Нет, это слишком мелко для меня.
Стану самой гигантской галактикой.
— Я тоже, — откровенность подкралась в тот самый момент, когда сознание почти растворилось в созерцании мультивселенной.
Нам не нужно много слов для того, чтобы услышать друг друга — недосказанность превратилась в привычное понимание себя и другого, а приоткрытые сердца сближали лучше, чем пустые разговоры. Наши беседы всегда были не длинные, но, с другой стороны, это понятие было субъективным. Для кого-то и мой список психотравм мог не иметь конца. Порой и я сама его не видела...
Потушив сигареты, мы вернулись обратно на кухню — и вовремя, иначе круассаны бы сгорели. Правда, они всё равно оказались сухими и тонкими, почти без вкуса и запаха, ведь мы не дали почти никакого времени для того, чтобы тесто настоялось. И даже не стали их доедать, оставив самые неприятные на вид Вильгельму, а лучше Терезе.
Да уж, Анна оказалась права, когда говорила про отравление своей пищей. Зато как вкусно готовила воспитательница Лин...
Сердце болезненно сжалось.
Быть может, и она в другой реальности была мне родной матерью. Готовила по зиме хот-пот, нежно заплетала волосы, целовала в макушку перед сном и неустанно выслушивала — так, как в приюте, но только в... доме. Настоящем, родном доме. Где тепло, уютно и спокойно. Где я действительно могла быть доброй, помогать в хозяйстве, шить наряды и вечно смущаться при виде Алестера. Где мы втроём — счастливая семья, не знавшая ни одиночества, ни горя, ни... гибели. От моих же рук.
— Я придумала.
Медленно моргнув, я отогнала мысли о невозможном: смысл терзать себя, зная, что такого никогда не было и не будет? И как бы душа ни требовала бескорыстной любви, разум понимал: стоило полагаться только на саму себя. Как я всегда и поступала.
— Что?
— Желания.
Комок нехотя зашевелился, послышались предсмертные стоны, чавканье крови и шорох уползающих змей. Наконец развязался — и из памяти всплыл разговор у фонтана института Донована, где мы втроём стояли, курили и болтали о трёх желаниях. О Аоинь, как же это было давно... казалось, прошёл не один год с тех времён, а не две недели.
Поразительно, как Анна вообще вспомнила об этом.
— Какие же? — без особого энтузиазма спросила я, перестав гипнотизировать микроволновку.
— Если я скажу вслух, они не сбудутся, — отложила телефон в сторону подруга и с подозрительным блеском в глазах посмотрела на меня.
Мы сидели друг напротив друга как на допросе, и меня не могла не позабавить возникшая ситуация.
— Ты забываешь, что я фея.
— Скорее ведьма, как Арни тебя называет, — съехидничала девушка.
— Меня как только ни называли, — рассмеялась я, вспомнив всех использованных парней. — Однажды меня даже кто-то назвал «холодной попкой».
Лицо Анны вытянулось от улыбки.
— Холодная попка? Серьёзно?
— Всякое приходит в голову пьяным парням, — развела я руками не без гордого веселья. — Мне даже один раз пришлось отказаться от замужества. И, тут уж надо признаться честно, к своему стыду мне никогда не стыдно.
Никогда бы не подумала, что мы вдвоём можем так долго смеяться. Даже не истерично, а искренне, с пониманием, без масок — мы очень странные подруги, но зато впервые оказались настоящими. И издеваться над тупостью кого-либо, пожалуй, стало одно из наших самых любимых развлечений. Даже такому малоэмоциональному человеку, как Анна, не хватало времени простого человеческого юмора. И свободы от чувств.
— А ты бы вообще хотела выйти замуж? — вытерев салфеткой слёзы от смеха, спросила она.
— Только когда стану старухой, завалившей в постель не менее миллиона парней, — закинув ногу на ногу, выпрямила спину я.
— Но это невозможно! — прыснула собеседница. — Ты умрёшь раньше времени!
— Не беда, достану их с небес.
— Или из ада?
— Хоть из сточных вод, — вспомнила я неудачную шутку Вильгельма, и Анна поняла моё неравнодушие к нему. — А ты?
