Филипп сидел на первой телеге в китайском балахоне, накинув на голову капюшон, как монах, рядом Данила – правил лошадьми. Позади на десяти груженых телегах расположились братья. Съехав в вытянутую низину, они увидали вдали конные силуэты на дороге и по мере приближения стало ясно – стрелецкий разъезд.

– Легки на помине – и десяти верст не проехали… – Спокойно сказал Данила, и цокнул на лошадь.

– По крайней мере, они предсказуемы. – Филипп спрятал зябнущие руки в рукава.

– Тпру! – крикнул ладный стрелецкий пятидесятник, когда они подъехали к разъезду. – Кто такие?! Амо путь держите?

Пока Данила отвечал на формальные вопросы, Завадский глядел по сторонам. Идеальное место выбрали, конечно – низина. С одной стороны крутой облавный сосняк, с другой – пологий травянистый кряж.

Справа раздалось множественное шуршание лиственной подстилки, щелканье замков карабинов.

– А ну – с телег вон! – заорал вдруг пятидесятник.

Филипп флегматично повернул голову и увидел как из сосняка выходит целый отряд стрельцов в грязновато-серых кафтанах, целясь в них из пищалей. Видать у них тут все по одной схеме работают, подумал Завадский устало слезая с телеги и поднимая руки. Лицо его оживилось только когда он увидел, как из лесу к нему идет тощий купец Агриппушка Дрынников в сопровождении какого-то офицера с объемным пузом, с которого тот раздражительно стряхивал листья и хвойные иголки.

– Ба! – просиял Филипп. – Старые знакомцы! Вижу, Агриппушка, промысел твой теперь не на Ангаре, а на большой дороге!

Клинобородое вытянутое лицо Дрынникова сияло умасленной улыбкой. Он замахнулся и как-то женственно отвесил Завадскому пощечину.

Филипп моргнул, продолжая вместе с братьями недвижимо стоять с поднятыми руками под прицелами пищалей.

– Тьфу ты, как невежливо, братец! Где же твоя купеческая солидарность? Продался разбойникам в стрелецких кафтанах?

– Якой ты мне братец, чужеяд! – пропел Агриппушка, сцепив в замок старушечьи руки. – Я разбойную рожу за версту чую!

– Эй, Агриппушка! – крикнул тем временем его пузатый сопроводитель, приподнимавший рогожи с телег. – Еже сие за лайно?

– Ась?

– Ты сказывал он су богат, везет злато-серебро, а зде сплошная дрянь!

Дрынников подскочил как ужаленный и забегал вдоль телег, срывая старые рогожи, из-под которых сыпались гнилые корнеплоды, которые Завадский купил по дешевке у монголов. Лошади увидав на земле такое лакомство, потянулись к нему мордами, двигая за собой телеги.

– Тпру! – гаркнул пузатый. – Еже за говно деянится?

Филипп с Данилой улыбались. К ним подбежал Агриппушка и схватив Завадского за отвороты балахона, затряс.

– Иде злато?! Амо запрятал, окаём?! – визжал он, брызгая слюной. – Жгите его, стрельцы! Пытайте!

Но стрельцов уже не интересовал Дрынников – как и Филипп с братьями они смотрели на хребет кряжа, из-за которого в мрачнеющем небе появилась целая тьма всадников.

– Чертовщина! – выругался пузатый.

– Это кто аще?! – взвизгнул Агриппушка, прячась за стрельцами.

Тем временем орда всадников с дикими воплями, напоминавшими индейские боевые кличи хлынула на них с кряжа страшной черной волной. В числе первых Филипп увидел Савку, Антона и Бакана, за которыми летели тунгусы. Жалкие выстрелы утонули в оглушительном кличе, замелькали стрелы и сияющие лезвия «пальм».

Через минуту тридцать изрубленных стрельцов лежали на дороге и опушке сосняка. Прислонившись спиною к сосне сидел пузатый офицер, из расколотого почти надвое черепа кровь залила ему лицо и грудь. Рядом дрожал как осиновый лист Агриппушка, каким-то чудом оставшийся в живых.

– Пощади-и-и! – взмолился он, глядя на приближающегося Бакана, достающего длинный нож.

Бакан ничего не говоря, словно барану перерезал ему горло и вытер нож о его кафтан, после чего обернулся к Филиппу с широкой улыбкой.

– Ну ты просто зверь, братан, – сказал ему Завадский, разводя руки в стороны.

