— Я готов, — сказал Сумароков.

— Тогда следуйте за мною, господин камер-юнкер, — отозвался Ариальд.

Сумароков любезно поклонился старичку и последовал за маленьким пажом.

В небольшом доме, дворце герцогини, тоже были свои тайны. И узкие коридоры, и винтовые лестницы, и подвалы, — целый лабиринт в миниатюре.

По узким, коротким, но извилистым коридорам вёл его Ариальд. После довольно продолжительного блужданья Ариальд привёл его в глубокий подвал, тёмный и сырой, слабо освещённый одинокой свечой. Сумарокову невольно стало жутко. Мрачные, нависшие своды, с которых гулко падала, капля за каплей, вода на каменные плиты пола. Убогая койка, деревянный стол и скамья передним.

У стола сидела странная фигура. Маленький карлик с двумя горбами. Густые, длинные, чёрные волосы в беспорядке лежали на спине горбуна и закрывали его лицо.

— Авессалом! — громко крикнул Ариальд. — Принимай гостя.

Карлик, не торопясь, откинул нависшие на лицо волосы, медленно поднялся с места и уставился неподвижным взглядом больших чёрных глаз на пришедших. Сумароков поклонился странной фигуре. Карлик кивнул головой.

— Так ждите здесь господина Бирона, — крикнул Ариальд, — а я бегу!

Он послал рукой привет Сумарокову и скрылся за дверью.

Сумароков сел на скамью. На лице горбуна было сосредоточенное, угрюмое выражение. Сумароков чувствовал себя неловко.

— Скажите, кто вы? — спросил он.

— Шут, — коротко ответил горбун.

— А ваше имя?

— Авессалом, — последовал короткий ответ.

— Я бы хотел знать ваше настоящее имя, — мягко заметил Сумароков.

— Я забыл его, — ответил горбун.

Разговор прервался. Маленький горбун полез в угол, стал на колени, долго копошился, наконец встал, дерзка в руках две бутылки и две серебряные чарки. Он молча поставил их на стол, потом опять полез в угол и достал оттуда ветчину и какое‑то печенье. Всё это он поставил на стол.

— Вот, — коротко произнёс он, — ешьте.

Сумароков не ел целые сутки.

— Благодарю вас, — сказал он.

— Пейте же, — нетерпеливо повторил карлик, наливая чарки.

Сумароков с истинным наслаждением выпил за здоровье гостеприимного горбуна большую чарку крепкой настойки и приступил к еде. Горбун тоже пил и ел, но его лицо продолжало сохранять мрачное выражение. Чтобы начать разговор, Сумароков спросил:

— Вы давно здесь?

— С детства, — ответил горбун. — Скажите, — продолжал он, — ведь при русском дворе тоже есть шуты?

— Есть, — кивнул головой Сумароков.

— Я слышал про шута Балакирева, — угрюмо продолжал горбун.

— Пётр Великий очень любил его, — ответил Сумароков, — но потом разгневался на него. Его пытали, били батогами и сослали в Рогервик в крепостные работы.

Авессалом тихо покачал головой.

— Шуты часто кончали плахой, — произнёс он. — За что его сослали и где он теперь?

Сумароков всё более и более удивлялся странному тону и расспросам горбуна.

— Балакирев, — ответил он, — не был только шутом. Он исполнял некоторые поручения императрицы, которые не понравились её мужу — императору. Когда умер император, императрица вернула его и определила рядовым в Преображенский полк.

— Да, это вечная история шута. Угождать одним, угождать другим, — голос горбуна звучал глухо под сырыми низкими сводами его подвала, — прикрывать интриги, носить любовные записки, караулить влюблённых, играть своей головой, отвлекать внимание подозрительного мужа или жены и потом погибнуть от удара ножом или отравы за то, что слишком много знаешь. — Он налил себе вина и залпом выпил.

— А что, — продолжал он, — шутов у вас тоже бьют, как собак?

— Нет, — возразил Сумароков. — Пётр Первый разве под сердитую руку… да всем равно попадало от него, даже светлейшему… Покойный император не занимался шутами.

