Данил замирает напротив меня. Он запускает пальцы в волосы и нервно взлохмачивает их. А его молчание громче любого крика.

Господи, ну почему все так?

– Скажи мне! – я срываюсь и ору так, что звенит в ушах.

– Да! Да, Альвина! – грубый голос Данила бьет меня куда-то под ребра. – Я хочу вернуть свою жизнь, а не считать эти ебучие копейки. Хочу, чтобы у меня… Блять, чтобы у нас было все! У тебя было все! И если для этого придется туда вернуться – вернусь. Сегодня же я смог выиграть билет в нормальную жизнь. У меня получилось выиграть даже тебя… Я спас тебя.

Мое сердце срывается куда-то вниз, а заодно срывает с меня розовые очки окончательно. Дрожь, расползающаяся по телу, безвозвратно дробит меня на части. Я произношу то, что понимала с самого начала, но просто слишком поверила. Или же слишком сильно влюбилась…

– Тебе нужна помощь. Ты болен, Данил. Прости меня, но… я не пойду с тобой на дно.

Несколько тягучих и болезненных секунд превращают ничтожно малое расстояние между нами в пропасть. Данил оседает. В прямом смысле этого слова. Сжигая меня мертвым взглядом заживо, он делает несколько шатающихся шагов назад, пока не подпирает спиной стену и не сползает по ней на пол.

– Не будь моим палачом. Прошу, Аля… Только не ты, – сдавленно хрипит Данил.

Я хочу заорать в ответ, что он конченая сволочь, отобравшая все, что у меня было. Отобрал часть меня и то, к чему я стремилась всю свою жизнь. Отобрал и даже не извинился.

Но молча, давясь рыданиями, вылетаю в коридор. Ключи, телефон, куртка, ботинки. И плевать, что я все еще в концертном платье, с размазанной по лицу косметикой, наполовину растрепавшимся пучком волос на голове и на улице вообще царит ночь…

Я все равно переступаю порог квартиры Крис навсегда.

– Альвина! – уже за закрытой дверью слышу истошный вопль Данила.

Я не жду лифт, а чуть ли не кубарем выскакиваю из подъезда. Кое-как дозваниваюсь Ане и сбивчиво объясняю, что мне некуда идти. Она, испуганная и заспанная, встречает меня на полпути в общагу. Крепко придерживая возле себя, она что-то объясняет коменданту. Я даже не слушаю.

В моих ушах все еще стоит его крик…

Каким-то чудом нас пропускают наверх, в комнату. Аня уступает мне свое ложе и скромно ютится в уголке кровати проснувшейся соседки. Они обе просто ошарашенно молчат.

А я, уткнувшись лицом в подушку, захлебываюсь слезами и ору от разъедающей меня боли в груди…

Полумрак небольшого банкетного зала ресторана приятно расслабляет. После двухчасового яркого света софитов это просто божественное спасение для моих глаз. Как и ненавязчивые звуки живой музыки, льющейся откуда-то из глубины ресторана, снятого в честь окончания нашего мирового турне.

Я безумно устала, но эта усталость просто патокой льется по венам наравне с холодным игристым вином в моем бокале. Уже собираюсь допить шампанское, подняться из-за стола и, наконец, позвонить Крис, но планы рушатся голосом Георга. Вижу, как он, уже с вальяжно расслабленным узлом галстука и слегка навеселе, покачиваясь, выходит в центр зала и призывными движениями рук переключает все внимание своих подопечных на себя. Я с тихим стоном готова сползти уже под стол. Начинается очередной пьяненький спитч минут эдак на сорок. И откуда у шестидесятилетнего человека столько сил и здоровья, чтобы и по миру кататься, и периодически прибухивать?

– Дорогие мои, – громкий голос Андерсена окончательно притягивает взгляды всех присутствующих, – позвольте я начну на русском, продублирую потом на английском. Мы все большие молодцы. Каждый из вас внес непосильный вклад в то, чтобы сегодня состоялось шедевральное закрытие сезона. Более тридцати концертов и все солд-аут. Более двадцати стран и везде нас ждут снова. Но я безумно рад и горд, что именно здесь, в России, состоялось шедевральное закрытие этого сезона. Именно в том городе, откуда и начался мой музыкальный путь. И не только мой. Сегодня поздравлений заслуживает ещё один человек, – Георг выжидающе замолкает, начиная бегать взглядом по собравшейся вокруг него толпе в смокингах и вечерних платьях. – Альвина! Можно тебя?

