— Пора? — спросил он.

— Пора, — ответил Салтыков.

В несколько минут Булгаков оповестил своих сторонников-офицеров, и скоро батальон полка в боевом снаряжении, с заряжёнными ружьями, в глубоком молчании двигался по улицам Москвы ко дворцу.

То же произошло и в Семёновском полку, а Матвеев и Кантемир вели с собою человек двадцать кавалергардов.

Императрица не спала всю ночь, лихорадочно ожидая событий. Как только явился Салтыков, она тотчас приказала отпустить караул и сменить новым.

Во дворец были введены кавалергарды и по две роты преображенцев и семёновцев. Они были расставлены у всех дверей и в залах, рядом с тронной. Остальные были расположены вокруг дворца.

«Ну, теперь пожалуйте, гости дорогие!» — со злобной улыбкой думала Анна.

Наступал решительный день.

Лопухина беспомощно стояла на коленях перед телом Шастунова. Она расстегнула ему мундир. Брызгала в лицо водой — всё было напрасно. Шастунов лежал неподвижно, с плотно закрытыми глазами, и только слабо бьющееся сердце указывало, что жизнь ещё не совсем покинула его. С отчаянием и раскаянием глядела Лопухина в прекрасное лицо князя. «Убит, убит, — думала она, ломая руки. — И убила его я, я, я!..»

— Пока ещё нет, — раздался над ней тихий голос.

С лёгким криком вскочила она на ноги и увидела перед собой чёрную фигуру. Бледное энергичное лицо вошедшего было как будто знакомо Лопухиной; словно где‑то она видела эти проницательные глаза.

— Не пугайтесь, — продолжал по-французски незнакомец. — Вы уже видели меня на балу у графа Головкина. Я — де Бриссак.

Лопухина тотчас вспомнила, как на балу она обратила внимание на стройную фигуру, всю в чёрном, с брильянтовой звездой на груди.

— О, да, я помню вас, — произнесла она. — Вы угадали сейчас мои мысли. Вы поможете ему? Да?

Она смотрела на него прекрасными, полными слёз глазами.

— Я для этого пришёл, — спокойно сказал де Бриссак.

— Вы знали? — в изумлении воскликнула Лопухина.

— Я знал это, женщина, — строго ответил де Бриссак, наклоняясь к князю.

Он легко поднял его и осторожно положил на диван. Лопухина с тревогой и суеверным страхом следила за всеми движениями де Бриссака.

— Он будет жить? — с трепетом спросила она.

— Он будет жить, — медленно повторил он.

— О, — произнесла Лопухина, молитвенно складывая руки.

— Теперь уйдите, — сказал де Бриссак. — Вы мешаете мне.

Его голос был повелителен. Лопухина колебалась.

— Ещё один вопрос, — робко сказала она. — Когда я увижу его?

— Ваши пути не встретятся больше, — сказал де Бриссак. — Вы навсегда ушли с его пути… О, — добавил он. — Не торопите страшного дня, когда вы вновь увидите его. Лучше, если бы день этот никогда не настал! Вы увидите его с высоты эшафота, измученная, опозоренная, в изодранных одеждах, и не будете в состоянии даже крикнуть, потому что[52]…

Он замолчал.

Ужас непонятный сверхъестественный, охватил Лопухину, и, громко вскрикнув, она бросилась вон из комнаты…

Де Бриссак быстро осмотрел рану на плече, вынул из кармана тонкий бинт, банку и флакон. Положил на бинт мази и перевязал рану. Потом накапал в стакан несколько капель из флакона, долил водою, приподнял голову Шастунова и влил ему глоток в рот. Щёки Шастунова порозовели, глаза открылись. Он сделал движение и поднялся на диване. Увидя де Бриссака, он удивлённо взглянул на него и спросил:

— Виконт, вы здесь? Почему?

— Чтобы спасти вас, — спокойно ответил де Бриссак.

— А, да, помню, — произнёс Шастунов, потирая лоб. — Помню, этот негодяй ранил меня. Да, это был предательский удар. Я увидел… Он убежал! — воскликнул князь, торопливо вскакивая с дивана. — Ах! — вырвалось у него; он почувствовал мгновенную боль в плече.

— Он убежал, ушла и она… Навсегда, — тихо ответил де Бриссак. — Вы теперь здоровы, рана на плече пройдёт через два дня.

