— Трусость? — Я ткнул пальцем в сторону двери. — Считаешь, что трусость — это желание противостоять человеку, готовому убивать и…

— Да не в этом дело! — с досадой бросила Белинда. — Ты можешь представать перед людьми лишь в двух ипостасях: ты с ними либо сражаешься, либо спасаешь. Ни та, ни другая ипостась не даёт тебе возможности проявить чувства, свойственные обычному человеку, а ведь каждый из нас чего-то страшится, тоскует, сомневается. До сих пор ты вполне успешно существовал в своем мире, потому что, сражаясь или спасая, ты обычно выигрываешь за счет силы или… — Она запнулась, подбирая слово. — Или абсолютной безжалостности. И вот ты начинаешь опасаться, что не сумеешь раскрыть дело или спасти от смерти девушку, или дюжину девушек. — Белинда вновь развела руками. — Разве ты позволишь мне или любому другому человеку оказать тебе помощь? Нет, на выручку тебе приходит виски. А если кто-то тебе и поможет, то слова благодарности не дождется. — Она безнадежно качнула головой. — Да, у тебя самые благие намерения. Я знаю, что это так. Но почему бы тебе не умерить свою гордыню, перестать вести себя подобно одинокому герою? Почему не спуститься на землю, как делает большинство из нас? Разве ты не видишь, что хотя бы тень сочувствия к отчаявшемуся, уязвимому собрату сделает тебя гораздо лучше и как человека, и как полицейского?

Я вдруг ощутил, что больше не хочу ее слушать.

— Ты считаешь меня персонажем своих романов, Бел. Пойми, мой характер нельзя взять и переписать. Я — чертовски хороший инспектор, что бы там ни думал Винсент или любой из моих близких.

Белинда хотела было возразить, но передумала и лишь вздохнула:

— Ладно, не бери в голову.

Она встала, нагнулась за накидкой, лежащей на кресле, и повременила, глядя на меня.

— С Винсентом ты бороться не можешь — вот в чем проблема. Спасать его тоже не требуется. Но я сейчас не готова продолжать этот разговор. — Она оделась и с некоторым удовлетворением добавила: — Завтра наверняка будешь чувствовать себя мерзко.

Меня ее логика не устраивала, хотя железных доводов наготове не было. Так что я сделал ход, который считал заведомо выигрышным:

— Я стою обеими ногами на земле, потому что при рождении мне не полагалась карета, в которой можно уберечь от грязи красивые ботиночки, и ты об этом помнишь.

Даже сквозь затуманенный мозг я понимал: это удар ниже пояса, нечестный и несправедливый. Да, Бел родилась в богатой семье, однако никогда не попрекала меня моим прошлым. И ее семья тоже сталкивалась с горем, которому деньгами не поможешь.

Белинда сразу осунулась и открыла дверь.

— Выйди со мной, — холодно произнесла она. — Мне нужно поймать кэб.

— Разве тебя не ждет экипаж?

— Не знала, что придется уехать.

В ее голосе прозвучал упрек, и все же я, решив не исправлять допущенную ошибку, сунул ноги в башмаки, смяв задники, и вышел с Белиндой на угол. Подозвал кэб и помог ей забраться внутрь. Боже, я ведь делал это тысячу раз, чувствуя тепло ее пальцев, затянутых в перчатки, и всегда ощущал в душе холод, когда рука Бел выскальзывала из моей ладони. Я назвал кэбмену адрес, причем пришлось повторить трижды — мой язык каждый раз нес невнятицу, — и наконец кэбмен меня понял.

Экипаж отъехал. Я вошел в дом, запер дверь и попытался скинуть ботинки, зачертыхавшись, когда один из них не пожелал слезать с ноги. Сбросив башмак, метнул его в стену и бросился наверх, где упал в неразобранную кровать.

Мы и раньше ссорились, но на этот раз я, даже находясь в дурмане, понимал: такого еще не было. Иначе с чего бы такая боль в груди…

Проснулся я к полудню от тупого биения крови в висках. Игнорировал его, сколько мог, пока не понял, что стучит не в голове. Кто-то барабанил в дверь.

Я сел в кровати с гудящей головой и тошнотворным вкусом во рту. Желудок крутило. Стук продолжался. В одном Белинда была права — я и в самом деле чувствовал себя омерзительно. Зажав голову в ладонях, прислушался. Стук возобновился.

