Всё это не нравилось Василию Лукичу, но было трудно, даже невозможно помешать императрице выражать своё благоволение отдельным лицам, особенно дворцовой гвардии, тем более что даже по проекту Дмитрия Михайловича Голицына императрице предоставлялась полная власть над отрядом гвардии, назначенным для её личной охраны и охраны её дворца.

Велика была радость Юлианы, когда дежурным оказался князь Арсений Кириллович. Судьба явно покровительствовала в этот день молодой девушке. За столом Шастунов оказался соседом. Под влиянием своего личного счастья он был весел, оживлён, насколько это допускало присутствие императрицы, внимателен, почти нежен к Юлиане. Бедная Юлиана чувствовала себя бесконечно счастливой.

Под влиянием крепкого сладкого венгерского вина, медов и гданьской водки гостьи императрицы заметно оживились. Сама Анна ничего не пила, но её сёстры с удовольствием пригубили и вина, и меду, не говоря уже о принцессе Елизавете. Та каждый кусочек запивала глотком вина. Её прекрасное лицо разгорелось. Она смеялась, угощала своих сестриц и совсем не походила на женщину, к которой ещё так недавно был до такой степени близок трон, что, казалось, ей только стоило протянуть руку, чтобы взять корону.

Анна и не видела сейчас в ней соперницы власти; её сердце больнее уязвляла молодость цесаревны, и она невольно вспоминала свою печальную молодость. Несколько раз под влиянием ревнивой тоски она враждебно взглядывала на Елизавету.

Всегда несколько сонная Прасковья Ивановна оживилась и благосклонно слушала сидевшего рядом Василия Лукича.

На конце стола Шастунов что‑то весело вполголоса рассказывал Юлиане, и та, оживлённая и радостная, закрывая рот платком, едва сдерживалась от смеха. Ариальд, стоя за креслом императрицы, строил уморительные гримасы и подмигивал на Юлиану.

Несколько раз Анна бросала милостивые взоры на этот молодой угол стола. Она привыкла к своим «девкам», как она называла фрейлин. Кроме того, теперь, при её настроении, ей особенно дорого было всякое воспоминание о Митаве, а эти девушки напоминали ей многое.

— Однако, поручик, — громко сказала она, обращаясь к Шастунову. — Ты, я вижу, даром времени не тратишь.

Она улыбнулась и погрозила Арсению Кирилловичу толстым пальцем. Арсений Кириллович смутился, покраснел и вскочил с места.

Ваше императорское величество… — начал он.

— Сиди, сиди, — прервала его Анна. — Да что вы всё шушукаетесь там да хихикаете. Вам, видно, очень весело. Так повеселите и нас…

Глаза Юлианы засверкали удовольствием при словах императрицы.

Сам Василий Лукич тоже был доволен. Он был обрадован таким настроением императрицы. Он предпочитал его тому угрюмому и раздражённому состоянию, в котором Анна находилась всё это время. «Она примиряется со своим положением, — думал он. — Тем лучше. В Москве, окружённая пышным двором и внешним почётом, в богатстве, роскоши, среди празднеств, она будет вполне счастлива и довольна».

Хотя герцогиня Мекленбургская сидела рядом с императрицей, ей никак не удавалось сказать Анне тайно даже несколько слов. С другой стороны сидела царевна Прасковья с Василием Лукичом. А Василий Лукич, несмотря на то что, казалось, был поглощён разговором с царевной, ни на минуту не прекращал своих наблюдений и при каждом слове императрицы почтительно смолкал.

А императрице страстно хотелось узнать, на что намекала Екатерина. Раз или два она вопросительно взглянула на неё, но в ответ Екатерина переводила глаза на Василия Лукича, и Анна понимала её.

Маша, успокоенная словами императрицы, тоже приняла живое участие в весёлом шушуканье молодёжи. Только её мать сохраняла грустное выражение лица.

Вскоре после обеда Ягужинская, поблагодарив императрицу за милость, отправилась домой. Императрица на прощанье снова неопределённо и милостиво сказала ей:

— Не убивайся, Анна Гавриловна. Бог милостив. Всё как‑нибудь уладится.

Василий Лукич глубоко поклонился Ягужинской, но она сделала вид, что не заметила его.

