Тогда Антонио другими доводами одобрил это, сказав, что ревностнее и более правильным путем добьются мира те, которые со всем усердием заботятся о том, чтобы вырвать корни будущих несогласий. После этого московиты ответили, что они в грамоте о мире напишут названия всех крепостей, находящихся в руках великого князя, право на владения которыми передадут королю, и всё это скрепят клятвой. Однако пусть королевские послы перестанут требовать того, над чем московские послы не имеют власти: о шведском короле в перемирной грамоте не должно быть упомянуто ни одного слова.

На это Антонио сказал: если случится, что одну и ту же крепость и король и московит захотят взять силой оружия, нужно предусмотреть (если в остальном послы придут к взаимному соглашению), чтобы ни московский князь не вторгался в пределы остальной Ливонии, при-надлежащей королю, а также в самую Польшу, Великое княжество литовское и Пруссию, ни король не вторгался вместе с войском во владения великого князя.

Тогда королевские послы стали просить Антонио представить за-ключение об этом деле, скрепить его своей подписью и печатью. Анто-нио ответил, что он составит его так, что ни самому королю, ни великому князю, ни вообще кому бы то ни было не присудит ничего лишнего и ничего из прав не отнимет. Кроме того, он прибавил, что он к этому заключению добавит (а этого требовало само время), чтобы оно и в отношении прав, и в отношении титула было справедливо для обеих сторон и способствовало тому, чтобы не дать повода к войне. Он также вместе с обоими государями (что, впрочем, можно делать и при помощи послов) будет добиваться мирным путем того, чтобы на основании всего этого остался лишь минимальный, а может быть, и никакого повода для спора. Королевские послы с помощью Михаила Гарабурды подробно огласили заявление, а затем обратились с просьбой к Антонио, чтобы он закрепил это в письменной форме. Это [письменное заявление], по-видимому, нужно передать королевским послам (а об этом говорил также король в лагере Антонио) только в том случае, если московитам останется только его выполнить. Королевские послы к тому же в пространной речи заявили московитам, что король хочет получить вообще все те крепости, которые захватил на войне шведский король.

После этого перешли к вопросу об оружии в крепостях, находящихся в руках московита, чтобы оно было отдано тому, кому они будут переданы. Королевские послы говорили, что это раньше было обещано другими московскими послами, приезжавшими в Вильну. На это московиты ответили, что тотчас вызовут бояр из Новгорода, и вопрос об оружии не будет представлять больших трудностей. К одному вопросу прибавился другой, и заседание было назначено на следующий день.

На этом заседании московиты начали с вопроса о Себеже, о чем много и долго говорилось, причём королевские послы настаивали, чтобы это дело было поручено Антонио с тем, чтобы он переговорил о нем с обоими государями, а между тем мир будет заключен. Московиты же твердили, что они в угоду Антонио уступили Велиж, и уже не настаивают, чтобы его сжечь, но оставляют его королю нетронутым: а королевские послы всегда просят чего-то [сверх меры]. Это (говорили они) подобно пуле: если ее не вынуть из тела, тело загноится; подобно этому; если не разрешить дело о Себеже, все переговоры о мире будут испорчены и нарушатся. Если же королевские послы желают оставить на время этот вопрос нерешённым, пусть они оставят его в таком положении, чтобы сам великий князь решил, останется ли в будущем повод для спора. Антонио одобрил решение королевских послов и настоял на том, чтобы заканчивались остальные дела, а это было отложено (ведь они ожидали, как уже было выше сказано, ответа от Замойского, и планы короля Антонио знал лишь до известной степени). Московиты стали упрекать королевских послов в том, что не исполнилось то, что было обещано великому князю через Захара Болтина о снятии осады Пскова. Ведь король обещал Антонио сделать это в течение нескольких дней. Королевские же послы сказали: Антонио было обещано не делать приступа, а войско будет отведено, как только мир будет заключен, условия подписаны и скреплены клятвой. Наконец, когда королевские послы стали говорить о способе передачи крепостей, московиты сказали: на нашей обязанности лежит общее решение вопроса, а этого дела великий князь нам не поручал. И так как он — христианский государь, он приказал все делать по христианскому обычаю и искренне. Так мы и поступаем с вами, как с братьями нашими. Поэтому знайте: как только мы решим что-нибудь о Себеже, тотчас пошлем в Новгород за знатными людьми, равными нам по достоинству, среди них порховской воевода Иван Жеребов. Им и будет дана возможность передачи крепостей.

