— Думаю, я люблю твою улыбку больше всего на свете.

Картер переворачивается на бок и щелкает выключателем на лампе, а затем притягивает меня к себе, укрывая нас одеялами. Он прав: мне не нужны многочисленные слои одежды, чтобы согреться. Мне нужен только он и огонь желания, что разгорается в области живота, когда он рядом.

Его губы касаются моей шеи, уха, щеки, когда он тихо напевает те же слова, что и в декабре, когда он обнимал меня и кружил на переполненном танцполе.

— Мне так повезло, что я тот мужчина, что засыпает рядом с тобой, Олли, — зарывшись лицом в мою шею, Картер издает тихий, счастливый звук. — Спокойной ночи, тыковка. Ты мне нравишься.

— И ты мне, Картер.

Сейчас только семь утра, а мой четверг уже кажется таким же фантастически потрясающим, как и ночь среды, потому что тело Картера все еще обвивается вокруг моего.

— Нет, — рычит он хрипло на мою попытку выскользнуть из его объятий, когда срабатывает будильник. Он обхватывает мою шею, притягивая меня обратно к себе, и закидывает на меня ногу, из его груди раздается тихий удовлетворенный гул. — Ты останешься со мной.

— Мне нужно идти на работу, Картер.

Длинные пальцы скользят по моему животу, прокладывая путь между бедер.

— У тебя жар. Ты берешь больничный.

Я поворачиваюсь в его объятиях и целую его сонное лицо, его глаза с темными ресницами все еще закрыты.

— Прости. Продолжай спать. Я оставлю запасной ключ на кухне.

— Можно мне съесть еще кексов?

— Ты собираешься съесть их все?

Он вздыхает. Это отчаянный, но довольный вздох, будто он рад, что я знаю его достаточно хорошо, чтобы задать этот вопрос.

— Да. Мы можем испечь больше в эти выходные, во все три дня, что ты пробудешь со мной.

Я думаю, что Картер уже спит, когда через полчаса я собираюсь выходить, поэтому не утруждаю себя прощанием. Это ошибка — он кричит мое имя с кровати, когда я открываю входную дверь.

Я прислоняюсь к двери спальни.

— Вы звали меня, сэр?

Он вытягивает руки вперед и манит меня рукой.

— Нужны обнимашки и целовашки.

Когда он обнимает меня, он делает это так же крепко, как и всегда. Картер целует меня так горячо, что у меня поднимается температура тела, я подумываю о том, чтобы все-таки взять больничный. Но потом он отпускает меня, разворачивает и шлепает по заднице.

— Хорошего дня, тыковка, — он заворачивается в идеальный буррито, бормоча себе под нос что-то о размере моей кровати и бесчеловечной температуре в моем доме.

Мой день становится еще лучше, когда в полдень меня ждет водитель лимузина, что подвозил меня домой с помолвки Кары и Эммета в прошлые выходные. В руках у него пакет с чем-то, что очень вкусно пахнет. Внутри — контейнер для еды, наполненный карбонарой с беконом из дорогого итальянского ресторана, и кусочек шоколадного чизкейка с «Орео» на нем.

Когда я прихожу с работы домой, там стоит другой запах. Знаю, это звучит странно, но это так. Может, это Картер здесь побывал, а может, это я сошла с ума. В любом случае, я улыбаюсь, снимая пальто, и направляюсь на кухню.

Я останавливаюсь в дверях, разглядывая яркую картину на барной стойке. Розовые, оранжевые и желтые тюльпаны в стеклянной вазе. И записка, лежащая рядом с ними, от которой в животе будто что-то подпрыгивает.

Красивые и яркие, прямо как ты.

С нетерпением жду этих выходных, чтобы просыпаться рядом с тобой.

Ты мне очень нравишься,

Картер

Я машу руками у лица, пытаясь разогнать жар, приливающий к нему прямо сейчас. Когда это не срабатывает, блин, я уже вся вымокла насквозь, я расстегиваю молнию на свитере и закидываю его в спальню. Но мне все еще жарко, поэтому я стягиваю леггинсы на бедра и…

Почему мне жарко?

Я подползаю к термостату, словно боясь взглянуть на него. Отчасти так и есть.