Они обнялись и похлопали друг друга по спине.

– Сказывают деяния твои с цинами идут в гору? – спросил Бакан и, привлеченный грохотом повернул голову направо. Оттуда в низину спускался обоз с настоящим товаром из семидесяти подвод, возглавляемый Акимом.

– Да, дела идут хорошо, – согласился Филипп, – а с твоей помощью пойдут еще лучше. Ты ведь готов к большим делам?

– С самого рождения.

Филипп одобрительно кивнул.

– Еже делать буде с мертвяками? Отволочити в лес?

– Нет. Оставим послание тем, кто еще не понял, что времена меняются.

Бакан растянул губы в улыбке.

***

Много времени для дум дает русская дорога – день за днем, неделя за неделей. Филипп почти не спал и все думал, пока на распутье не попрощался с братьями. Основная колонна во главе с Акимом, сотней наемных рабочих, под охраной тунгусов, сопровождавших обоз, выросший в ходе попутной перепродажи на три сотни подвод направились в Храм Солнца, а путь Филиппа лежал в Красноярск, где в статусе воеводы доживал последние денечки Мартемьян Захарович.

С тех пор, как Красноярский уезд передали в управление Енисейскому разряду, ходили слухи, что уездным красноярским воеводой правитель Енисейского разряда поставит своего человека. В общем-то и без слухов это было логично. Но пока они пировали со старым другом-воеводой – пили хлебную водочку под звуки рожков и балалаек. На радостях охочий до всяческих услад Мартемьян даже раскурил табаку с опиумом, после чего плясал с девками целый час. Действовал он на него странно. Визгу, шуму и смеху стояло на три версты кругом.

Сутки отдыхали они, Мартемьян Захарович радовался богатым подаркам, новому жалованью, но больше всего – оглушительному успеху Филиппа в Урге. Глубокой ночью, когда оба были уже мертвецки пьяны, они стояли на восточном острожном мосту, смотрели в ночную тайгу, как когда-то в отвоеванном ими Причулымском остроге.

– Сукин ты сын, Филипп, – говорил Мартемьян Захарович заплетающимся языком, расплескивая вино из кружки, – я скажу тебе как на духу, умней тебя дьявола, я никого не встречал!

Наутро Мартемьян Захарович выглядел бодрым как умел выглядеть после пьянки только он. У Филиппа еще кружилась голова, он пил полюбившийся ему китайский улун с хвойным запахом, от которого ему становилось лучше.

– Пришло время поговорить о делах, братец, – сказал он, присаживаясь рядом с Завадским.

Филипп бросил на него взгляд.

– Су верно с Истомой ты угадал. Дондеже в прошлую годину на почетное место помершего от зубной боли енисейского дьяка прислали с Сибирского приказу нового боярина, а вкупе стрелецкого полковника Василия Харю, при овом чужеяд карась некий Авдей Гузнов, полуполковник. Сведалось, Гузнов тот хаживал в Крымские походы…

– Ага.

– И бывати он в те крымские годины у Истомы десятником. Нраву он лихого, разбои поставил на поток, деянится дерзко. Уже дважды горел, подменив ясачную пушнину с государева обоза на драную, да посек до смерти какого-то польского писаря, а все яко с гуся вода.

– Значит спелись черти?

– Худо, братец, в том еже разъезды Гузнова кроют все пути в Красноярск и ниже до Причулымья. Покамест Истома грабит наш уезд и тебя, его разъезды убирают всех жалобщиков да челобитчиков. Посем свой человек сидит у него в приказной избе Енисейска.

– Значит пришло время и нам наведаться туда.

– Хочешь перекупить полковника?

– Не-ет, – протянул Филипп, – нам надо убивать сразу двух зайцев.

– Воеводу? – удивился приказчик.

– Что слышно о нем?

– Су, ведомо вмале. Окольничий. Воевал при царском воеводе с разинцами. Хотя и богат, ин сказывают лихоимец преогромный, обаче никто не видывал, яко он поборничает. А вот еже хитер яко черт – весно. Чудно токмо, сказывают боле добра любитель он богобоязненный храмов и церквей. Наказал в коегаждо остроге, совсельно малые выстроить по трехкупольному храму.

– Да? – заинтересовался Филипп.

– Сам же по полдни бывает не вылезает из храма, ни даже самолично кануны на клыросе петь охотник.