Затем московиты вели переговоры о том, чтобы крестьян не угоняли в Литву, на это королевские послы ответили, что это запрещено королем. Поэтому и нужно как можно скорее закончить дело мира, чтобы не случались прочие вещи подобного рода. Затем московиты сказали, что крепости должны быть переданы к Благовещенью[372] (королевские послы были против этого), потом пошла речь о взаимном обмене оружием, для которого, конечно, должны быть получены или указания, или письменные распоряжения короля или великого князя.

Затем перешли к вопросу о пленных. Московиты просили, чтобы оба государя свободно отпустили всех. Королевские послы протестовали и говорили, что это дело может свершиться только так, как король предписал Антонио: то есть солдат должен обмениваться на солдата, отряд на отряд, воевода на воеводу. Если останется кто-нибудь сверх этого, их выкупать за деньги или менять на тех ливонцев, которые находятся в Московии. Кроме того, прибавили королевские послы, московский князь должен освободить купцов, которых задерживает вопреки всякому праву, христианским обычаям, вопреки постановлениям и письмам, которыми в свое время обменялись их государи (а именно, чтобы несмотря на начало военных действий купцы не несли никакого убытка), и держит на положении пленных; в частности, это Зарецкий и Мартын Мамонич, виленские купцы; именно их король хотел бы освободить. Тогда московиты сказали: кровь христианскую не выкупают за деньги. Купцы же не были пленниками, их не содержали под стражей, к ним только приставлены приставы, которые должны следить, чтобы им не нанесли какого-нибудь ущерба.

Когда закончились переговоры, наступил вечер, и остальное было перенесено на следующее заседание.

Московиты, проведя большую часть ночи у Антонио, просили его (если он хочет сделать нечто очень приятное их великому князю) везде в грамотах о мире называть его «царем казанским и астраханским». Именно поэтому великий князь считает незначительными те крепости, которые намеревается передать королю.

Воспользовавшись этим случаем, Антонио подробно объяснил, что христианский государь [imperator] — тот, звание которого утверждает апостольский престол, который был перенесен с Востока на Запад, после того как византийские императоры отошли от католической веры. Если московит хочет называться законным титулом и получать законные почести, пусть он поведет об этом переговоры с верховным первосвященником на том же основании, что и другие христианские государи, которые знают, что дело казанское и астраханское не так значительно, чтобы давать за это титул как бы нового цезаря, императора и короля. Если он называет это «цезарь», то под этим словом подразумевается «царь», некое заимствование у татар, которое обозначает как бы королевский титул.

На это московиты [сказали]: Гонорий и Аркадий прислали из Рима первому московскому князю Владимиру императорскую корону, а верховный первосвященник через некоего епископа Киприана это утвердил. И остальное, такого же рода. На это Антонио ответил им: Гонорий и Аркадий жили за 500 лет до Владимира[373]. Они же (не зная, что сказать) сказали, что были другие Гонорий и Аркадий, которые жили именно в это время. Тогда снова они стали горячо просить Антонио: чтобы верховный первосвященник, которого называют пастырем вселенской церкви, соизволил приложить усилия, чтобы король на самом деле называл их государя этим титулом [царя] и чтобы за ним [московским князем] сохранился титул «ливонский». Антонио ответил им: «То, что вы желаете называть верховного первосвященника пастырем вселенской христианской церкви, это правильно, так как это установил господь наш Иисус Христос, верховный же первосвященник придает этому мало значения (если только это не соединено с единством церкви и славой божьей); впрочем, себя он называет рабом рабов божьих. Но как сохранить вашему государю титул «ливонский», если он передает крепости королю, разве это справедливо? Если бы ты отдал мне свою одежду и отказался от нее, справедливо было бы тебе считаться ее хозяином?»