Господи ты боже мой… Неужто Гарри забыл ключ? Если так, вежливой улыбки он от меня не дождется.

С трудом встав, я оглядел измятую одежду, спустился на первый этаж и отпер дверь. На пороге стоял Тимми, курьер из Ярда. Парень раскраснелся и вспотел.

— Меня послал мистер Стайлз, — выдохнул он, — просил передать, что нашли четвертую.

— Четвертую… — тупо повторил я.

Тимми согнулся, упершись руками в колени.

— Еще одна леди в лодке…

— Но… сегодня ведь суббота, — пробормотал я, чувствуя, как темнеет в глазах. Точно ли суббота? Интересно, сколько я проспал? — Суббота, верно ведь?

— Ну да, — неуверенно глянул на меня парень. — Мистер Стайлз просил немедленно отвезти вас на Уоппинг-стрит.

— Что он сказал — жива ли леди?

— Нет, погибла.

Тимми говорил уверенно — вероятно, сам видел тело, и мое сердце упало. Соображал я до сих пор туго, однако вину свою видел невооруженным глазом. Черт меня дернул сообщить Форсайту о серии убийств… Доктор немедленно проговорился, мои слова попали в газеты, и в результате преступник сделал следующий шаг на три дня раньше.

— Мне нужно переодеться, — сказал я, пригласив Тимми пройти.

Войдя в вестибюль, я окинул взглядом ждущих в нетерпении репортеров. Девять человек… Дежурный сержант тщетно пытался навести порядок. Здесь были и Том Флинн, и Джон Фишел. Остановившись у порога, я прислушался к разговору в кабинете, стараясь не попадаться на глаза Винсенту.

Опознавательных знаков на лодке не обнаружено. Украшений на жертве также нет. Дауэр уже нарисовал портрет погибшей, хотя я сильно сомневался, что, установив ее личность, мы поймем мотив убийцы.

— Запястья жестоко порезаны, — произнес кто-то.

Я немедленно представил себе окровавленные женские руки. Меня бросило в пот, и тут же по спине пробежал холодок. Кинувшись к выходу, я едва успел выскочить в переулок, где меня вывернуло наизнанку. Согнувшись в три погибели, постоял, схватившись за стену: стошнит еще или нет?

На мою спину легла твердая рука. Том Флинн… Странно, на лице его не было и намека на насмешку. Том был серьезен и озабочен.

— Когда вы последний раз ели?

Я промолчал.

— Пойдемте.

Он довел меня до паба в паре улиц от участка, указал на столик в углу, и я сел, все еще ощущая вкус желчи в горле. Том вернулся с двумя дымящимися кружками и тарелкой еды и устроился напротив, наблюдая, как я поглощаю картошку, запивая ее горячим кофе. Похоже, вопросов у репортера накопилось немало, однако он дождался, пока я не опустошу тарелку.

— Почему вы не прошли в кабинет?

Я настороженно глянул на Тома, но он лишь махнул рукой:

— Не переживайте, на страницы «Фалкона» наш разговор не попадет.

— Винсент мной недоволен.

— Это почему же?

— С чего бы вам обо мне беспокоиться?

Вопрос прозвучал грубовато, и я попытался его смягчить, выдавив улыбку. Том почесал подбородок и ничего не ответил, лишь пристально глянул мне в глаза.

Я вздохнул. Том — человек разумный и порядочный, и совершенно не заслуживает дурного обращения. К тому же, пока я отмалчивался, другая газета уже успела опубликовать кое-какие новости, так что я у Тома в долгу.

— Винсент вчера обмолвился о моей тактичности — сравнил меня с медведем, продирающимся сквозь подлесок. — Репортер криво усмехнулся. — Да, я совершил глупый поступок, рассказав отцу третьей жертвы о первых двух. Пытался его убедить в необходимости разговора с дочерью. Он же все вывалил в прессу.

— «Таймс» сообщила только, что Ярд замалчивает убийства состоятельных жительниц столицы, — прищурился Том. — Тех двух женщин тоже нашли на реке? И тоже в лодках?

— Один и тот же почерк, — кивнул я, и Том задумался.

— Любопытно, что отец третьей пострадавшей сообщил в газету не все подробности. Сказал ровно столько, сколько требуется, чтобы опорочить Ярд. Про лодки там ни полслова не было.