Узнав обо всем этом, я стал настойчиво склонять короля Стефана к тому, чтобы он по крайней мере послал к тебе, как ты этого хотел, своих больших послов или какого-нибудь посланца, и тогда переговоры о мире смягчили бы этот воинственный пыл. Но мне ничего не удалось добиться, так как он говорил, что ты просишь этого для того, чтобы отнять время у военных действий и что это он знает из переговоров о мире три года тому назад[271]. Наконец, с божьей помощью и авторитетом великого первосвященника, я склонил его к тому, что, как только ты отошлешь своих послов в какое-нибудь место, расположенное не очень далеко отсюда, в новгородской области или еще где-нибудь, он тотчас же пошлет своих. Вообще же он требует, чтобы ты предоставил возможно скорее своим послам самую полную свободу вести переговоры, заключать перемирие, решать любые другие дела и выводить сразу же гарнизоны из крепостей. Что же касается короля Стефана, я позабочусь о том, чтобы он также наделил такими же полномочиями своих главных послов. И ради той любви, которой удостаивает тебя великий первосвященник (такую же верность я обещал тебе при этом вторичном ведении переговоров), я отвечу тебе тем, что отправлюсь вместе с твоими послами на место сбора послов, а закончив дела, вернусь к тебе. Тогда я займусь делом, которое имеет самое тесное отношение к распространению славы божьей и возвеличению твоей славы. Что же касается торговых связей и сделок, которым, как ты думал, сможет воспрепятствовать король Стефан, если тебе придется уйти из Ливонии, и дружбы с христианскими государями (principes) и великим первосвященником, которую ты хочешь и которая не сможет поддерживаться по этой же причине, я, поставив самые твердые условия, которые в моих силах, позабочусь, с божьей помощью о том, чтобы после предоставления гарантий твоим послам всегда был обеспечен безопасный проезд к тебе через Литву, Польшу и часть Ливонии, примыкающую к владениям короля Стефана, для этих государей, а также для любых твоих купцов и купцов твоих людей, направляемых к ним. Такого [разрешения], святого и ненарушимого, эти христианские государи, и в особенности великий первосвященник, легко добивались от польских королей. Но [сейчас] они видят, что весь доступ к тебе для приезда и привоза товаров в Московию ограничивается сушей, путь же по морю закрыт (так как светлейший король шведский взял Нарву и другие крепости, а также Вик и довольно большой морской путь у берегов Ливонии до Пернова, вместе с крепостями Лоде, Леаль, Фекель и Габсаль), и ты видишь, что они считают войско короля Стефана победителем, так как оно уже перегородило все пути и дороги к Пскову и Новгороду. Поэтому можно догадаться, как полезно будет для тебя и твоих дел, если ты как можно скорее пришлешь своих послов с полной (свободой действий (хорошо, если бы в ближайшее время ты сделал то же самое и в отношении шведского короля!), моего человека сейчас же отпустишь, а то письмо, которое ты напишешь мне, позаботишься переслать ко мне с другим твоим человеком, чтобы избежать помехи для столь важного дела, если бы с одним из них что-нибудь случилось в пути. Что касается остальных крепостей, которые король Стефан взял в твоих владениях за пределами Ливонии, а также военных расходов, о которых упоминали твои послы в Вильне[272] и о которых король Стефан писал тебе в последнем своем письме, я не перестану говорить с ним и надеяться на то, что благодаря влиянию и авторитету великого первосвященника кое в чем из этого он пойдет на уступки. Через восемь дней я пошлю, если смогу, через новгородского воеводу другие письма к тебе, из которых ты сможешь понять, какой ответ будет мне дан королем Стефаном на то, что ты написал мне из крепости Старицы [в ответ] на его письмо.

Между прочим, знай, что через два дня я отсылаю отсюда нашего отца Павла[273] с теми письмами, которые ты дал для великого первосвященника и других государей[274]. А я здесь не перестану помогать московским пленникам христианскими заботами, деньгами и, какими смогу, утешениями. А делать это неустанно побуждает меня христианская любовь и твои милости ко мне.

Из псковского лагеря, в октябре месяце 1581 года.

АНТОНИО ПОССЕВИНО — КОРОЛЮ ШВЕДСКОМУ ЮХАНУ III [275]

Хотя я никогда не думал, что смогу посылать письма вашему величеству из владений великого князя московского, однако теперь делаю это. И мне это тем более приятно, что ваше величество поймет, что в какой бы стране я ни находился, везде я стараюсь хранить драгоценнейшую для меня память о милостях вашего величества, столь часто проявляемых ко мне[276]. Когда я в течение месяца находился у самого великого князя в Старице (это его крепость), находящейся в 36 германских милях от его столицы Москвы, я часто беседовал с ним и его советниками и, воспользовавшись удобным случаем, заводил разговор об установлении мира, что мне раньше было поручено великим первосвященником, а также нынешним светлейшим королем польским. Было видно, что этот государь желает мира не столько с тем светлейшим государем, сколько с вашим величеством[277]; однако, если бы начались каким-нибудь образом переговоры между вашим величеством и московским государем, нужно, чтобы они велись через послов вашего величества, которым он обещал дать охранную грамоту и охранные письма на безопасный и почетный проезд. Но так как я хорошо знал, что он причинил послам вашего величества[278] (ведь ваше величество часто удостаивало меня беседой об этом государе), я ответил, что мне никогда не казалось вероятным, чтобы ваше величество первым послало к нему своих послов, прежде чем он сам не пошлет своих, которым, я достоверно знал, будет обеспечен безопасный и милостивый прием. Конечно, тому, кто не один раз выполнял здесь посольства по поручению великого первосвященника по делам католического короля и цесаря Рудольфа (желавшего соединить браком свою сестру с сыном вашего величества), было хорошо известно на опыте, с каким радушием ваше величество имело обыкновение принимать не только послов первосвященника и других государей, но даже и татарских послов.

