— Нет, — ответил он, бросив на меня любопытный взгляд. — А что случилось?

— В понедельник вечером Джейн поступило письмо. Они с мисс Ливеринг как раз были в театре. В записке было сказано, что вы хотите немедленно видеть сестру.

— Вы имеете в виду, что мой почерк кто-то подделал? — обеспокоенно встрепенулся Сидни. — Что там конкретно говорилось?

— Точно не знаю. К сожалению, письмо утеряно.

— Видимо, матушка, увидев, что письмо от меня, отправила его прямиком в мусорную корзину, — хмыкнул молодой человек.

— Кто, кроме ваших родителей и Джейн, знает, что вы здесь? — поинтересовался я, пропустив его реплику мимо ушей.

— Разумеется, прислуга. Дядя, тетка — она живет неподалеку. Изабелла и ее семья. Больше никто. — Он презрительно скривил губы. — Вряд ли матушка желает, чтобы об этом говорили.

— Письма вы обычно пишете в палате?

— Иногда. Бывает, что и в фойе, на переносном столике.

— Позволите взглянуть на ваше бюро?

Сидни, покачнувшись, поднялся из кресла и отомкнул бюро.

— Прошу.

Я вытащил один лист из пачки, лежавшей в столе. Тонкая белая бумага хорошего качества.

— Могу я взять образец?

— Разумеется.

— Мисс Ливеринг — единственный ваш курьер?

Он кивнул, наморщив лоб.

— Однако… Как странно! Кто же мог писать от моего имени? С Джейн все в порядке?

— Все прекрасно. — Сложив лист, я убрал его в карман. — Просто письмо действительно показалось ей странным.

— Она же поняла, что рука не моя — как иначе? У меня ужасный почерк, и Джейн об этом не раз говорила.

Конечно, Сидни был прав. И все же убийца мог создать видимость, что письмо писал мистер Харпер или один из здешних докторов.

— Можете закрыть бюро, — сказал я. — Не знаете ли вы молодую женщину по имени Роуз Альберт?

— Нет, а что? — ответил он, качнув головой.

— По всей видимости, — продолжил я плести паутину лжи, — она в понедельник появлялась в доме ваших родителей, распространяла буклеты о правах женщин. — Я пожал плечами. — Впрочем, не думаю, что тут есть какая-то связь.

— Если и разносила, — фыркнул Сидни, — матушка отправила ее буклет вслед за моим письмом.

— Миссис Дорстоун не любит подобные воззвания?

— Нет, а вот Джейн как раз увлекается.

По его губам пробежала нежная улыбка.

— Вы очень любите сестру, не так ли?

— Конечно. Она — мой единственный верный друг.

Мне на секунду стало нехорошо. Смерть Джейн станет для Сидни тяжелым ударом. У меня неожиданно вырвалось:

— Разрешите спросить, почему вы здесь?

Покраснев от стыда, Сидни наклонил голову. Впрочем, ответил он невозмутимо:

— Слабость, инспектор. Умственная и телесная.

— Так считают медики?

— Да, — тускло подтвердил он.

— Мистер Дорстоун, — произнес я, поднимаясь, — всегда найдутся люди, желающие вам что-то внушить. Мне, например, когда-то говорили, что я до жути глуп, и мой удел — таскать мешки с зерном да махать кулаками на боксерском ринге.

Молодой человек с интересом поднял голову, приоткрыв рот.

— Не собираюсь вас обманывать. — Я и вправду говорил искренне. — Мне показалось, что вы — наблюдательный и умный человек. Мисс Ливеринг очень хорошо о вас отзывается и, похоже, считает себя вашим другом.

Лицо Сидни разгладилось.

— Я — не доктор, но если уж вы провели здесь какое-то время, не пора ли вам кое-что пересмотреть в своей жизни? Возьмите себя в руки. Предпримите что-нибудь. Сколько вам лет?

— Двадцать пять.

— Вас не могут удерживать здесь против воли. Всего-то и нужно, что найти доктора, который подпишет нужную бумагу. — Вытащив записную книжку, я вырвал из нее листок и записал на нем два имени: свое и Джеймса. Добавил адрес госпиталя. — Вы можете написать этому человеку. Он — мой друг, занимается душевными расстройствами.

Молодой человек взял листок, не отрывая от меня удивленного взгляда.

Я взял шляпу, попрощался и покинул здравницу, не встретив по пути ни Харпера, ни миссис Ньюком.

