— При нашей первой встрече ты сказала, что я урод. Неужели так похорошел за прошедшее время? — парень заметил, как я не сводила с него взгляд.

— Из всех моих знакомых ты самый заносчивый, — как можно злее огрызнулась я.

— Привыкай.

— Что б ты в аду сгорел, — выругалась я на китайском с полной уверенностью, что Инграм меня не поймёт.

Но через секунду он выдал на моём родном языке следующее:

— Я там уже бывал, птенчик.

Брови взметнулись вверх — не каждый день встретишь в Англии кого-то, кто вполне уверенно говорил на китайском.

— Сумасшедший.

— От сумасшедшей слышу, — облизал пересохшие губы Инграм.

От его движения потяжелело внизу, и я выронила футболку.

— Тебя выдаёт акцент.

— Точно так же, как и тебя, птенчик, — проговорил парень на идеальном английском с толикой хриплоты в голосе.

— Почему ты меня постоянно так называешь? — я тоже перешла на другой язык.

Инграм подошёл ко мне вальяжной походкой, специально растягивая время перед ответом.

— Только жертва готова попасть в клетку к хищнику, — он встал вплотную ко мне и уверенно провёл кончиками пальцев по моей щеке. — Такие вот маленькие, глупые, наивные пташки, как ты, Равенна Вэй.

По коже прошли мурашки — он впервые назвал меня по имени. И мне это дико понравилось: вкрадчивый голос был полон власти и желания, пробирал до костей и заставлял подчиняться. Я неотрывно смотрела в его чёрные глаза и отчётливо видела своё отражение, но никак не эмоции парня, не его душу.

Была ли она у него?..

— Такими легко управлять, — Инграм наклонился, остановившись в паре миллиметров от моей шеи и вздохнул запах черничного шампуня, — такие жадно ловят каждое слово, каждый взгляд, но натыкаются лишь на равнодушие, — невесомо коснувшись рукой, он убрал мои волосы назад. — Они думают, что контролируют себя и ситуацию, но на самом деле они — ничтожество под моими ногами.

Лёгким движением пальцев он снял с меня халат, кинув его на пол. Только через мгновение до моего затуманенного разума дошло, что я стояла перед ним совершенно голая, и тут же покраснела. Впервые я не знала, как на это реагировать, что делать дальше, ведь не я управляла сложившемся положением — я даже себя не контролировала. Странное ощущение покорности сковало смиренными путами грудную клетку, нечто чужое залезло то ли под кожу, то ли сразу в сердце. Что это за чувства? Что со мной? Почему я так реагировала? И невероятно сильно хотела, несмотря на неприязнь...

— Ты игрушка для меня, птенчик. Никто.

Инграм грубо схватил меня за ягодицы и уложил на кровать, а сам упёрся на локти. Он жадно впился в меня губами: поцелуй был рваным и деспотичным, но таким умелым, точно мы целовались друг с другом не в первый раз, а не одно столетие подряд. Удовольствие жарким пламенем разогнало кровь, спина чуть выгнулась от нетерпения, пальцы сжали ткань одеяла. Тихо застонав, я углубила поцелуй, пока Инграм шарил рукой по всему моему телу. От каждого ненасытного прикосновения парня кожа горела словно от раскалённой качерги, хотя его ладони оставались всё такими же холодными, как лёд. Эмоции взорвались во мне диким фонтаном лавы, когда Инграм начал проводить томную дорожку поцелуев до груди. Я даже забыла о своём чёрном отпечатке, но Инграм обошёл его стороной и с особой страстью облизал сосок.

Я уже ещё больше выгнулась, но тут почувствовала резкую боль.

Инграм очень сильно прикусил сосок. Я вцепилась в его белые волосы, желая отстранить от своей груди, и он неохотно отцепился от неё. Но тут же с новой остервенелостью начал оставлять засосы на моей коже, постепенно приближаясь обратно к лицу. Тревожность смешалась с блаженством: слишком давно меня с таким жаром не целовали. Но то, что это делал Инграм, рушило всю идиллию — подняв голову и встретившись со мной взглядом, он победно усмехнулся и вновь впился в мои губы, как вампр, слишком давно не пивший кровь.

