Считают, что князь обладает огромными сокровищами: сколько бы ни ввозилось в Московию обработанного или необработанного золота, всё это, насколько возможно, он собирает и почти никогда не разрешает вывозить. Даже серебро едва ли когда-нибудь вывозится, разве только для выкупа пленных или при наборе иноземных солдат, что, однако, бывает редко.
При обмене московиты часто пользуются мехами и шкурами вместо денег, а если отправляются куда-нибудь, по большей части и самую пищу берут с собой. Талеры (германские монеты) они обменивают на «деньги» и «московки» (этими словами они называют свои монеты). Их теперь гораздо реже, чем раньше, чеканят из чистого золота[150], так как любой золотых дел мастер изготовляет их по своему усмотрению, не заботясь о том, что было до него. Если, возвращаясь откуда-нибудь, послы привозят золотые или серебряные дары, московский князь отбирает их в свою казну, причем может выплатить им в серебряных монетах какую-нибудь сумму, а может и не выплатить. Отец его, разграбив ливонские города и храмы, вывез на тяжело груженных повозках сколько мог богатств, золота, серебряных и золотых сосудов, чаш и других вещей такого же рода[151]. Поэтому нет сомнения, что у великого князя скопилось огромное количество этих вещей. После татарского набега и сожжения Москвы он разместил их в трех крепостях: Москве, Ярославле и Белом озере.
В городах и княжествах нет таких самостоятельных правителей, которых у нас принято называть князьями. Это — почетный титул, которым они пользуются, чтобы придать себе, а скорее своему государю больше чести, а также для обозначения наместничества.
Правда, некий татарин[152], доказавший верность нынешнему князю при взятии Казани и перешедший в русскую веру и схизму, получил город Коломну и некоторые другие города. Кроме того, за ним осталась и часть его владений. Тем не менее полная власть принадлежит московскому князю, кроме некоторых доходов, идущих татарину, и те князь может отнять, когда захочет.
Если же он дарует кому-нибудь села и деревни, они не передаются по наследству, если это не утверждается князем. Крестьяне из своих доходов выплачивают ему подать и отрабатывают, как и господину. Оставшееся, как бы мало оно ни было, оставляют себе на пропитание или используют как-нибудь еще. В результате этого никто не может определённо сказать, что ему что-либо принадлежит, и (хочет — не хочет) каждый зависит от воли князя. Если у кого-нибудь есть излишки, он тем более чувствует себя связанным, сделавшись более состоятельным, тем более боится за себя. Поэтому часто они все отдают князю. Отсюда возникает угодливость и страх, так что никто не смеет рта раскрыть, а переселением людей в разные гарнизоны пресекаются пути к заговорам. Если у князя возникает малейшее подозрение в чем-нибудь подобном, за этим следует казнь таких князей, их сыновей, дочерей, крестьян, даже и невинных. Так случалось не один раз.
Один знатный человек из княжеского окружения мне рассказал, что приобрел кое-какие поместья, но в течение многих лет он не может позволить себе покрыть крышей и отстроить деревянные дома. Крестьяне, на которых возложена эта обязанность, задавленные работами на князя, не имеют возможности вздохнуть[153].
Существует 40 германских семей из тех, что были вывезены из Ливонии, оставленных в Москве для занятий ремеслом по приказу князя. Остальные, а их было очень много, отосланы в Казань, и другие места. С них ежегодно взимается денежная подать. Конечно, они, поразмыслив, стали уже называть верховного первосвященника самым почтительным образом и не отказывали мне ни в малейшем знаке внимания, помня, какой почет когда-то воздавала Ливония апостольскому престолу, каким миром пользовалась, какими славными именами называлась (например, оплотом христианского мира), когда знала католических и законных своих государей и, в особенности, когда зависела от великого первосвященника. Когда же эта отеческая власть была утрачена, ливонцы в скором времени были почти уничтожены рыцарями тевтонского ордена, когда те дерзко нарушили церковный устав. Позже они напрасно просили помощи отовсюду и, наконец, попав под ярмо еретиков, начали влачить самую жалкую жизнь в московском государстве, если можно назвать жизнью это существование в ереси.
