Он пил демонстративно, не сводя с неё взгляд.

Хелена цыкнула, ещё раз взглянула на бокал и вернулась в своё кресло.

— Я ничего не боюсь.

И она сделала глоток. Было приторно, сухо, на вкус как перезревшая маракуя и слишком сладкий манго; язык связало, и горло обожгло, по телу прокатилось тепло, неправильное, настораживающее, как при лихорадке.

— Что произошло за последний месяц? — будничным тоном спросил Один. — Кажется, мы не виделись с разговора в оранжерее.

— Ничего интересного, Один.

Хелена продолжала разглядывать золотое вино, его ленивые пузырьки. Ей что-то не нравилось: было вкусно, но чувство оставалось неприятное.

— Где вы были? Чем занимались?

— Ничем мы не занимались, Один!

— Правда? — он ухмыльнулся, и щёки Хелены защипало.

Она поняла.

— Это не твоё дело.

Один поднялся, улыбаясь, и от того, как блеснул его глаз, Хелене стало не по себе. Он тоже понял.

— Так у вас ничего не было.

Хелена смотрела ему в лицо, скрестив руки на груди. Он казался серьёзным, беспристрастным, но в глубине янтарного глаза плескалась та же ярость, которую Хелена видела однажды. Плечи нервно дёрнулись. Она неосознанно потянулась к бокалу и осушила его одним глотком. Вино остыло, немного выветрилось, но всё равно ударило в голову.

— Это не твоё дело, — повторила Хелена.

Один неспешно приближался, излучая уверенность и опасность. Хелена вжалась в кресло. Хотелось убежать, но тело не слушалось, обратившись в вату.

Один оказался рядом, навис над ней, упираясь в подлокотники кресла.

— Вот что с тобой не так. Вот что тебя гложет, — он шептал, шипел, как сгорающие камни в камине угли. — Ты хочешь его.

Его рука медленно погладила её плечо.

— Ты переходишь границы! — воскликнула Хелена, вскочила, попыталась прошмыгнуть у него под рукой, но пошатнулась. Один схватил её и толкнул обратно в кресло.

Комната смазалась, поплыла. Воздух сгустился, сдавил горло, было сложно дышать. Хелена делала короткие, рваные вдохи, а перед глазами всё плыло, превращая мир пятна резких красок — и в ощущения: жар, колющий щёки, сушащий язык и уходящий в грудь; напряжение, скручивающее мышцы; дыхание совсем близко. Шершавые руки поглаживали щёки, подбородок, нежно касались за ухом. А перед глазами — только расплывающаяся картинка. Слишком резкая и контрастная. От неё сильнее колотилось сердце — и сильнее мутнел рассудок.

— Что ты сделал?.. — едва слышный шёпот сорвался с губ.

— Ещё ничего…

Его силуэт приблизился и поцеловал. Не грубо, но глубоко, не оставляя возможности для сопротивления.

И Хелена не сопротивлялась. Вцепилась в его руки чуть выше локтей, впивалась ногтями, мяла ткань, будто это могло отсрочить неизбежное.

— Один, не надо… Пожалуйста…

Он не услышал. Завладел её губами снова, забирая едва блеснувшую свободу, — и она ответила. Подалась вперёд, опираясь на его руки. Пыталась контролировать, сдерживать, отвоевать себе хоть немного власти.

Тщетно.

Он скинул её руки со своих, откидывая обратно в кресло. Тяжёлая ладонь погладила от бедра до колена, ниже — и рывком задрала юбки.

Дрожь пронзила тело, когда он коснулся оголённой кожи. Хелена распахнула глаза, попробовала оттолкнуть Одина, но сил хватило только упереться ему в грудь, и, умирая от жалящих поцелуев на плечах и шее, жалобно прошептать: «Не здесь».

Это Один услышал: поднял, подхватил на руки и переместил. Было темно, холодно, она не понимала, где находится, только знала, что так быть не должно.

Она не хотела его, не хотела! Не так и не сейчас.

Хелена попробовала оттолкнуть Одина ещё раз, но упала на кровать. Контраст холодных простыней с жаром его тела сводил с ума. Душу и разум разъедало обидой, бессилием, чем-то ужасно горьким и болезненным, отчего всё внутри сжималось, стягивалось в узел от ужаса. Путались мысли.

