Уже приближалась весна, когда реки и озера Московии, зимой скованные морозом так, что но ним можно ездить в повозках, повсюду вскрываются от весеннего тепла, лед тает, все выходит из берегов и запирает все дороги. Поссевино более всего боялся, как бы это время тода не помешало его отъезду. Уладив московские дела, он начал готовиться к отъезду и в это время узнал, что 14 итальянцев и испанцев[435], находившихся в плену у турок в крепости Азов и бежавших из плена по реке Дону, добрались до Вологды, города Московии, отстоящего от Москвы на расстоянии 500 миль. Приложив величайшие усилия, он настоял на том, чтобы московский князь передал их как бы в дар папе и католическому королю. Кроме того, он добился, что князь отпустил тридцать литовских купцов[436], а также предоставил Поссевино из числа пленных двух человек для его свиты, так как такое число спутников умерло у него по дороге. Конечно, он вел переговоры и о пленных, так как они находились в мрачных темницах, в оковах, страдая от нечистот и голода. Поссевино говорил с князем, чтобы 180 польских и литовских пленников[437], среди которых были и знатные ливонцы, были вырваны из этого позорного состояния, распределены по домам [здешних] жителей и содержались в более гуманных условиях. Добрую часть из них князь послал к дому Поссевино, чтобы этим благодеянием сделать приятное папе и самому Поссевино. Поистине, эти столь знатные люди представляли собой жалкое зрелище в своих одеждах, обезображенных грязью, исхудавшие от голода, с отросшими бородами и волосами, закрывавшими лицо. Они бросились к ногам [Поссевино] и, по своему обычаю, стоя на коленях и касаясь лбом земли, со слезами молили о защите и великодушии папы. Поссевино велел им успокоиться и сказал, что позаботится об обмене пленных, затем, подкрепив каждого пищей и одарив деньгами, отпустил. А один знатный саксонец принес Поссевино серебряный ларец, оправленный золотом, для святого причастия, просил, чтобы его поставили в каком-нибудь католическом храме, и говорил, что сам купил его почти за 100 золотых. Поссевино обещал сделать это и со всем усердием переговорить обо всем с императором. Хотя многие, а не только литовцы и ливонцы, погрязли в ересях и схизме, однако сами греки, армяне и даже один знатный турок Ахмат[438], которого греки называли «челеби» [господин], заявили, что чувствуют себя в большом долгу перед папой, так как благодаря его авторитету положен конец войне и отныне им доступно возвращение на родину. Ведь в течение этих двух лет, пока пылал огонь войны между московитами и поляками, для них не было никакой возможности вернуться, и они содержались в Москве почти как пленники.
Закончив эти дела, Поссевино 14 марта выехал из Москвы, причем на расстоянии 4 миль его с почётом сопровождали 300 знатных людей. В течение четырех дней, не прерывая пути и не останавливаясь ни днем, ни ночью, он проделал 400 миль и прибыл в Смоленск. В этом городе, ожидая, пока его догонит московский посол, которого снаряжали к папе[439], он провел 6 дней. Из Смоленска в сопровождении 150 конных и пеших людей, предназначенных для охраны, прибыли в Оршу, а затем в Витебск. Эта крепость расположена на Двине, к ней примыкает город, в котором русские, лютеране, кальвинисты и католики совершают службы, каждый по своему обычаю. Поссевино доложили, что восьмидесятилетний епископ, который был единственным настоящим священником во всем этом варварстве, близок к смерти и просит, чтобы к нему прислали кого-нибудь для исповеди. Послали одного из наших священников, который очистил его душу исповедью по обычаю и на следующий день дал вкусить тела Христова. Между тем, приближалась пасхальная неделя. Чтобы католики в эти дни не остались без священника, по просьбе здешнего воеводы-католика[440], тот же самый священник еще с одним монахом (хотя и мы, и московиты против этого возражали) оставался у них до тех пор, пока не был назначен другой епископ из виленских каноников.