После того как он в пятый раз выразил мне как через своих, советников, так и через Михаила Андреевича Безнина, одного из избранных сенаторов, свое желание заняться этим перемирием и стал спрашивать, не предложу ли я по приказу и желанию вашего величества каких-нибудь условий мира, я ответил, что ваше величество совсем ничего мне не поручало (ведь так было на самом деле), но что великий первосвященник, поддерживающий самую тесную дружбу с вашим величеством, поручил мне при переговорах между светлейшим королем польским и великим князем московским не забывать о вашем величестве и иметь в виду соображения, подобающие достоинству и спокойствию вашего королевства. К этому можно прибавить просьбы светлейшей королевы польской[279] к своему светлейшему супругу королю о том, чтобы при заключении мира между его величеством и московитом не было забыто ваше величество и чтобы, таким образом, если установится мир между тремя могущественнейшими государями и королями, ваше величество позаботилось о более широком распространении благочестия, а остальные христианские государи на их примере обратили свое оружие против врагов имени Христова. Об этом просил и московит у великого первосвященника, и в конце концов в письме к его святейшеству заверил его, что сделает это, как только мир будет заключен. Впоследствии московит спрашивал меня, что я сам думаю обо всем этом: захочет ли ваше величество возвратить взятые им крепости. Ведь именно это нужно будет, чтобы заключить истинный мир с вашим величеством. Тогда я сказал: «Так как мне неизвестны планы светлейшего короля шведского, я слышал только, что он держит свои победные войска под знаменами, и, если ты, государь, предложишь мне что-нибудь, на основании чего я мог бы приступить к этим переговорам, я усердно этим займусь и надеюсь, что король не отвергнет мира, если будут предложены справедливые условия». В ответ на это государь тотчас прислал ко мне того же Михаила Андреевича Безнина, своего советника, который сказал: «Подумай, Антоний, может ли это быть, чтобы мой государь послал к шведскому королю послов, ведь этого никак не подобает делать. Некогда шведские короли и сама Финляндия, которые находились под властью нашего государя, имели обычай платить дань Пскову и Новгороду». Я ответил: «Я этого не знаю, но зато знаю одно, что я прочел историю за две тысячи лет, и там сказано, что это королевство всегда имело королей, никому не подвластных. Я знаю, также, что католический король и цезарь, как и великий первосвященник, совсем недавно отправляли к нему послов. Кроме того, если подумать, то светлейший шведский король, его супруга и сын произошли от королевского древа, государь этот велик уже по своему происхождению, и ему не отказываются отдавать своих дочерей в супруги первые из христианских государей. Поэтому, если светлейший король шведский, по всей видимости, не намеревается присылать сюда своих послов и, как видно, ты тоже не склонен посылать своих, я сам напишу этому государю, которому великий первосвященник не раз посылал письма, где просил его (что он милостивейше делает и до сих пор) оказывать мне полное доверие во всем». Так как московит не только не воспротивился, но даже, чтобы доказать свое отношение к этому, прибавил: «Сколько бы мне ни пришлось тратить средств для ведения переговоров и на содержание послов, я с большой охотой заплачу», я счел нужным сделать следующее: известить как можно скорее ваше величество, доставив любым способом эти письма в руки вашего величества так быстро, как только позволяет это время года. Но, когда я по приказу самого московита прибыл из Старицы к светлейшему королю польскому, ко мне пришло известие, что войско вашего величества заняло Нарву, а кроме того, Ивангород, Белый Камень и весь Вик, который почти примыкает к Пернову, вместе с другими крепостями, с таким же успехом перешедшими во власть вашего величества. Думают, что все это будет иметь немаловажное значение для установления спокойствия мира в областях, принадлежащих вашему величеству, так как даже сам московит намеревается согласиться на более справедливые условия. Что же касается светлейшего короля польского, то при полном спокойствии при ведении дел с ним легче можно будет договориться о старых делах, если они сохранили силу до сих пор (о них когда-то ваше величество изволило мне говорить), или, может быть, о других, которые потребуют нового разбирательства. Когда это будет сделано, мне кажется, я увижу духовным зрением, как те искорки благочестия, которые не раз святой дух возжигал в сердце вашего величества, превратятся в огромное пламя, разгонят мрак заблуждений и на прежнем месте восстановят благочестие в душе, столь любезной господу богу. Таким образом ваше величество уготовит себе и своим народам величайшее из всех царств (я говорю о вечном царстве).