Инграм Касс — божество на грани сознания. Три секунды на вздох и вечность, чтобы утонуть в его

чёрных мерцающих глазах. Так и хотелось закутать его хрипловатый голос глубоко в душу и бесконечно долго сжимать, пока все жизненные соки вместе с последним стоном не перейдут к нему в тело.

Инграм Касс — смерть в обличье похоти, всевластный мерзавец, самолюбимвое воплощение греха. Невозможно не обожать этот яд, принимаемый по собственному желанию. Хочется вколоть, втянуть, впитать в себя полностью, сожрать с потрохами белоснежную гладкую кожу, зацеловать мягкость лукавых губ.

Если бы не боль.

Инграм с силой сжал за бок, впившись ногтями в мою кожу до крови. С трудом я разорвала поцелуй и, тяжело дыша, прошептала ему в губы:

— Перестань, мне больно.

— Уже не нравится? — гадко ухмыльнулся парень и резко тронул меня между ног. — А так?

Гигантская волна неприязни мгновенно отрезвила холодной водой: чисто машинально я влепила ему пощёчину.

На секунду мне показалось, что Инграм растерялся от такой реакции, но уже в следующее мгновение он охватил мою шею, начав душить. Кровь бешено запульсировала в висках, страх затравленно застучал о стенку самосохранения — я никак не ожидала такого исхода. Всего за пару секунд от благоговейной страсти мы перешли в лютую ненависть.

И это было страшно.

— Если ещё раз ударишь меня, мелкая шавка, — Инграм с силой встряхнул меня, а во мне почти не осталось воздуха, — я убью тебя на месте.

И ушёл, вновь оставив меня использованной и разбитой.

_______________

¹ В поздней китайской мифологии божество, уничтожающее саранчу. Считается, что Ба-Чжа вызывает саранчу в суд и сажает её на цепь. Ба-Чжа изображается с лицом человека, с носом, похожим на птичий клюв.

² Цитата Лао-цзы.

³ Бог-покровитель нищих и цирюльников в китайской народной мифологии.

⁴ Не человека ненавижу, а его пороки (лат.)

Может, после смерти мы отправляемся в другую вселенную? И думаем, что она одна такая, как считаем сейчас?

Может, наш дух всё же не исчезает насовсем, когда тело кладут в гроб. Может, каждый погибший за все времена до сих пор где-то находится, просто в другом мире, не в раю и не в аду. Может, там оно тоже со временем умирает и появляется ещё в одной вселенной. И так мир за миром. Может, люди жили вечно?

Или не было смысла в этих глупых мыслях. Тело гибло — разлагались органы, жрали черви, синела кожа. А души никогда и не было, а после смерти она никуда и не переходила. Максимально обычно, с полным соблюдением физических законов. Вот только если когда-нибудь подтвердятся новые теории физики, то эти законы окажутся совершенно неверными...

А чему тогда верить?

Смерть — мрачный гость. Приходила без стука, методично садилась за стол, не притрагивалась к чашечке чая, слушала внимательно и долго. В какой-то момент могло показаться, что она полностью замерла — умерла? — пока Смерть одним резким движением не оборвёт нить жизни. Она не друг и не враг — часть нашей повседневности, такой же житель вселенной, как и мы, люди. Вот только... смерть странная.

Человечество, как и животный мир, состояло из атомов, молекул, клеток — мелкие частицы, которые вместе образовывали живой организм. Но как так получалось, что если где-то между ними обрывалась связь, то умирали и все остальные? Ведь гиб не человек, нет. Гибли молекулы. Мы все — лишь молекулы. Как и вся вселенная. Да и эти мелкие частички никуда не девались после смерти человека — жили себе дальше, просто уже не составляли ту функцию, что нужна была для мира.

И всё же...

Как так получалось, что человек умирал?

И ведь не было ничего грустнее, чем осознавать, что тебе абсолютно плевать, умрёт ли другой человек или нет. Даже если ты с ним был знаком. Даже если был почти другом...