Я успеваю продрогнуть за секунду, стоит только осеннему воздуху коснуться моих стоп. Приходится забиться в угол дивана прямо в джинсах и спрятать нос в ворот свитера. Но холодно здесь, видимо, только мне, потому что Даня, стоя возле открытого окна в одной футболке, лишь расслабленно ведет плечами. А потом залпом, жадными глотками, опустошает свой стакан со спиртным. Еще пара движений и лицо Данила, покрытое ссадинами и синяками, подсвечивается всполохом зажигалки.

Он делает несколько глубоких затяжек и, закинув голову назад, окружает себя серыми клубами никотина. Я не отрываю от него взгляда. Даже через темноту и дым хочу смотреть ему в глаза и видеть, что там за ними и насколько бездонна эта боль.

– Я не знаю с чего начать, – с хрипом шепчет Данил, когда наши взгляды пересекаются, цепляясь друг за друга.

– С того, что первое приходит в голову. Что больше всего не дает тебе покоя.

Сделав еще одну затяжку, Даня взъерошивает дрожащими пальцами свободной ладони свои волосы:

– Я должен большую сумму. Очень большую.

– Сколько? – я шепчу и чувствую, что боюсь услышать ответ.

Продолжая смотреть на меня в упор, Данил произносит то, отчего в меня острыми иголками впивается шок:

– Около миллиона, Аль…

Данил

Моя семья, на первый взгляд, была без отклонений: отец влиятельный бизнесмен, мать ухоженная домохозяйка, а я вообще родился с двумя серебряными ложками во рту.

Но это только на первый взгляд. А на самом деле у нас не было никакой семьи, потому что я всего лишь случайный результат романа моей матери на стороне.

И, может быть, об этой тайной связи никто и никогда не узнал бы. Аборт унес бы вместе со мной позор такой измены, если бы не желание мамы сохранить эту внезапную беременность. Именно внезапную, потому что к серебряной свадьбе с Олегом Вершининым у нее с ним было много общего: бизнес, дома, яхты, постель, а вот детей не было.

Лет в тринадцать я стал понимать, что того, кого я зову «папой», мало интересует моя жизнь. Мы не были близки от слова «совсем». Но я и предположить не мог, что этот человек не имеет ко мне никакого отношения. Моим воспитанием занималась исключительно мама. После родов она ушла с головой в меня и мои пеленки, забросив все, что связано с бизнесом.

Ее внимание было завязано на мне и на моих прихотях. До определенного момента я даже не знал, как звучит слово «нет». Но когда мне исполнилось четырнадцать, с мамой начали происходить странные вещи. Участившаяся забывчивость списывалась на усталость и возраст, но дальше – больше. Ей вдруг стало сложно выполнять самые простые дела: заварить чай, одеваться, привести себя в порядок.

Хватило четырех лет, чтобы из красивой и ухоженной женщины мама превратилась в самую настоящую полунемощную старуху. И будь я на тот момент взрослее и умнее, то, может, отнесся к происходящему по-другому. С пониманием, что это болезнь и что с каждым днем я теряю самого дорогого и, как позже оказалось, единственного родного человека.

Альцгеймер.

В восемнадцать лет мне это ни о чем не говорило. Лишь раздражало, что я не мог привести в дом друзей или девушку, потому что у мамы уже начались расстройства поведения и психики, а сиделки менялись одна за другой.

Поэтому в девятнадцать я официально свалил жить отдельно в квартиру, купленную мне матерью еще задолго до своей болезни. И мой «отец» даже не был против этого переезда. А что я?

Наличие свободных денег и отсутствие какого-либо родительского контроля – и я пустился во все тяжкие. Учеба в престижном вузе? На хер! Проплачивался каждый экзамен. Волнение за свою, потихоньку теряющую разум, мать? То же на хер! Все, чем я занимался – это жестко тусил по клубам, беспроглядно трахался накуренный или под веселыми таблетками и… играл. Сначала все было «безобидно». Ставки на спорт, игровые автоматы, домашние посиделки с покером. Пока однажды не попал за настоящий стол, обтянутый дорогим зеленым сукном, где ставки были гораздо серьезнее, чем кто первый из пацанов трахнет накаченную в хлам телку.

