— Шалишь, брат! — громко крикнул он. — Мы сами такие же поручики!

Шастунов поднял голову.

— Ты что это? — спросил он. — Спать надо.

— Кому спать, а кому ехать за фортуной, — весело говорил Макшеев, и в коротких словах он передал Арсению Кирилловичу о случившемся.

— Ну, желаю тебе успеха, очень рад, — искренно сказал князь.

— Смотри, брат, вернусь генералом, — шутил Макшеев, торопливо пряча в кожаный мешочек на груди драгоценные письма.

Он крепко пожал руку Шастунову, выпил стакан вина, предусмотрительно запасённого им с вечера, и ушёл.

А Бирон, не решаясь уже без зова идти теперь к императрице, как побитая собака пробрался, избегая встреч, к себе. Он не пошёл в спальню, чтобы избежать расспросов Бенигны, а прошёл в свой кабинет. Там он, не раздеваясь, бросился на диван и, уткнувшись лицом в жёсткую подушку, быть может, в первый и последний раз в своей жизни заплакал. Это были слёзы бешенства, и за каждую ядовитую слезу, падавшую на подушку, вышитую самой нынешней императрицей, должны были пролиться потоки крови.

И не раз воспоминание об этих слезах погасит проблеск человеческого чувства, когда вспыхнет он в душе курляндского выходца в грядущие годы!

Бирон встал и тихо прошёл в потайной покой, где был спрятан им Густав Левенвольде, находившийся здесь уже целые сутки. Левенвольде не спал и спокойно читал Библию. На его сухом, твёрдом лице не отражалось никакого волнения. Напротив, он с удивлением взглянул на расстроенное лицо Бирона.

— Что случилось, Эрнст? — спросил он.

— Я погиб, Густав, — хриплым голосом ответил Эрнст, хватаясь за голову.

— Сядь, успокойся и расскажи, — спокойно сказал Густав.

Бирон в волнении начал передавать ему события дня.

— Ну что ж? — произнёс Густав, когда он кончил. — Что же случилось? Всё произошло, как и надо было ожидать, Эрнст. Не думал ли ты, что князь Долгорукий бросится тебе на шею или императрица откажется от престола? — Он тихо засмеялся. — Анна — хитрая и умная женщина, — продолжал он, — и война только что началась. Здесь неудобное поле сражения — вот и всё. Терпение, дорогой друг.

Уверенный, спокойный тон Густава подействовал на Бирона.

— Мы не спим, слушай, — и, хотя в комнате никого, кроме них, не было, Левенвольде, нагнувшись к самому уху Бирона, стал шептать ему: — Надо начинать игру, — закончил он. — Якуб у тебя. Пришли его ко мне, я заготовлю письмо брату.

Бирон вышел заметно успокоенный. Он распорядился тихонько привести Якуба и уже хотел лечь спать, как явился доверенный камер-лакей герцогини Франц и сказал, что императрица ждёт его.

Сердце Бирона преисполнилось надежды. Задним ходом через маленькую кухонную дверь, никем не замеченный, он прошёл во дворец.

Он вернулся оттуда на рассвете, довольный и счастливый, и прошёл в спальню, где верная Бенигна в тревоге ждала его… Нежные супруги ещё не спали, когда на дворе началась обычная жизнь.

В это же утро князем Василием Лукичом было отдано строгое приказание никого не допускать к императрице без его разрешения. Узнав об этом, Анна только нахмурилась, но не сказала ни слова.

Если Бирон, желая доказать свою верность и покорность, выиграл в глазах князя Василия Лукича, дав Дивинскому действительно прекрасных лошадей, — то для Якуба Левенвольде приказал приготовить собственную лошадь Бирона, зная, что Бирон с радостью согласился бы на это.

Они действовали ради одной цели. Экономный Левенвольде, давая Якубу подробное письмо к брату, не поскупился на деньги. Кроме того, хорошо знакомый со всеми окрестностями Митавы, он объяснил ему кратчайший путь на Ригу помимо тракта.

Добравшись до домика вдовы Ленц, измученный и усталый, Сумароков не мог отказать себе в удовольствии выспаться. Напрасно Яков твердил ему, что надо ехать вперёд, что лучше спать в дороге, напрасно он указывал ему на возможность преследования, Сумароков только отмахивался рукой, едва соображая от усталости слова Якова. Притом он был уверен, что всё же императрица не выдаст его окончательно.