Теперь слиться под стол хочется ещё больше, но деваться некуда. Андерсен все-таки замечает меня, скромно сидящую с бокалом в руках, и весьма активно жестами предлагает выйти вперёд.

Чувствую жуткую неловкость, когда поднимаюсь и осторожно протискиваюсь через своих коллег. Большая часть их взглядов устремлена в мою сторону, но я до сих пор не могу привыкнуть к такому пристальному вниманию. Нервно поправляю за ухо локон, выбившийся из низкого пучка волос на затылке, и скромно становлюсь рядом с Георгом.

– Алечка! – начинает он, вдохновлено распахивая глаза, окружённые россыпью глубоких морщин. – Я горд и безумно рад, что ты так выросла. И речь сейчас не о том, что сегодня у тебя день рождения…

Я смущённо морщусь, так как особо не афишировала об этой дате, а те, кто отлично понимают русский, тут же начинают одобрительно шушукаться и прихлопывать в ладоши. Но Андерсен, приложив палец к губам, возвращает тишину.

– Аля, я хочу сказать тебе большое спасибо, что доверилась нам. Нашей огромной команде профессионалов и талантов. Мы все видели, как порой тебе было тяжело, но ты слушала, прислушивалась, подстраивалась, училась, а где-то иногда оставалась при своём мнении. И сегодня ты превзошла саму себя. Этот финальный концерт – твоя личная победа. Мы долго и упорно шли к ощущению, что ты полностью влилась в нашу музыкально-интернациональную семью. И теперь я точно знаю, что ты наша. Ты показала нам свою душу. Наша яркая звездочка, наш свежий глоток вдохновения и чистоты. Наша Альвина – Мальвина…

Андерсен расслабленно смеётся. Видимо, приправленному алкоголем, ему это сравнение кажется весёлым.

Альвина – Мальвина.

Мальвина…

Мне хватает одного слова, чтобы перед моими глазами растворился этот банкетный зал со счастливыми, немного пьяными лицами коллег по цеху.

Одна фраза, и передо мной словно нет прошедших двух лет. Меня затягивает туда, где я опять рыдаю так, что дрожат стены комнаты в общаге. Мне снова больно до обмороков.

Прошло два года, а я до сих пор чувствую каждую деталь той боли. Помню, как через несколько дней после того кошмара Аня забрала мои вещи из той проклятой квартиры. Помню, как, закрывая ладонями уши, я сползла к полу, когда услышала, что там перебито и сломано все, что можно разбить и сломать. Что все усыпано осколками, пустыми бутылками из-под бухла и не считанным количеством смятых купюр. Только Его там не было.

И самое мерзкое, что я понимала, где он…

Удивительно, но Крис ничего мне сказала. Она прислала краткое сообщение: «Прости меня. Я не знала, что так получится».

И я не знала. Не знала, как мне жить, чем дышать… как дышать. Понятия не имела, где искать силы, чтобы каждое гребаное утро открывать глаза.

За небольшую взятку комендант ненадолго сделала вид, что не замечает моего присутствия в комнате Ани, пока не решится моя проблема с жильём. Чтобы каким-то образом напроситься опять на место в общаге уже и речи не шло. Обозленный донельзя Граховский устроил мне жёсткий прессинг в консерватории. О том, что концерт был сорван по моей вине, естественно, знали все. Я стала своеобразным изгоем. Попытки поговорить или объясниться были успешно провалены. Аристарх Григорьевич просто делал вид, что меня больше не существует.

Возвращаясь с пар в общагу, я укладывалась на свой матрас, брошенный на пол общажной комнатушки, и выла. Мне хотелось сдохнуть. Я состояла из одной сплошной боли, разочарования и ядовитой любви к Нему.

После нашего расставания не смогла сесть за инструмент. Когда-то я сказала, что играю не руками, а душой. И ведь не врала.

Данил сделал все, чтобы я её больше не чувствовала.

Неизвестно, чем бы это все закончилось, если бы через три недели после всего того ада, прямо с пары меня срочно не вызвали к Граховскому.