— Да, — произнёс горбун, вставая, — а у нас смотри, — визгливым голосом продолжал он. С этими словами он обнажил свои руки и показал Сумарокову сине — багровые рубцы. — Шут, шут… — визгливо кричал он с налившимися кровью глазами. — Это забава господина Бирона… Теперь она императрица всероссийская… А он!.. Ха-ха-ха, — он расхохотался диким смехом. — Так у вас не бьют шутов? А?

— Не бьют.

На лице горбуна выступили красные пятна.

В своём сером кафтане с широкими рукавами он походил на гигантскую летучую мышь. Густые, длинные, чёрные волосы, в беспорядке падавшие ему на лицо, придавали ему дикий и зловещий вид.

Странный, суеверный ужас мало-помалу овладевал Сумароковым. Что‑то страшное чудилось ему за словами горбуна, как зловещее предсказание грядущих бедствий.

Но не успел он что‑либо сказать, как шумно отворилась дверь, и на пороге с хлыстом в руках показался Бирон. При виде его горбун издал злобный хриплый вой и забрался в угол.

— Пошёл вон, шут! — крикнул Бирон, подымая хлыст.

— Господин Бирон! — воскликнул Сумароков, весь бледный, порывисто вставая с места.

Бирон опустил хлыст.

— А-а! — произнёс он, глядя холодными глазами на Сумарокова. — Вы, кажется, мягкосердечны, господин камер-юнкер голштинского герцога.

Горбун, воспользовавшись удобной минутой, юркнул в двери. Бирон и Сумароков остались вдвоём.

— Императрица просила вас, — своим резким голосом начал Бирон, — сообщить мне дополнительные подробности.

Сумароков поклонился.

— Мне было поручено передать лично её величеству, — произнёс он.

Бирон угрюмо взглянул на него.

Это был первый русский, приветствовавший новую императрицу и привёзший ей важные вести. Под первым впечатлением, узнав, что Сумароков камер-юнкер голштинского герцога, чей сын является ближайшим наследником престола, Анна сухо и недоверчиво встретила этого гонца. Но, прочитав письмо графа Ягужинского, она была готова изменить своё отношение. Письмо Ягужинского придало ей много бодрости. Из этого письма она узнала, что против министров Верховного Совета существует партия тоже сильных родовитых людей — Черкасский, Барятинские, фельдмаршал Трубецкой, её родственники Салтыковы, духовенство в лице виднейшего члена Синода Феофана Прокоповича[33], сам Ягужинский и много других, с которыми не очень‑то легко будет справиться верховникам. Под влиянием письма Анна хотела чем‑нибудь отблагодарить Сумарокова. Но этого не мог допустить Бирон. Он уже успел оценить стройную фигуру и красивое лицо русского капитана.

Не противореча Анне, он вместе с тем искусно заметил, что граф Ягужинский — одно, а его посланец — камер-юнкер голштинского герцога — другое, что надо быть осторожной, а все сведения лучше соберёт он, Бирон, и передаст императрице. Личное свидание излишне. Императрица всегда успеет наградить этого капитана, если его сведения и усердие заслужат того; Анна, по обыкновению, согласилась с Бироном и поручила ему поговорить с Сумароковым.

Ответ Сумарокова раздражил его. Ещё находясь сам в неопределённом положении и тревоге за свою дальнейшую судьбу, он уже злобно и ревниво относился ко всякой попытке приблизиться к Анне помимо его.

— Однако это приказ императрицы, — проговорил он. — Первый приказ первому своему русскому подданному, — с ударением добавил Бирон.

— Я повинуюсь, — сухо ответил, наклоняя голову, Сумароков. — Что угодно вам знать?

С едва скрываемой ненавистью глядел он в лицо дерзкого фаворита: чувство злобы и обиды росло в нём. Он видел себя не в положении верноподданного, принёсшего первым великую радостную весть, а в положении чуть ли не узника, допрашиваемого дерзким чужеземцем. Сумароков чувствовал себя глубоко униженным; кроме того, ещё в Москве он хорошо знал, что представляет собою этот сомнительный курляндский дворянин, но он видел теперь и понял, какую силу имеет этот Бирон при дворе герцогини и как будет трудно отделаться от него; и на одно мгновение, помимо своей воли, он пожелал удачи верховникам, требовавшим, чтобы Анна не брала с собой Бирона.