И пиздец. Меня затянуло. Казалось, что в тот момент я понял: вот он – истинный кайф. Игра стала моим наркотиком, а азарт – ее иглой.

Я не мог ни спать, ни есть, если не получалось отыграть просаженную сумму. Стал забивать на пацанов и тусовки.

Я не вылезал из всех подпольных мест города, пока не уходил оттуда с выигрышем. Но мне всегда было мало. Мысль, что можно взять больше, просто выжигала мои мозги. Я погряз в этом настолько, что около полугода даже не заявлялся в родительский дом. Тупо забыл, что есть что-то еще кроме «стрит-флеш» или «каре».

А то, что меня не трогал отец… Так мне казалось, что это круто. Я ощущал себя свободным, самостоятельным и до хуя взрослым. Правда, в один прекрасный момент кредитка перестала быть безлимитной и оказалась заблокирована. И только тогда я соизволил явиться к родным пенатам: пустым и запертым. В доме не было уже ни матери, ни отца.

Несколько дней он даже не отвечал на мои звонки. Через общих знакомых мне удалось выяснить, что маму отправили в клинику. Пришлось заявиться в «Вершину» и выцепить отца там. Тогда на мою, и без того больную башку, свалилась вся правда.

Он не стал подбирать выражений и церемониться. Олег Вершинин сказал мне все как есть.

« – Больше двадцати лет я притворялся и играл в семью. И все это время чувствовал себя виноватым, когда смотрел на тебя. Представляя, что ты мог быть МОИМ сыном. Родной плотью и кровью. Нелли не скрывала, что забеременела не от меня. Сказала правду, а я принял эту ношу. Думал, что прощу твою мать за измену. Винил себя, что не смог подарить любимой женщине ребенка. Все, что ты имел – это лишь мой откуп за это чувство вины, что так и не смог тебя принять. Я всегда мечтал о сыне, но слишком поздно понял, что хотел СВОЕГО сына. Ты не имеешь никакого отношения к фамилии Вершинин и к моим деньгам. Даже рот не разевай на мой бизнес. Все давно оформлено на меня, а надо будет, любая ДНК экспертиза подтвердит, что ты чужой выродок. Твоя мать умирает, и мне плевать, что ты дальше будешь делать со своей жизнью. Не справишься со своими проблемами, значит, ты дерьмо. А дерьму место в дерьме… »

Это была наша последняя встреча и разговор. Я даже не понял, что все рухнуло передо мной. У меня словно забрали жизнь. Я двадцать один год был Даниилом Олеговичем Вершининым, а за секунду стал – никто. В общем, из моих воспоминаний пропали около двенадцати месяцев. Очнулся лишь в прямом смысле проиграв все: машину, оставшиеся деньги и квартиру, подаренную мамой.

Осознание, что вообще произошло, шарахнуло после первой ночи, проведенной на улице. И только тогда до моей башки, наконец, дошло, что кроме умирающей матери и моих долгов, у меня больше ничего нет.

Я один.

Данил замолкает, но продолжает смотреть на меня в упор через полумрак и тишину комнаты. А я… Я растерянно сжимаю в пальцах все ещё полный стакан с виски.

В моей голове пока что с трудом держится все услышанное, хотя все, наконец-то, стало на свои места. И как Даня оказался в этой квартире, где пропадал ночами, почему закончилась та сладкая жизнь с его фото в интернете, и откуда взялись эти деньги на машину и бриллиантовый подарок, которой мы так и не нашли после того, как он оказался сорван с моей шеи…

Мне нужно сейчас что-то сказать. Что-то правильное, успокаивающее, обнадеживающее, но я лишь с трудом сглатываю ком в пересохшем горле.

Затушив о дно своего уже пустого стакана далеко не первую сигарету, Данил делает несколько шагов к дивану и располагается на противоположном от меня крае так осторожно, как будто боится моей реакции. Опершись локтями о колени, он запускает ладони себе в волосы и с остервенением сжимает их пальцами:

– Я не знаю, что мне делать.

Во мне спутываются и жалость, и дикий, выжигающий страх оттого, насколько Данил выглядит беспомощным. Я убираю так и не тронутый виски на пол и просто подползаю к Дане. Уткнувшись лбом в его каменное плечо, обхватываю пальцами предплечье, ощущая под ними дрожь.