В это же время пришли два знатных человека, посланные князем, взяли подарки из рук Поссевино и стали носить их по всей толпе придворных открыто, чтобы все их видели. Я думаю, что эти подарки не оставили сначала у великого князя для того, чтобы с большой торжественностью позже показать их всем вокруг. Советники же, познакомившись с тем, что доложил Поссевино, удалились к князю. Вскоре после этого Фома [Бутурлин] и Михаил [Безнин] отвели Поссевино и его спутников в другую часть дворца на пир. И где бы мы ни проходили, повсюду находили придворных, расположенных в подобном же порядке, что и раньше. В зале, предшествующем столовой, можно было рассмотреть два столика, украшением которых были многочисленные золотые и серебрянные сосуды, поставленные в изобилии один на другой. Другой стол, гораздо больший, чем эти, находился в столовой и на нем тоже громоздились огромные золотые и серебряные сосуды. Однако ни одним из них во время этого пира не воспользовались, а выставлены они были, чтобы тщеславно показать роскошь и богатство.
Число обедающих доходило до сотни. На первом месте сидели два юноши, происходившие от польских королей и князей Мстиславских[414]. Ниже сидели восемь бояр, которые по своей знатности были почти князьями, затем семь ближайших советников, за которыми следовала большая смешанная толпа придворных. Среди них не было никаких различий по знатности, но, по-видимому, каждый сидел на том месте, которое занял. Великий князь с сыном находился за отдельным столом, возвышающимся над остальными. Рядом с ними лежали их короны и скипетры. Над головой висела прекрасно написанная икона пресвятой богородицы, украшенная золотом и драгоценными камнями. Столы, как я уже говорил раньше, были застланы лишь скатертями, не было ни ковров, ни салфеток для рук, ни чаш, ни ножей, ни вилок. На них можно было увидеть лишь солонки и кувшины, по суеверию московитов. Когда мы вошли в столовую, князь, назвав каждого из нас по имени, пригласил сесть за стол, находившийся недалеко от него. Затем была подана вода для мытья рук князю и его сыну. В других случаях на частных пирах московиты, собираясь сесть за стол, рук не моют. На пиру, казалось, князь исполнял обязанности заботливого отца семейства: следил взглядом, чтобы ни у кого ни в чем не было недостатка и часто посылал кушанье со своего стола к нам и прочим, даже сидящим очень далеко от него. У московитов есть и такой обычай на пирах: когда князь пошлет кому-нибудь со своего стола, все пирующие должны встать, а тот, кто передает кушанье, говорит: "Великий государь жалует тебя своей милостью". И этот человек должен ответить: «Бью ему челом». Если князь пьет за здоровье кого-нибудь, этот человек, в каком бы месте он ни находился, должен выйти на середину столовой, приветствовать князя и пить под его наблюдением, а затем кубок отдать кому-нибудь из пирующих, на кого ему укажут. Мы, однако, не подчинились этому обычаю, да и правду сказать, в течение двух часов, пока длился пир, таких здравиц было более 60. Под конец пира при наступившем молчании великий князь произнес очень важную речь о союзе и дружбе своих предков с папой римским и заявил, что папа является главным пастырем христианского мира, наместником Христа и поэтому его подданные хотели бы подчиняться его власти и вере[415]. Конечно, эта речь была произнесена не от чистого сердца, но была вызвана необходимостью сегодняшнего дня — и это показал исход дела, — однако она имела большое значение, так как дала представление этому народу о верховном первосвященнике. По окончании пира (а московиты утверждают, что он был гораздо роскошнее всех предыдущих) мы в окружении такого же многочисленного сопровождения вернулись домой.
Прошло три дня, пока поручения папы были переведены на русский язык. Воспользовавшись этим обстоятельством, мы попытались изменить неправильное представление здешних людей о латинской церкви и религии.