Императрица продолжала милостиво беседовать с гостями, но князю Шастунову надо было вернуться к своим обязанностям, к великому огорчению Юлианы. Он взглянул на Долгорукого и сделал движение встать. Василий Лукич понял его и сейчас же испросил разрешение императрицы удалиться князю.

Анна милостиво кивнула головой и шутя произнесла:

— Ты смотри у меня. Не смущай моих девок.

Шастунов низко поклонился и вышел.

Не прошло и нескольких минут, как он вернулся снова и доложил, что прибыла Прасковья Юрьевна Салтыкова и просит милостивого разрешения явиться к императрице. Анна бросила вопросительный взгляд на Василия Лукича, но не успел он произнести слова, как Екатерина крепко сжала руку сестры, словно призывая её к самостоятельности, и Анна громко сказала:

— Позови Прасковью Юрьевну.

Этот день был не особенно удачен для Василия Лукича. Ему не нравилось поведение императрицы. И в душе он решил принять некоторые меры. Приезд сестёр, особенно Екатерины, в которой он видел открытого врага. Потом просьба Ягужинской, теперь приезд Салтыковой, сестры униженного верховниками фельдмаршала Ивана Юрьевича и жены генерала Семёна Салтыкова, майора Преображенского полка, явно сторонившегося верховников, и притом родственника императрицы.

Но делать было нечего. Прасковья Юрьевна уже входила в комнату. Императрица приняла её с видимой радостью.

Живая и бойкая, Прасковья Юрьевна сделала глубокий реверанс императрице, запросто, по-родственному поздоровалась с царевнами, кивнула Василию Лукичу, улыбнулась фрейлинам, щипнула за ухо Ариальда и быстро заговорила, бросив выразительный взгляд на герцогиню Мекленбургскую. Та слегка наклонила голову.

— Ваше величество, а я к вам с презентом. Анна улыбнулась.

— С презентом? — спросила она. — В чём дело?

— Сейчас, ваше величество, — позвольте этому мальчику (она указала на Ариальда) велеть принести презент. Я его оставила в приёмной.

— Иди, Ариальд, — сказала заинтересованная императрица.

Заинтересованы были и все окружающие, даже сам Василий Лукич.

Через несколько минут вернулся Ариальд в сопровождении камер-лакея, осторожно нёсшего за ним довольно большой ящик нежного палисандрового дерева. По указанию императрицы ящик поставили на столик перед её креслом. Василий Лукич подошёл ближе. Все столпились около столика.

Салтыкова бегло взглянула на Екатерину и вынула из кармана ключик. Медленно, словно для того, чтобы возбудить ещё большее любопытство, она открыла футляр. В футляре оказались часы. Она вынула их и поставила на столик.

— Вот так презент! — с удовольствием произнесла Анна, любуясь часами.

Часы действительно были красивы. Серебряный циферблат с золотыми стрелками был вделан в скалу из белоснежного фарфора. Скалу увенчивала группа, изящно исполненная, изображающая Амура и Психею.

Часы шли. Салтыкова надавила пружинку, и они отчётливо, серебристым звоном, пробили три и четверть.

— Это ежели проснуться ночью, — пояснила она, — то и без огня можно узнать, который час.

Анна, как ребёнок, любовалась часами.

— Да откуда у тебя это чудо? — спросила она. — Спасибо, Прасковья Юрьевна.

— А это мужу привёз саксонский резидент Лефорт, — ответила Прасковья Юрьевна. — У них в Саксонии какой‑то чудодей ещё при короле Августе состав такой нашёл. Во всём мире, говорит, такого нет. Только в Китае одном. Да те свой секрет крепко держат, — продолжала Прасковья Юрьевна. — Вот этот Лефорт и привёз мужу диковинку. А муж и говорит: такая штука одна в России. Надлежит быть ей у императрицы. Вот я и привезла.

— Спасибо, спасибо, — говорила Анна, любуясь часами. — Поблагодари Семёна Андреевича. Потом и мы отблагодарим его.

Анна несколько раз нажимала пружинку.

— Чудно, — говорила она, — этакую махинацию выдумать.

— Вот, сестрица, сзади золотая доска, — показала Екатерина, — а за ней вся махинация, — при этих словах она незаметно надавила ногой на ногу императрицы. — Да, за ней вся махинация, — повторила она, снова нажав ногу Анны.