Она хорошо знала Рейнгольда. Если бы он узнал об её измене стороной, он ничем не показал бы ей этого. Но тут…

Её охватило безумное желание увидеть его. Она нередко бывала у него в квартире. С обычной решимостью она крикнула свою камеристку и приказала ей принести костюм, в котором она была на костюмированном балу во дворце после обручения покойного императора с княжной Екатериной Долгорукой. Это был костюм кавалергарда.

Она живо оделась в него, накинула на плечи меховой плащ, покрыла свои пышные волосы огромной гренадерской шапкой, прицепила портупею с маленьким палашом и обратилась в юного прапорщика. Камеристка лукаво усмехнулась. Она жила у Лопухиной давно и не то ещё видывала…

Во главе значительного отряда князь Шастунов быстро приближался к дому Рейнгольда. «Не знаю, арестую ли я его, — думал Арсений Кириллович. — Во всяком случае, я не возьму от него шпаги, пока не убью его… «или он меня…»

Он приказал поставить у всех выходов часовых и вошёл в дом. Тяжёлым молотком он ударил в медный щит. Дверь открылась, и на пороге показался Якуб. Увидя во дворе солдат, он сразу сообразил, что его господину грозит опасность. Он хотел захлопнуть дверь, но было поздно, Шастунов уже вошёл.

— Граф дома? — спросил он.

— Не знаю, я сейчас справлюсь, — ответил, поворачиваясь, Якуб.

— Мы пойдём вместе, — сказал Шастунов, удерживая его за руку.

Но Якуб сильным движением вырвал руку и бросился наверх по лестнице. В два прыжка нагнал его Шастунов и, выхватив пистолет, в бешенстве изо всей силы ударил Якуба по голове ложей пистолета. Якуб взмахнул руками, без стона упал и покатился по лестнице вниз.

Шастунов вошёл в комнаты. Все слуги, очевидно, уже спали.

Он прошёл одну, другую комнату, направляясь на свет, выходивший из щели неплотно притворённой двери.

— Якуб, это ты? — послышался знакомый голос.

— Нет, это я, — с холодным бешенством ответил Шастунов, широко распахивая дверь.

Рейнгольд вскочил и глядел на него с удивлением и ужасом.

— Вы? — пролепетал он. — Что надо вам?

— По постановлению Верховного тайного совета вы арестованы, — медленно ответил Шастунов, наслаждаясь растерянным видом врага.

Смертельная бледность покрыла лицо Рейнгольда. Он бросил взгляд на окно.

— Не рискуйте напрасно, — насмешливо произнёс Арсений Кириллович. — Внизу солдаты. Верховному Совету всё известно. Вас завтра же будут судить. Приговор известен заранее. Но я хочу, — продолжал Шастунов, приближаясь к Рейнгольду и с ненавистью глядя на него, — хочу оказать вам милость. Я избавлю вас от руки палача. Берите вашу шпагу и защищайтесь. Иначе просто убью вас!

С этими словами князь обнажил шпагу.

Слабый свет двух свечей освещал просторную комнату. Сальные свечи горели неровным светом, и то увеличивались, то уменьшались тени противников на белой стене.

Рейнгольду не было выхода. Если он откажется драться, Шастунов просто убьёт его. Он видел это по неумолимому, жестокому выражению глаз молодого князя. Конечно, Рейнгольд предпочёл бы быть арестованным. Мало ли что может случиться? Здесь же, он чувствовал, смерть к нему ближе.

— Ну что ж, я жду, — нетерпеливо произнёс князь, играя шпагой.

— Я готов, — с внезапной решимостью проговорил Рейнгольд, беря со стола брошенную на него шпагу.

Рейнгольд был выше ростом, сильнее, опытнее Шастунова. Борьба на шпагах, на палашах была хорошо знакома ему ещё с тех времён, когда он состоял при герцоге Фердинанде и вступал в единоборство с лучшими рыцарями…