— Дорогой друг, — с чувством сказал Шастунов. — Хотя моя жизнь и никому теперь не нужна, но всё же ею я обязан вам, и она принадлежит вам. Что моя жизнь? Я растерял всё! Я потерял отца, любимую женщину и, кажется, нанёс нечаянный удар тому делу, которому служил. Но… благодарю вас!

— Не надо, — ответил де Бриссак. — Ваш жизненный путь ещё долог, и не моей воле вы обязаны жизнью. Теперь прощайте. Я уезжаю из России. Я сделал здесь всё, что было можно сделать; теперь поеду дальше.

— Я увижу вас? — с невольной грустью спросил Шастунов.

Де Бриссак пристально взглянул на него и ответил:

— Мы увидимся, но через долгие годы и в новые времена. Прощайте, юный друг. Но если вы не увидите меня, то получите обо мне вести…

Он пожал руку Шастунову и вышел в другую дверь. Шастунов вздохнул и начал собираться. Его плащ исчез.

— Делать нечего, — с брезгливой гримасой произнёс он, накидывая на себя плащ Рейнгольда.

Он застал членов Верховного Совета в Мастерской палате. Макшеев и Дивинский уже ушли.

Шастунов подробно доложил обо всем происшедшем, не утаив и о поединке. Он только не упомянул имени Лопухиной.

— Следовало бы тебя за это судить, — сурово сказал Василий Владимирович. — Ты не смел затевать с ним поединка, когда был послан арестовать его. И что же! Ты упустил врага, получил рану и нарушил приказание! Да, тебя следовало бы судить. Но теперь не такое время, — продолжал он. — Ты ещё можешь искупить свою вину. Приходи сюда опять часа через три за приказаниями. Мы должны кончить сегодня днём то, что не удалось нам исполнить ночью…

Опустив голову, Шастунов вышел. Голова его кружилась, плечо ныло, ему хотелось пить и спать. Он поехал домой, выпил вина и лёг спать, приказав Ваське разбудить себя через два часа.

Несмотря на решимость и уверенность в победе, верховники всё же вполне понимали всю важность и опасность затеваемого ими дела. Арестовать Бирона во дворце императрицы! Арестовать первых сановников государства! Казнить одного из важнейших лиц империи! Сослать первенствующего члена Синода!

Но решение было принято. Утром Верховный Совет явится к императрице. Фельдмаршал Голицын арестует Бирона. Дома Салтыкова и Черкасского окружены. Им не спастись. Сегодня же они будут арестованы, и императрица сегодня же присягнёт в Архангельском соборе на верность кондициям, иначе «лишена будет короны российской».

Члены Совета тут же, в Мастерской палате, кое‑как расположились, чтобы вздремнуть часок-другой. Но отдых их был недолог…

Едва взошло солнце в каком‑то кровавом тумане, как они были разбужены Степановым. От своих курьеров, отправленных им, как всегда, во дворец с указами к рассмотрению императрицы, Степанов получил странные и тревожные вести.

— Что случилось? — спросил Василий Владимирович.

Расстроенный Степанов сообщил, что дворец окружён войсками, что один за другим прибывают во дворец представители шляхетства, генералитета, гвардейские офицеры — целой толпой.

Дмитрий Михайлович кинул тревожный взор на своего брата — фельдмаршала.

— Надо ехать и нам, — решительно произнёс Василий Владимирович.

В это время явились за приказаниями Макшеев, Дивинский и немного оправившийся Шастунов.

Им велели ехать во дворец, куда поспешили и верховники.

Больше тысячи людей толпились в дворцовых залах. Аудиенц-зала была заполнена преимущественно гвардейскими офицерами. Несколько в стороне верховники увидели, к своему изумлению, и Черкасского, и Барятинского, и князя Трубецкого с Матюшкиным.

При входе в аудиенц-залу их встретил капитан Альбрехт, стоявший в дверях и отсалютовавший фельдмаршалам.

— Ты разве начальник караула? — спросил его поражённый фельдмаршал Михаил Михайлович.

— Начальник дневного караула, ваше сиятельство, — ответил Альбрехт.

Михаил Михайлович нахмурился.

— Отчего меня не известили о прибытии семёновцев и преображенцев? — спросил Василий Владимирович. — Кто здесь распоряжался?