Та хотела было уже открыть рот и ответить, но внезапно поникла. Вместо тревожности пришло раздражение: ну вот опять. Только мы с Анной наконец-то могли нормально поговорить и даже повеселиться, не отвлекаясь ни на что, как подруга вновь оказалась под давлением обречённости и горя. Сколько можно уже? Почему так происходило каждый раз? Аж бесило.
С другой стороны, раньше резкого перехода и не было заметно: девушка всегда ходила в удручённом состоянии, не показывая ничего лишнего. Лишь моими стараниями она смогла открыться с других сторон. И всё же её беспощадно тянуло обратно...
— Прошлое, — загробным голосом прошептала она.
— Ты о чём?
Взгляд зацепился за её тонкие пальцы, теребящие цепочку между кольцами.
— Я бы пожелала изменить своё прошлое.
Молчание.
Холод погрузил ещё пару секунд назад тёплую кухню в скорбную тишину. И чем я лучше? Сама постоянно вспоминала юные года, без устали таская на плечах непомерный груз — то были раскрошенные черепа, гнилые органы и тягучая тьма из останков собственных злодеяний. То была не кровь, нет, а тошнота демона, всегда сидевшего меж моих алых рогов — своими же руками создала себя столь грязную, пошлую и бездушную.
Ими же себя и душила.
— Я бы тоже этого хотела, — выдох, а вместе с ним и признание: — Не попади я в приют, сложилось бы всё иначе.
Прикосновение чужой руки было мне утешением.
— И мы бы никогда не встретились бы, — Анна заметила мой недоумённый взгляд и тоже призналась: — Я догадывалась.
Пальцы сжались в кулак.
— Так очевидно?
Грустный вздох со стороны.
— Бывает, конечно, что дети совершенно не похожи на своих родителей, но чтобы настолько...
— Да, мы совершенно разные, это точно, — рука расслабилась. — Поэтому у нас слишком много ссор, криков, обид...
— Творческих людей редко когда понимают, — с таким огорчением в голосе проронила amie, что я невольно удивилась:
— Неужели тебе это знакомо?
Вдруг Анна удобнее схватила меня за руку и молча куда-то потащила с совершенно нечитаемым выражением лица. Ничего не оставалось делать, как пойти следом: через лестницу на второй этаж, а затем и на третий, больше похожий на просторный чердак, разделённый напловину стенкой и единственной дверью. Именно к ней мы и направились.
Я ахнула от восхищения, как только оказалась внутри.
Бабочки.
Разноцветные, большие, маленькие, яркие, мрачные, с одним крылом или двумя — их было бесчисленное множество, как и подписей под каждой. Мёртвые находились под стеклом в гигантских витринах, нарисованные графитом и углём — на стенах, на потолках и даже на полу, стопкой сложенные возле пару непримечательных кресел, матраса с обогревателями и лестницы. А в углу находился небольшой террариум с маленьким водоёмом, камнями, землёй и с растениями: среди них тёмными пятнами порхали бабочки-траурницы. Будто приветствуя хозяйку, одна из них вылетела и уселась на протянутый пальчик Анны.
В её серых глазах я впервые увидела упоение.
— Когда-то они все были живы... — она завертела головой, осматриваясь, и я вместе с ней. — Но когда нам пришлось переезжать из Парижа в это захолустье, многих пришлось продать, а ещё больших засушить. Я храню здесь память о счастливых временах...
— Не знала, что ты интересуешься бабочками... — я говорила тихо, боясь разрушить сокровенные мгновения.
Половица тихо скрипнула под ногой Анны, когда та шагнула в неком танце, заворожённая мыслями о детстве.
— О них мне любила рассказывать Стефани.
Движение ногой, взмах руки — бабочка взмахнула чернильными крыльями и взмыла в воздух.
— Мы с ней познакомились в моей любимой кофейне, где работала Натали, сестра моей матери. Похожие не только внешне, но и внутренне, мы быстро подружились: болтали обо всём, помогали тётушке, ребячились и беспечно проводили время в свои-то тринадцать лет, — ещё шаг, и ещё, руки взяли лист и набросали очертания крыльев. — Никто никогда не был так близок со мной, как Стефани. С ней я познала и счастье, и первую любовь, и мелкие шалости, и удивительный мир бабочек. Однако... — мечтательные нотки в голосе внезапно сменились горечью, — с ней же я впервые столкнулась и со смертью.
