— Всё ещё думаю, что тебе не стоит надеяться на что-то, кроме её очаровательной улыбки прежде, чем она скажет, что ты недостаточно хорош, как и все в этом бренном мире! Но — желаю удачи.

Он театрально закатил глаза, а Эдвард отмахнулся.

— Если я не попробую, то никогда не узнаю!

— Кто я, чтобы тебя отговаривать… Что думает его величество?

Эдвард замялся и нахмурился.

— Ну… Я ему не говорил, — признался он под поражённым взглядом друга. — Но это он первым завёл разговор. Если бы был против, мог бы прямо об этом сказать. Я знаю, что он прекрасно говорит «нет». Так что… — Эдвард пожал плечами, будто вывод был очевиден.

— А если — представим такое чудо — Арт скажет да, а его величество — нет. Что ты будешь делать?

Эдвард моргнул, насупился и, нервно посмеиваясь, посмотрел на Джонатана.

— Я… женюсь ему назло. Я не упущу такой шанс, Джон. Ни в коем случае. Я отступлю, только если она скажет, что не хочет меня. Пока это не произошло. Я ведь говорил: она со мной и разговаривала, и танцевала весь вечер. Это что-то да значит.

— Ну да, — Джон развёл руками. — После того, что было весной, это огромный прогресс. В конце концов, ей сейчас стоит быть милой с людьми. Ну, а мы, похоже, дождались. — Он кивнул на окно. — Удачи, Эдвард. Я пойду к Эми.

Если Джон говорил что-то ещё, Эдвард уже не слышал: он весь был на переднем подъездном дворе. Там, взмахнув полами парадной ливреи, лакей отворил дверь кареты и поклонился гостям. Первым вышел Один, окинул всё быстрым взглядом и — не успел Эдвард разозлиться — развернулся, чтобы подать Хелене руку. Она что-то ему сказала, спускаясь по ступенькам. Один ответил, и Эдвард скорее угадал, чем разглядел, как Хелена закатила глаза — и отпустила его ладонь, проходя вперёд. Порыв спуститься, сделать вид, что прогуливается, и встретить её внизу овладел Эдвардом, но лишь на мгновение — потом взгляд снова устремился вниз, и Эдварда прошибло дрожью. Один смотрел прямо на него. В упор. Без сомнений.

И Эдвард решил не спускаться.

Празднование освобождения Джеллиера, пострадавшего от страшной древней войны больше всех, занимало несколько дней, в первый из которых бальный зал затихал и, украшенный флагами и гербами — от самых новых до самых старых, превращался в театр, где мириады разноцветных искр складывались в картины трёхсотлетней давности. Шпили старинных храмов рассыпались в огне, тонули в чёрной пелене, заволакивающей горизонт и пожирающей всё вокруг. А потом вспыхивал свет: одна искра, две, три — и вот их уже множество, и они окрашиваются во все цвета спектра, разрастаются лучами, сферами, объединяются — и символизируют победу всех, кто противостоял тогда тёмному ордену Вион.

И когда в конце иллюзия рассыпа́лась бесшумным салютом, оседая на сверкающий паркет, и зал, в котором никто, кроме диктора с глубоким бархатным голосом, не смел проронить и слова, разражался громкими аплодисментами, оживал и продолжал шуметь ещё три дня и четыре ночи. Шум этот сопровождали танцы, салюты, пышные гуляния, выезды к поросшим крапивой и чертополохом руинам древних храмов ордена Исполладо.

Хелене нравились и светские гуляния, и устрашающе торжественное представление, и выезды на природу: у Джеллиера она была особенная, по-северному величественная, с гигантскими серыми камнями, испещрёнными глубокими морщинами трещин, поросшими мхом, поверженными, расколотыми слабыми травинками; с исполинскими соснами — и с искусной тонкой резьбой заброшенных храмов. Прекрасное несоответствие, удивительное соседство.

Больше всех ему восхищался Один. Он повторял «занятно» с конца исторической инсталляции, которую смотрел внимательнее, чем дети, а во время выезда к руинам ходил везде один, пристально изучая письмена на неизвестном ныне языке — верилось, что на нём говорили создатели и монахи, убитые на войне, — дотрагивался до сколов и, Хелена была уверена, читал их, пронизывал своей энергией, наверно, такой же древней, как и сами руины. Она пыталась выспросить, узнал ли он что-то, о чём не знали учёные и книги, но Один задумчиво молчал. Хелена не стала настаивать, а по возвращении в замок присоединилась к Мариусу и его компании: у Одина могло быть сколько угодно секретов, она же должна была сосредоточиться на своём плане. Даже если не верила в его исполнение. Даже если в глубине души хотела, чтобы он не исполнялся.

