— Ну уж нет! — Хелена отступила и завертела головой. Она искала, где можно удобнее спуститься, но взгляд зацепился за весёлые огни вдали, и она взмолилась: — Давай вернёмся!

— Нет! — воскликнул Эдвард. — Здесь невысоко. Я поймаю тебя. — Он снова протянул ей руку и закивал. — Ну ты ведь веришь мне?

Хелена взглянула на него исподлобья: такие фразы — запрещённое, очень нечестное оружие! Она нахмурилась и подошла к краю холма, тот казался выше, чем говорил Эдвард, и так ловко, как у него, у неё спрыгнуть бы не получилось. Но Хелена глубоко вдохнула: она не боялась тёмных магов, угрожающих её жизни, что ей мог сделать холм? Она присела, сжала несколько травинок, будто те могли её спасти, зажмурилась — и спрыгнула, тут же обнаружив себя в объятиях Эдварда. Он держал её за талию, улыбался глядя в глаза, а она вцепилась ему в руки, будто всё ещё падала.

— Ну ведь не страшно?

Она, неуклюже поскальзываясь на песке и злясь на это, отстранилась и хотела спросить, что дальше, но Эдвард крепко сжал её запястье и приставил палец к губам.

— А теперь тихо. Осталось совсем чуть-чуть. Я нашёл нам лучшие места.

— Лучшие места на что? — шёпотом спросила Хелена, но он снова показал, мол, тихо, и поманил за собой.

Ступая за ним след в след, Хелена пыталась понять, что же он хочет ей показать. Их окружала лишь холодная ночь уходящей осени: тёмное небо без звёзд; тёмный песчаный берег, омываемый тёмными волнами тёмного залива.

Эдвард остановился у каменного пояса на берегу и, не отпуская запястье Хелены, замер, всматриваясь в поверхность воды, покусывая губы и хмурясь. Хелена проследила за его взглядом, не ожидая ничего, и поначалу всё было обычно: шуршание волн, шелест травы — а потом что-то замерцало. Хелена вздрогнула, присмотрелась, и из груди вырвался восторженный выдох. Сотни, тысячи огоньков зажигались на поверхности, усеивая залив, будто звёзды — небосклон.

Огоньки горели ярче и ярче. Всё вокруг застрекотало, захлюпало, сверкающие шарики приподнялись над водой — и взмыли ввысь. Небо зажглось, и свет его завораживал сильнее, чем огни катеров и праздника вдали. Тысячи живых искр в воздухе — и звенящий несмелый смех. Хелена прикрывала рот ладонью, но не могла ни оторвать взгляд, ни сдержать радостные, такие детские и чистые чувства. Вокруг неё всё сверкало, кружилось, рисуя беспокойные линии, и это казалось самым волшебным, что она видела в жизни.

Только в душе затаился страх, что на самом деле это виде́ние, что нет здесь светлячков, есть только ночь да водная гладь.

— Они взлетают в небо каждый год в последнюю осеннюю ночь, — прошептал Эдвард, и слова почти сливались с его дыханием.

Хелена обернулась. Он всё ещё держал её за руку — единственная связь с реальностью, единственное доказательство, что ей не кажется.

Они были так близко. И Эдвард был таким реальным и нереальным одновременно… Хелена протянула руку, прикоснулась к его щеке. Холодная… Она одёрнула руку, но глаз не отвела: вдруг бы он исчез?

Но Эдвард шагнул ближе, его руки легли ей на спину, её — ему на грудь. Настоящий. Он убрал прядь с её лица. Их взгляды встретились — и они оба закрыли глаза. Не нужно было видеть — только чувствовать. Холодная кожа. Горячие губы. Ногти, скользящие по шершавой ткани пальто, задевающие пуговицы. Пальцы, путающиеся в длинных распущенных волосах. И сердца. Быстрые. Рядом. По-настоящему.

И как потом было приятно тихо стоять в его объятиях, положив голову ему на плечо, смотреть на светлячков, всё ещё кружащих над тихим заливом, и на мир — неожиданно волшебный, понятный и светлый даже ночью. Будто все осколки реальности возвращались на свои места.

И только противный колокольчик — уже второй — звенел на задворках сознания.

Третий звонок прозвенел наутро и совсем в другом месте.