31 августа с той же самой торжественностью и с тем же многочисленным сопровождением нас во второй раз привели к князю. В этот день князь объявил, что расположение папы и усердие Поссевино ему очень приятны, также он сказал, что со вниманием прочел письма и императора Рудольфа[416], и самого папы[417] и что по каждому разделу даст ответ через своих советников (при этом он каждого назвал по имени и указал пальцем). Затем Поссевино с советниками Василием Григорьевичем, Романом Михайловичем, Андреем Щелкаловым, канцлером царства, Афанасием Демьяновым и Иваном Стрешневым заседали в палате. Там в течение пяти часов дела подверглись тщательному обсуждению как со стороны советников, так и Поссевино, и на каждое был дан точный ответ. Остальное было отложено на 4 сентября. В этот день с прежней торжественностью нас вызвали к князю, и Поссевино было приказано закончить с советниками все дела, оставшиеся от прежних обсуждений. В этот же день один из спутников Поссевино остался дома из-за болезни, и тотчас князь послал к нему знатного человека спросить, не нуждается ли он в чем-нибудь, а вскоре после этого послал к нему врача, фламандца[418], для лечения. Князь же имеет обыкновение так часто приглашать к себе послов для того, чтобы не создалось впечатления, что для них доступ к нему закрыт, а то, что он отвечает через советников, это, по его мнению, помогает ему сохранить свое величие. Однажды, когда во время обсуждения запутался узел, который советники сами не осмелились распутать, о чем они и доложили князю, он прислал Никиту Романовича, брата умершей первой жены, человека очень влиятельного, и Богдана Бельского, председателя совета[419]. Они попросили Поссевино от своего имени, чтобы тот высказал свое суждение не только как апостольский нунций, но как советник и сенатор. Впоследствии оказалось, что его мнение было полностью одобрено самим великим князем. Это обстоятельство породило огромное удивление как у приставов, так и у остальной многочисленной свиты, и в особенности потому, что великий князь прислал Поссевино все архивные материалы и государственные документы, чтобы тот, хотя и находится как бы на положении слуги, однако имел бы представление о фактах. Остального удалось добиться без большого труда, однако он не смог сделать того же в отношении религии: князь запрещал переводчикам даже переводить все, что имело отношение к религии. Только при величайшем старании Поссевино удалось настоять на том, чтобы всё дело было отложено до времени его возвращения после заключения мира. Когда же Псков (а это очень сильная крепость, расположенная во внутренних областях, страны) подвергся самой решительной осаде со стороны польского короля, князь стал настаивать, чтобы Поссевино, пока еще дела во Пскове в хорошем состоянии, отправился к польскому королю и заключил мир. Таким образом, все обязанности по воле князя были распределены следующим образом: один из священников[420] поедет в Рим к папе (которому пришлось учредить в Польше новую провинцию), Поссевино будет разъезжать туда и обратно, пока не установит мир между государями. Другой священник с товарищем[421] будет находиться в Московии у князя до тех пор, пока туда не вернется Поссевино, уладив дело мира. Конечно, князь сделал это из хитрости, чтобы держать их на положении заложников, однако это оказалось даже удобным, так как они могли более подробно узнавать положение дел, а московиты смогли скорее привыкнуть к виду католиков, в особенности тех, которые посланы к ним от святого апостольского престола. Между тем, пока приставы готовили все необходимое для отправления, 9 сентября прибыл гонец от польского короля с письмами[422], в которых он отвечал очень пространно на те, которые, как я говорил, были вручены ему в Полоцке. На следующий день князь пригласил нас к себе. Едва мы вошли к нему, как советники в молчании отвели Поссевино к месту заседания и показали письма польского короля (эти письма, написанные по-русски, по-польски и по-латыни, были очень дерзки и полны самой грубой брани по отношению к здешнему госу-царю). Затем они стали просить Поссевино ускорить дело. Здесь же они упомянули о поручениях папы и дали ответ на все его вопросы. Что же касается религии, то в настоящее время обсуждение этого вопроса откладывается до возвращения Поссевино. То, что он им передал, они получили и тотчас, по здешнему обычаю, внесли в официальные документы. Я надеюсь, что если не в настоящее время, то, несомненно, в будущем, напоминание о подобного рода благодеянии при последующем разборе этих анналов принесет некоторые плоды. Затем великий князь в письмах к папе, императору и венецианцам давал обещание предоставить возможность свободно жить в его областях их купцам и католическим священникам, разрешал также иметь места для погребения их людей. Кроме того, он дружелюбно обещал послам, которых отправят к персам и татарам (соседям московитов), проводников и свободный проезд через всю Московию и Казанское и Астраханское царства (эти области в прошлом московит взял у татар)[423].
