! – в отчаянии воскликнул Пауль. – Но такое предложение никак не может…

В дверь торопливо несколько раз постучали:

– Господин директор! Господин директор! – В голосе Хофман звучали истерические нотки.

– Что такое? – проворчал Иоганн Мельцер. – Я разве не просил не беспокоить?

– В прядильной несчастный случай, господин директор!

Они услышали голос мастера Хунцингера, после чего Иоганн Мельцер встал с кресла.

– Несчастный случай? Кто-то пострадал?

Хунцингер взял на себя смелость пройти мимо Хофман и ступить на порог директорского кабинета, что свидетельствовало о серьезности положения. Его морщинистое лицо было бесстрастным, но седые усы топорщились. Несмотря на сильное волнение, он не забыл снять шапку.