Услышав его, сэр Рейверн не сразу понял, что изменилось. Хелена часто вызывала его к себе, чтобы обсудить тот или иной вопрос, особенно с тех пор, как почувствовала, насколько близко власть. Она проводила с бумагами не меньше времени, чем он, стремилась к тому, чтобы он продвигал её идеи. И Рейверн даже не мог сказать, что с идеями её что-то не так. Он часто с ней соглашался, она слушала его предложения по доработкам, и власть, которую Хелена так ждала, сначала по крупицам, по мелочам — а потом больше и больше начала переходить к ней. А через неделю, на следующий же день после свадьбы, она получит всё.

От близости коронации становилось не по себе, и Один наверняка бы заявил, что Рейверн ревнует власть, хочет пользоваться своим положением правящего регента как можно дольше. «Как бы не так!» Властью Рейверн был сыт по горло.

Собрав бумаги и размышляя, о чём её высочество хочет поговорить на этот раз, к тому же рано утром, Рейверн вдруг застыл в дверях своих покоев и прислушался, будто неуверенный, что слышит то, что слышит. Звонок был такой знакомый, привычный, как бант из чёрных лент под воротником рубашки. Звонок, который Рейверн не слышал несколько лет, но который должен был рано или поздно раздаться.

Ухмыльнувшись и чувствуя неожиданную гордость, сэр Рейверн направился к кабинету Гардиана Арта. У дверей висел портрет короля во всю стену. При жизни и сам Арт, и художник гордились картиной, сумевшей передать и властность пышной фигуры, и строгий взгляд свысока, и даже колючую смешинку в уголках глаз и губ. Задержавшись у портрета, Элжерн Рейверн поклонился ему и вошёл.

Этот кабинет с тёмно-синими обоями с изображениями бронзовых геральдических лилий, с мебелью из тёмного дерева и застеклёнными стеллажами, полными книг и искусно вырезанных статуэток, не использовался два года. Мадам Арт боялась сюда заходить и работала в своём, а потому и сэру Рейверну не было смысла — как не было у него и права — приходить сюда. Он запомнил его покрытым тёмно-синими полотнами, а теперь, когда полотна сняли, оглядывал, словно впервые видел, хотя ничего не изменилось. Даже пыль, казалось, не посмела осесть ни на стол, ни на шкафы.

Изменилось одно: владелец. Хелена сидела в отцовском кресле, откинувшись на спинку и закинув ногу на ногу, и буравила Рейверна взглядом. И он слишком хорошо её знал, чтобы понять: за серьёзным лицом прячутся беспокойство и неуверенность.

— Доброго утра, миледи. Чем я могу вам помочь? — осторожно спросил Рейверн.

Хелена раздражённо сморщила нос, будто советник спрашивал не о том, будто она не хотела, чтобы он спрашивал вовсе. Но его было не провести, и Хелена отвела глаза.

— Мне нужен ваш… совет.

Слова дались тяжело, неприятно. Хелена поморщилась и, схватив ручку, начала крутить её в пальцах.

— Это моя работа, миледи, — сказал сэр Рейверн. — Я всегда к вашим услугам.

Хелена снова одарила его хмурым взглядом, поджала губы и, сжимая ручку, выдавила:

— Меня волнует Эдвард.

— Почему же, миледи? Мне казалось, вы счастливы, — сэр Рейверн хмыкнул.

Хелена не оценила.

— Вам казалось. — Она отвернулась, подперла лоб ладонью и прикусила колпачок ручки. После недолгого молчания обрывисто вдохнула и попробовала начать: — Просто вчера… — Голос дрогнул и сорвался. Хелена бросила ручку на стол и спрятала руки под стол. Сэр Рейверн не мог видеть, но был уверен: она заламывает пальцы. На него Хелена всё ещё не смотрела. Ещё один глубокий вдох, её плечи напряглись, и она попробовала снова: — В этом и проблема… Он милый. До ужаса милый, и добрый, и с ним хорошо, но… — Она замотала головой, жмурясь и вздрагивая всем телом. — Я его не люблю. — Подняла глаза, полные то ли боли, то ли обиды и прошептала: — А он меня — да. И это ведь… нечестно.

Хелена запустила пальцы в волосы — но быстро выпрямилась, глядя на сэра Рейверна. Она ждала любой ответ, любую реакцию, готова была даже защищаться, а он смотрел на неё в растерянности, не представляя ни что, ни как сказать. Она не походила на саму себя: напуганная, ищущая настоящего совета, пыталась разобраться, что правильно и нет. Когда её волновали чужие чувства? Когда и почему это стало важно? Почему она смотрела на него так, будто от его слов зависело важное решение, которое она, наверно, впервые боялась принять сама?