Легко и свободно он перекрестил воздух шпагой и стал в позицию. По тому бешенству, с каким нападал на него князь, он решил, что князь скоро утомится, и с рассчитанным хладнокровием отражал его удары. Он был почти уверен в своей победе над этим пылким мальчиком… Но скоро его уверенность начала сменяться ужасом. Недаром Шастунов брал уроки у знатнейшего в Париже maitre d'armes[51] итальянца Бенотти, у которого занималась фехтованием вся придворная аристократия. Свет свечей отражался на кончике его шпаги, и эта светлая точка сливалась в глазах Рейнгольда в одну ослепительную молнию, по всем направлениям бороздившую воздух. Казалось, силы князя увеличивались с каждой секундой. Рейнгольд уже чувствовал усталость в руке и медленно отступал к стене. На его лбу выступил холодный пот, зелёные и красные круги вспыхивали и гасли перед его глазами. Он уже прижался спиной к стене. Он видел перед собою сверкающую молнию шпаги князя и его горящие ненавистью и торжеством глаза. Страшным ударом князь, как бритвой, разрезал его тяжёлый атласный кафтан от самой шеи до пояса.

«Погиб», — пронеслось в голове Рейнгольда.

Пронзительный крик раздался за спиной князя. Он на мгновение обернулся и увидел исполненные ужаса чёрные глаза. Этот миг погубил его. Рейнгольд воспользовался случаем и, вытянув руку, нанёс князю прямой удар в плечо.

— А, подлец! — шатаясь на ногах и роняя шпагу, воскликнул князь.

— Рейнгольд! Убийца! — услышал он знакомый голос сквозь туман, заволакивавший его сознание.

Лопухина бросилась к нему.

— Не время заниматься им — надо спасаться, — торопливо говорил Рейнгольд, выдвигая ящики стола и беря заветные мешочки.

Его не удивил и не обрадовал приход Лопухиной. Для него, охваченного животным страхом, не существовало никого!

Он не слушал, что говорила ему Лопухина, не обращал, на неё никакого внимания, торопливо накидывая — на себя брошенный при входе в комнату Шастуновым плащ.

— Прощай, — сказал он. — Тебе нечего бояться. Я дам тебе знать… — И он выбежал из комнаты.

Уверенным шагом прошёл он мимо солдат. Увидя у ворот унтер-офицера, он обратился к нему и сказал:

— Князь приказал тебе осмотреть сейчас же весь двор. Иди.

Унтер-офицер отдал честь и поспешил во двор. Очутившись в безопасности, граф облегчённо вздохнул.

Как ни спешил Алёша исполнить данное ему поручение, гонцы Остермана опередили его. Когда он появился около дома Салтыкова с отрядом солдат Копорского полка, дом был погружён в безмолвие. Однако Алёша приказал открыть ворота. Оставил во дворе солдат и вошёл в дом, переполошив всех слуг.

Но в доме никого не было. Даже сама Салтыкова была в эту ночь дежурной статс-дамой во дворце. Однако Алёша на всякий случай расставил вокруг дома и во дворе сторожевые посты, строго приказав никого не выпускать из дома, а сам поспешил в Мастерскую палату, куда было приказано явиться им по исполнении поручений, так как члены Совета направились туда из дома Голицына.

Подобная неудача постигла и Дивинского. В доме Черкасского остались одни женщины. Алексей Михайлович уехал…

Уже брезжил рассвет, когда Макшеев и Дивинский явились в Мастерскую палату. Их позвали в залу заседаний, где собрались верховники, кроме Головкина и Алексея Григорьевича Долгорукого.

Неудача предпринятого не особенно поразила фельдмаршалов.

— Ну что ж! — сказал Михаил Михайлович. — Они не уйдут от нас. Не сегодня — так завтра. А где же третий? — спросил он.

Никто не мог ответить ему, где Шастунов.

Отпустив офицеров, верховники приступили к обсуждению предстоящего дня и дальнейшей судьбы Бирона и остальных после ареста. Что все их главнейшие враги будут сегодня в их руках — они нисколько не сомневались. Но они не были бы так уверены в себе, если бы совершили объезд по Москве и заглянули бы в полки Преображенский и Семёновский. И если бы они знали, что сегодня, на 25 февраля, Черкасский и Матюшкин уже испросили у императрицы разрешение явиться к ней с представителями шляхетства и генералитета — просить о рассмотрении нового государственного устройства, — верховники тоже не были бы так спокойны.

Получив от Остермана угрожающие вести, Салтыков тотчас бросился в Преображенский полк, Черкасский — в Семёновский, а графа Матвеева и Кантемира послали к кавалергардам.

Секретарь Преображенского полка Булгаков радостно встретил Салтыкова.