Эдвард не верил, как их круги переплелись за последний год. Они давно знали друг друга, но не общались, а теперь он не мог представить, чтобы Хелена не участвовала в их беседах, не подсаживалась во время карточных турниров. Она никогда не играла, но ей нравилось, закинув локоть одному из мальчишек на плечо, заглядывать всем в карты. Выражение её лица оставалось одинаково спокойно-заинтересованным, и Мариус, чьё плечо она давно облюбовала, не раз предлагал ей сыграть: «Ты делаешь вид, что тебе плевать, лучше, чем любой из нас». Хелена отказывалась. Её игры были выше карточных, но было забавно наблюдать за тем, что мальчишки делают и как легко себя выдают.

Никто не возражал: зрителей и так сидело достаточно, а к финальным раундам у каждого собиралась целая группа поддержки. И только Розали раздражало, что кто-то, кроме неё, смеет опираться на Мариуса во время игр.

— Ты ему мешаешь, — заявила она, когда Мариус вдруг проиграл лорду с Джеллиера на одно очко.

Хелена смерила Розали холодным взглядом, закатила глаза, но локоть не убрала. Лишь на следующий тур она пересела от пары подальше и, оценив компанию, посмотрела на Эдварда.

— Не против?

Он помотал головой и предложил сделать это новой традицией.

— Пусть Мариус завидует. Теперь не он избранный.

Мариус поднял брови, Розали фыркнула (её длинные накрашенные ногти вцепились Мариусу в плечо, будто кто-то собирался его у неё отобрать), а Хелена просто улыбнулась и заинтересованно заглянула Эдварду в карты.

А он проигрывал. Постоянно проигрывал. Второй день подряд. Даже если изначально набор казался победным. Он каждый раз заявлял, что отыграется, — и каждый раз получал новые смешки соигроков, когда вылетал за раунд до финала.

— Может, вернёшься ко мне, Хели? — подначивал Мариус. — Там явно сторона неудачников.

— Действительно, Арт. — Джонатан морщил нос, разглядывая неудачные карты. — Уверен, это из-за тебя.

Хелена оскалилась в ответ.

— Вы вообще играть собираетесь? — воскликнул нурийский лорд Джиллиан. — Или только жаловаться можете? Я могу сейчас всё забрать!

— Да разбежался! — оживился Джон и потянулся к колоде менять карты.

Этот раунд он выиграл. Вскричал, схватился за голову и, наконец победно выдохнув, обнялся с кучей монет и драгоценных камушков.

— Тебе стоит признать, что её высочество не виновата, — с намёком сказал Эдвард; сам он вылетел ещё несколько кругов назад и просто смотрел.

— Ну да, да, — отмахнулся Джонатан, — простите, ваше высочество, был не прав. Совет да любовь. — И, забрав выигрыш, ушёл.

Эдвард проводил его свирепым взглядом, но, похоже, никто не заметил: Джиллиан уже призывно кричал:

— Кто-то ещё будет играть, или мы оставим финальную победу за Спарксом?!

Все оживились, а Эдвард повернулся к Хелене. Она иронично улыбнулась, мотнула головой, мол, не важно, и кивнула на карты.

И если в играх Эдварду не везло, то вечерами он выигрывал танцы. Хелена не делала для него исключений, танцевала с другими: и с молодыми людьми, и с мужчинами постарше, и даже с Одином, на которого Эдвард смотрел исподлобья, — и всё же всякий раз походил на отдельный праздник. Она улыбалась, когда он целовал ей руку, и каждый взмах ресниц дурманил, очаровывал. Ради этого чувства, когда внутри всё вспыхивало от того, что он мог держать её ладонь и класть руку ей на талию, Эдвард был готов терпеть и Одина, и Джонатана, который с самого первого вечера нашёптывал, что игра не стоит свеч, и то, что порой приходилось ждать вечность, чтобы украсть один единственный танец.