Отсюда мы прибыли в Полоцк, и в самое вербное воскресенье юноша из окружения польского короля, который чрезвычайно усердно изучал наши сочинения, опровергающие схизму, из лютеранской ереси был обращен в католическую веру. Кроме того, сам полоцкий епископ схизматик[441], прибывший поздравить нас с заключением мира, обещал, что будет жить в дружбе с нашими [иезуитами], которые вскоре должны приехать сюда, и внимательно прочтет то, что написано о схизме. Из Полоцка отправились в Диену. В этой крепости было несколько католиков, которые и попросили Поссевино совершить у них богослужение, потому что у них нет ни одного католического священника. Кроме того, одна знатная пара, которую венчал русский священник, попросила Поссевино вторично совершить этот обряд по католическому обычаю. Отсюда отправились в Дюнебург, затем в Илликсен, город в Курляндии, куда и прибыли в самую страстную субботу. Весь этот город погряз в ереси, и Поссевино пришлось даже остановиться в помещении, принадлежащем лютеранской епархии, как самом богатом. В святое воскресенье Поссевино, устроив себе алтарь в этом доме, совершил богослужение, при этом присутствовал сам епископ и очень удивлялся. Кроме того, он поручил нам своего сына, чтобы мы отвезли его в Браунсберг[442] или Оломоуц, однако, видимо, какие-то причины заставили его отложить это. Но все-таки мы увезли с собой одного юношу, сына знатного человека, лютеранина, знавшего много языков: латинский, немецкий, готский, польский, славянский и русский. За ним, мы надеемся, вскоре последуют два его брата. Из Илликсена мы направились в Ригу (столицу Ливонии, где по заключении мира обосновался польский король). Путь был труден, на пути повсюду попадались реки, через которые мы кое-как переправлялись на бесформенных лодках, сделанных из выдолбленного дерева, лошади, привязанные вожжами к корме, плыли рядом.
Король выслал навстречу нам еще за два дня свои повозки, а при приближении к Риге, по его приказу, нас встретила вся знать[443]. Затем он дал понять как московскому послу, так и рижским лютеранам, насколько высоко он чтит посланников верховного первосвященника. Поссевино много беседовал с королем о сохранении мира с Москвой, об обмене военнопленными, о помощи Ливонии, о назначении в ней епископа, и об укреплении дружбы со шведским королем, к которому король согласился отправить посла, для чего и был выбран Христофор Варшевицкий[444], от исключительного благочестия которого мы ожидаем всяческих благ.
Закончив эти дела, Поссевино отправился в Вильну, чтобы основать там по решению папы, семинарию для славян и русских, для чего тот выделил на ее содержание 1200 скуди ежегодно, В Рим мы прибыли 13 сентября вместе с московским послом.
Итак, с помощью божьей свершилось то, что эта миссия помогла прекратить кровопролитную войну, положила конец всем страхам и, наконец, заставила московитов возобновить связи не только с поляками, но, даже более того, и с самой римской церковью и заставила стремиться к истинной религии и вере.
Так как речь здесь идет о московском посольстве, не лишним будет добавить небольшое сообщение отца П. Кампани[445].
Московия находится между Скифией и Сарматией, за истоками Дона, простирается на огромном расстоянии от Каспийского до Ледяного моря. На востоке граничит со Скифией Таврической, на Западе с Ливонией, на юге с Сарматией, на севере с Ледовитым океаном. Все пространство насчитывает не менее 1000 льё[446]. Здешний народ называется москами, или московитами, и заселяет все пространство от крайних границ Европы и Азии до последнего северного предела, где только могут жить люди. Для жителей этой страны под угрозой смерти нельзя покидать пределы Московии без разрешения князя, а пришельцы, если они проникли сюда без княжеского разрешения, оказываются как бы в вечном рабстве. Но ни послам, ни купцам других народов, которые прибыли в Московию с его разрешения, не дозволяется свободный проезд по всей стране, и, пока они находятся в Московии, они содержатся как бы под почетным арестом. Назначаются особые люди, которые следят за тем, что они делают и с кем разговаривают. И во время пребывания там наших [иезуитов] обычным было то, что они не имели возможности шага ступить из дома даже, чтобы напоить лошадь, но сами московиты приносили воду, которую пили кони, сами приводили ремесленников, в услугах которых возникала надобность, сами ночью зажигали огонь в сосуде с водой и запирали на задвижки дверь спальни.