Что касается самих лесов, озер и рек, то, сколько бы ни собирали оттуда дорогих мехов и рыбы (а ее великое множество), значительной частью всего этого владеет князь. Меха предназначаются для подарков и продажи, сушеная рыба для снабжения крепостей и в пищу, и всё, что из этих запасов предоставляется князю, оказывается наилучшим. Никто не может распродавать своего прежде, чем не будет распродано принадлежащее князю.
Назначенные писцы или переписчики (их называют испорченным греческим словом «дьяк», т. е. служитель, слуга) не только в княжеском дворце с величайшим старанием записывают счета и приход, но и в каждой области всё тщательно собирают и предоставляют главному казначею.
Пошлины не очень велики. Послам разрешается привозить с собой сколько угодно купцов, которые по приказу князя ничего не платят и получают от него содержание[154]. Когда-то астраханские купцы приезжали с берегов Каспийского моря и из Персии гораздо чаще, но из-за того, что большая часть татар была разбита, и из-за длительной войны с Персией, этот рынок стал менее многолюдным.
Я не слышал о золотых или серебряных рудниках, железные же существуют, но здешние люди, не очень деятельные, их почти не разрабатывают.
Князю все оказывают такой почет, который едва можно представить в помышлении. Они очень часто говорят (если даже так и не думают), что их жизнь, благополучие и все остальное дарованы им великим князем. По их мнению, все приписывается милости божьей и милосердию великого царя, то есть короля и императора, как они называют своего князя. И под палками, и чуть не умирая, они иногда говорят, что принимают это как милость.
Могло бы показаться, что этот народ скорее рожден для рабства, чем сделался таким, если бы большая часть их не познала порабощения и не знала, что их дети и все, что они имеют, будет убито и уничтожено, если они перебегут куда-нибудь[155]. Привыкнув с детства к такому образу жизни, они как бы изменили свою природу и стали в высшей степени превозносить все эти качества своего князя и утверждать, что они сами живут и благоденствуют, если живет и благоденствует князь. Что бы они ни видели у других, этому не придают большого значения, хотя мыслящие более здраво и побывавшие за границей без особого труда признают силу и могущество других [государей], если не приходится опасаться доносчика.
Купцы с берегов Померании, из Голландии и Англии обычно переправляются в Московию через Балтийское море для покупки воска, кожи и мехов. А некоторые голландские и английские корабли, груженные медью и другими товарами, ежегодно приходят по верхнему Северному океану (его называют «Ледовитым», суровым, жгучим) в порт св. Николая[156] почти в самый Петров день. Отсюда товары перевозятся почти за 100 германских миль в Вологду, оживленный рынок Московии.
СОВЕТНИКИ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ [157]
При князе находятся 12 знатных людей, которые выносят приговоры по тяжбам и докладывают ему о наиболее важных делах. На их обязанности лежат также другие дела и книги прошений (так как князю их не передают). Они перемещаются в ранге и должности по усмотрению государя.
Когда я был в Московии, их имена были следующие: Иван, сын Федора (они говорят «Федорович»), два его сына Федор и Семен[158]. Затем Никита Романович[159], сестра которого Анастасия была когда-то женой государя (о ней я писал вашему святейшеству в первой книге). Андрей Щелкалов, канцлер[160], его брат Василий[161], Богдан (то есть которого бог дал, богом данный) Яковлевич Бельский[162] (он целых 13 лет был первым любимцем князя и спал в его опочивальне), Невежа, брат Богдана, Василий Иванович Зюзин[163], родившийся в Литве, после того как туда бежал его отец, московит по национальности. Став старше, он перебежал в Московию. Он почти один из всех немного знал по-латыни (польский язык знал Андрей Щелкалов). Игнатий Татищев[164], Баим Воейков[165], Михаил Андреевич Безнин[166]. Имя казначея казны, или сокровищницы, — Петр Иванович Головин[167].