Старуха Ленц приготовила ему укромное местечко в задней кладовке. И когда Сумароков, сняв тяжёлые сапоги, лёг на мягкие перины, он мгновенно забыл обо всех опасностях и, обессиленный, заснул глубоким сном.

Яков разбудил его к вечеру, и, щедро заплатив старухе, Сумароков в скромном возке благополучно выбрался из Митавы.

На рижской дороге он облегчённо вздохнул, узнав, что посольство явилось в Митаву сравнительно недавно. Рассчитывая, что у него много времени впереди, Сумароков перестал торопиться. Но всё же, добравшись до ближайшей почтовой станции, он бросил свой наёмный возок и приобрёл верховых лошадей.

Положение Дивинского было затруднительно. Представлялось нелёгкой задачей преследовать в неизвестной местности человека, уехавшего за много часов раньше. Кроме того, ему было тяжело его поручение. Он хорошо знал Сумарокова, не раз водил с ним компанию и привык видеть в нём товарища. Но мысль о том, что это делается для блага родины, поддерживала его.

Кони Бирона действительно были хорошими скакунами. У заставы Фёдор Никитич узнал, что кроме возка, в котором сидел человек, назвавшийся купцом, с приказчиком, никто не проезжал. Очевидно, этим человеком мог быть Сумароков.

По ровной зимней дороге дружно неслись кони. Дивинский торопился. Гулко стучали копыта коней. Широкая дорога была ярко озарена луной. Было пустынно. Направо и налево чернел лес, и не виднелось признака жилья.

Но вот показался огонёк. Это была почтовая станция. Дивинский направился к ней. Он успел заметить, как какой‑то человек при его приближении быстро юркнул в маленькую калитку…

Чувствуя себя в безопасности, имея перед собой несколько часов, Сумароков, запасшись верховыми лошадьми, дал себе некоторый отдых.

Он ужинал. Перед ним стоял медвежий окорок, и он, не торопясь, отрезал от него лакомые куски, запивая рижским пивом. Чем больше он пил, тем больше приходил в хорошее настроение. Он чувствовал себя вне опасности. Добравшись до Москвы, он найдёт себе сильную защиту в лице Ягужинского, всё ему расскажет, и, быть может, Ягужинский примкнёт к верховникам, и судьба его, Сумарокова, будет обеспечена.

Но радужное настроение камер-юнкера голштинского герцога было нарушено вбежавшим Яковом.

Яков вбежал испуганный и встревоженный.

— Едут! — крикнул он. — За нами погоня. Они настигли нас! Спасайтесь!

Сумароков вскочил:

— Что случилось?

В ответ на свой вопрос он услышал неистовый стук в ворота.

— Спасайтесь, — повторил Яков. — Это за вами. Испуганный хозяин выскочил из тёмной клети. Яков схватил его за руку.

— Что ты делаешь! — воскликнул Сумароков.

— Скажите ему, чтобы он не отпирал ворот, — быстро ответил Яков, продолжая держать толстого перепуганного немца.

Сумароков понял. Он вынул пистолет и, обратясь к дрожавшему от страха немцу, сказал ему:

— Не смей открывать ворота. Немец послушно опустил голову.

— Я бегу, — сказал Яков. — Я знаю здесь задний ход, я подведу лошадей к окну.

С этими словами он поспешно выбежал. Перепуганный насмерть немец забился в угол, весь дрожа. Собаки заливались на дворе бешеным лаем. Тяжёлые ворота сотрясались под ударами.

Бледный и решительный Сумароков положил на стол пару пистолетов и взял в руку шпагу. Один за другим раздались два выстрела. Это по приказанию Дивинского перелезший через забор вахмистр разбил на воротах тяжёлый замок. В комнату вбежал Яков.

— Скорей, в окно, — крикнул он. — Там лошади!

Сумароков бросился к окну, но едва вскочил на подоконник, как в горницу ворвался Дивинский и крикнул:

— Капитан, я буду стрелять. Стойте!

В то же мгновение вбежавший преображенец направил ружьё на Якова: сопротивление было невозможно.