Она пыталась представить, что всё иначе. С другим…

Но иллюзия разлетелась пеплом, когда прохладный воздух облизнул грудь и бёдра. Он будто пытался успокоить, остудить.

Но бесполезно. Бессмысленно.

Хелена шмыгнула носом.

— Один, не надо…

Она встретилась взглядом с Одином и отвернулась разочарованно, с болезненным смирением. Отвернулась, чтобы с ужасом увидеть силуэт белого кружевного свадебного платья в углу комнаты.

А потом тело вспорола одномоментная боль.

Утренняя тишина разорвалась вскриком:

— Эдвард!

Хелена вскочила на кровати и зажала рот руками. Она часто дышала, озиралась и изо всех сил пыталась больше не кричать.

Эдварда здесь не было. Не было больше и кошмара, в котором тьма затягивала сверкающие зелёные глаза, превращало лицо в жестокую холодную маску, и он отворачивался и уходил, а она пыталась дотянуться, остановить — но лишь обжигала пальцы, и кожа растекалась, будто плавилась. И Хелена могла только кричать ему в спину, кричать, пока слова наконец не ожили — и не разорвали сон.

Теперь она вернулась в кошмар реальный.

Первобытный страх заглушил все эмоции, парализовал, и Хелена в ужасе обнимала себя. Казалось, что кожа горит. Сердце стучало как сумасшедшее. Хелена чётко понимала, что произошло, и боялась повернуться, взглянуть на человека, лежащего рядом. Ей казалось, что, стоит посмотреть на него, что-то случится: разорвётся сердце или рухнет небо. И лучше бы это произошло! Лучше сразу получить кару и не мучиться дольше.

По коже пробежали мурашки. Кара к ней придёт. Однажды, наверняка. А пока будет мучить, пронзать тонкими и очень острыми иглами совести каждый раз, стоит только поднять глаза на расшитое кружевами и крошечными кристаллами платье, стоящее в противоположном углу комнаты.

Через пару дней она должна выйти замуж. И не за того, кто лежит рядом.

С губ сорвался дрожащий вздох, и, собрав последние остатки самообладания, Хелена повернулась.

Длинные огненно-рыжие волосы Одина опутали подушку, глаза были закрыты, куда-то делась повязка, скрывавшая жуткие шрамы, тёмными бороздами расходившиеся по брови, по щеке. Сейчас они казались трещинами, ломающими его человеческую маску и показывающими истинную сущность. Один улыбался, и от этой улыбки на душе становилось ещё хуже.

— Один! — позвала Хелена злым шёпотом. — Один, проснись!

— Я не сплю, — сказал он, приоткрывая глаза. И снова больной, обугленный взирал на неё чёрной бездной.

— Что это было? — голос дрогнул.

— То, чего ты хотела.

— Я хотела не тебя.

— Какая разница?

— Какая разница?! — Хелена взвизгнула и замерла с широко распахнутыми глазами.

Тонкий звук бился о стенки сознания, и сначала она его не распознала, только почувствовала снова нахлынувший ужас, а потом вскочила и, хватая халат, бросилась к столу. На нем попискивал синернист.

— Это он, — прошептала Хелена, прижимая ладони к губам. — Уверена, это он, — она всхлипнула, но всё же взяла синернист, пытаясь давить улыбку.

Мысли подтвердились: из снопа искр появилось лицо Эдварда.

— Доброе утро! — поздоровался он тепло и приветливо и вдруг напрягся. — Хели, что такое?

— Что?

Хелена будто не поняла.

— Что-то случилось? Ты вечером не ответила мне, а теперь заплаканная с утра.

Она оглянулась на туалетный столик, что стоял по левую руку, увидела в зеркале покрасневшие глаза, бледное напуганное лицо, а ещё — Одина. Он сидел на кровати, уже накинув рубашку, смотрел напряжённо и задумчиво; его не было видно в синерните, но теперь Хелена не могла забыть его отражение, отделаться от мысли, будто он рядом, а не на другом конце комнаты.

— Прости… — выдохнула она, а потом повернулась к Эдварду: — Я оставила синернист в комнате. Мне обычно никто не звонит. А вернулась поздно… И у меня… У меня была очень плохая ночь.

— Кошмары?

— Да…

Почти не ложь.

Эдвард нахмурился, задумчиво прикусил губу и предложил:

— Может, мне вернуться? Давай, я скажу отцу и…