Семьдесят два¹⁷. Здесь семьдесят, блять, два градуса. Довольно резкий контраст с холодным воздухом, который был тут последние несколько дней.

Я лишь на половину спускаюсь в подвал, когда резко разворачиваюсь и взбегаю обратно. Еще две попытки, прежде чем я наконец спускаюсь полностью. Я хватаюсь за горло, рука дрожит на перилах, пока я таращусь.

Я пялюсь на подвал.

Точнее, я пялюсь на блестящую, совершенно новую печь, которой на 110 процентов не было здесь сегодня утром.

ГЛАВА 29

НЕ ПРОВОЦИРУЙ СУМАСШЕДШУЮ ЛЕДИ

Я сижу на одном месте последние тридцать семь минут. Не то чтобы я считал или что-то в этом роде. Я не должен удивляться. Это норма в нашей семье, и так было всю мою жизнь.

Но все равно я постанываю, проводя двумя руками по волосам, прежде чем медленно провести ими по лицу.

— Мам, ну давай же, — умоляю я, развалившись на диване. — Давай уже пойдем.

— Я еще не закончила краситься, Картер! — кричит она в ответ.

— Тебе это не нужно. Твое лицо идеально, — я бы сказал ей, что она Бейонсе, если бы это ускорило процесс. Только я уже пробовал, это не сработало.

Опустившись на пол, я закидываю одну ногу на спинку дивана, а другой упираюсь в пол.

— Я не понимаю, почему ты не можешь быть готова, когда говоришь мне, что будешь готова.

Мама, как известно, всегда опаздывает. У Дженни тоже есть этот грешок, но мама достигла совершенно другого уровня. Папа обычно перекидывал ее через плечо и выносил из дома, именно поэтому я сказал ей, что концерт Дженни начинается на полчаса раньше реального времени. Маленькая ложь во спасение сильно помогает нам успевать повсюду, ради чего надо выходить из дома.

— А я не понимаю, почему ты все еще ждешь, что я буду готова, когда я говорю тебе, что буду готова! Ты уже должен знать меня достаточно хорошо.

Она просовывает голову в гостиную. Тушью накрашен только левый глаз, отчего он кажется в десять раз больше правого. Я корчу рожицу и прячу лицо. Она закатывает глаза и угрожает мне кулаком, но при этом роняет кисточку туши.

— Карма, — бормочу я, получая щелчок по лбу и подергивание за ухо. Я отмахиваюсь, но она, гогоча, бежит по коридору.

— Еще минута, — пропевает она.

Я вздыхаю, потому что не верю ей. Вытащив телефон, я делаю то, чего избегал последний час: открываю переписку с Оливией.

Я не получал от нее сообщений с обеда. А тогда в ее сообщении была огромная благодарность, тонна сердечек и счастливых эмодзи, фотография пустого контейнера из-под пасты, и фото, где она облизывает «Орео». Последнее теперь стоит на ее контакте.

Но ее рабочий день закончился в три, а я до сих пор не получил от нее никаких новостей. Мне безумно хочется узнать, нашла ли она подарки, которые я ей оставил.

Я кладу телефон на грудь и складываю руки за головой, скрещивая ноги в лодыжках. Если я должен проводить дни в ожидании женщин, можно устроиться и поудобнее.

Я распахиваю глаза, когда телефон начинает вибрировать. На экране светится фотография Оливии, облизывающей печенье, и я вскарабкиваюсь на диван.

— Привет, Олли, — я одариваю ее своей лучшей улыбкой, но она быстро превращается в хмурый взгляд когда я замечаю ее грустное выражение лица. — Что случилось? Дети тебя достали?

Где-то позади меня раздается грохот, и через три секунды в гостиную вбегает моя мама. Она запыхается, глаза выпучены. Она указывает на мой телефон и говорит: «Оливия? Это Оливия?» — затем она подпрыгивает, закрывая рот обеими руками.

Ей пятьдесят два, если кому-то интересно.

Я прижимаю телефон к груди.

— Серьезно? Лишь это вытащило твою задницу?

Она только улыбается, садится на пол, скрестив ноги, и смотрит на меня широкими, невинными глазами. Она невероятная и такая, такая любопытная.