Одно можно сказать точно: Сидни не убивал свою сестру. Стоило лишь увидеть выражение лица молодого человека, когда он говорил о Джейн… Кто же подделал письмо? Откуда этому человеку было известно, как именно его составить, чтобы убедить девушку поздно вечером запрыгнуть в экипаж без всякого сопровождения?

И что будет с Сидни, когда он услышит о смерти сестры?

Мне снова стало не по себе.

Я продолжал изучать имеющиеся зацепки, хотя с каждым днем все больше убеждался, что Роуз Альберт и Джейн Дорстоун, похоже, ничего не объединяет. Говорил с их друзьями, семьями, клерками и духовниками. Кто-то плакал, другие ужасались, третьи были вежливы и предупредительны. Я пришел к выводу, что Роуз и Джейн не были знакомы. Ни общих друзей, ни наставников; их семьи посещали разные церкви. Выяснилось, что судья продал большую часть акций «Болдуин», так что ни о каком контрольном пакете и речи быть не могло. Ни Альберт, ни Дорстоун не знали никого в кабинете министра внутренних дел. Поклонники девушек — Тергуд, Гордон и Эддингтон — принадлежали к разным профессиональным сообществам и посещали разные клубы, причем Гордон вообще членом какого-либо клуба не являлся. Никаких связей с чайной или текстильной компанией либо с «Болдуин» выявить не удалось. Судья Альберт состоял в клубе «Адваллер», созданном для лиц юридических специальностей, а уже третье поколение мужчин, носящих фамилию Дорстоун, посещало «Клавеллс». Никто из Дорстоунов не знал Ливину Болдуин.

Я осмотрел лодку, в которой нашли Джейн, однако, как и предупреждал Блэр, никаких опознавательных знаков в ней не обнаружил. Все мои действия походили на попытку удержать воду в сите.

В глубине души я ждал следующего вторника и третьего трупа.

Я проснулся с ощущением страха. Одеваясь, понял: пойду в Ярд — значит, буду лишь сидеть и дергаться, пока не поступит дурная весть.

Или не поступит… Хотя это вряд ли.

Час был еще ранний, и все же я направился на Уоппинг-стрит.

Редкий, необычный день. Нечасто Темза выглядит серебристой, а не просто грязной. И правда — артерия. Никак не выгребная яма. Движение на реке было плотным, однако вполне упорядоченным и ритмичным.

Блэр стоял на краю пирса, и, присмотревшись к нему, я решил: пока новостей об очередном трупе не поступало. И все же бывший шеф дежурил у реки. Несмотря ни на что, я ощутил, что все-таки мы с ним похожи. Новое дело волновало его точно так же, как и меня.

Шляпа Блэра была сбита на затылок, руки в карманах. Мое появление его нисколько не удивило. Он коротко кивнул и вновь перевел взгляд на реку.

— Новостей нет?

— Нет. — Он покосился на меня. — Видел утренние газеты?

— Нет, а что? — напрягся я.

— «Рейнольдс» пишет, что прошлой ночью молодой человек пытался покончить с собой в «Седдон-холле». А до того его вроде бы посещал инспектор Корраван из Скотланд-Ярда.

Блэр говорил равнодушно, но меня бросило в жар.

— Как? — выдавил из себя я.

— Бросился с крыши.

Конечно, я понимал, что бывший шеф пытается меня уязвить, и все же при мысли о Сидни ощутил слабость в коленях. Должно быть, мой визит пробудил в нем подозрения, и Дорстоун-младший каким-то образом узнал о судьбе сестры. Я вновь увидел несчастного молодого человека в кресле-каталке, вспомнил взгляд, с которым он воспринял мое пожелание собраться с силами…

Руки затряслись, и я сунул их в карманы с такой силой, что треснула подкладка.

— Он выжил?

— В газете об этом ничего не говорится.

Лицо Блэра по-прежнему оставалось бесстрастным, и все же в его голосе сквозило удовлетворение.

На этот раз злорадство бывшего шефа меня задело. Как можно находить удовольствие в новостях о том, что молодой человек пытался свести счеты с жизнью? У меня внутри все перевернулось — словно сердце попало в водоворот. Все же Блэр изменился за эти пять лет. Он всегда был грубоват и резок, но теперь эти качества лишь усугубились. В нем сквозила ненависть — наверное, в основном ко мне, а не к остальному миру. Я вдруг осознал — как отрезало, — что шеф речников мне больше не нравится, что я не способен им восхищаться. Невольная вспышка чувств меня напугала. Следом пришло понимание: наша связь прервалась решительно и бесповоротно.