Между тем пленников расковали. Завадский обнял Мартемьяна Захаровича и тот сразу же направился к семье, прятавшейся за последними санями. Также молча он коснулся всех, после чего своей торопливой медвежьей развалкой, подошел к Бесноватому, жестом попросил у того топорик. Овчина, которого поставили на колени и держали на прицеле двое мушкетеров, напрягся. Часть дороги была скрыта от его глаз санями, а между тем там был жив еще раненый в живот губастый казак Кузька, который мучил его дочь всю дорогу.

– Амо плизанулась, падла? – сказал ему Мартемьян Захарович, замахиваясь топором.

Овчина не видел происходящего за санями, но слышал чудовищный душераздирающий ор и видел, как брызги крови все кучнее окрашивают лицо, руки и грудь бывшего приказчика, пока он раз за разом обрушивал топор. Казалось, что это тянулось вечно. Все молча наблюдали. Наконец, Мартемьян Захарович остановился, тяжело дыша, утер рукавом лоб, плюнул на изрубленные перед собой куски, и поворотив голову посмотрел круглыми глазами на Овчину. Взгляды их встретились.

У Овчины со страху выстрелило в сердце, но он не показал виду. Спокойно смотрел как бывший начальник подошел, положил ему на плечо густо измоченный кровью топор, от которого разило тошнотворной вонью.

Озверелые глаза на забрызганном кровью лице не оставляли шанса, и в это мгновение на плечо Мартемьяна Захаровича легла рука Завадского.

Овчина закрыл глаза и только теперь понял, что скороговоркой повторял про себя заученную в детстве молитву.

***

Семью Мартемьяна Захаровича с пятью староверами отправили в новую обитель «братьев и сестер» – Храм Солнца. С Завадским оставалось еще около пятидесяти человек.

– Еже теперя, брат? – спросил Мартемьян Захарович.

– Для начала вернем свое. – Ответил Завадский. – Оружия только маловато.

– Буде оружие, – уверенно сказал Мартемьян, и Филипп с удивлением на него посмотрел.

– Видал большую толоку за увалом?

– У реки?

– Онамо в излучине зимовье у меня тайное, с верными людьми.

Обрадовали эти слова Филиппа, но не удивили – понятно, куда прикладывал свою тягу к накопительству Мартемьян Захарович и почему при таком обороте вечно не хватало у него в арсенале хорошего оружия.

– Савка! – крикнул Завадский парню, который только закончил оттирать снегом с лица малиновое варенье. – Посади-ка нашего брата Мартемьяна в сани, дай ему лучшую шубу и браги.

За расплывшемся в улыбке приказчиком возвышались до конца остававшиеся ему верными Медведь и Садак.

– Туда же, парни, – кивнул Завадский на сани, которые мягко к ним подкатили.

***

Третий час дежурил на сторожевой башне молодой вологодский стрелец, так и не сумевший за год привыкнуть к остервенелым сибирским ветрам. Как наскочит ведьма лютая, как завоет в лицо, ажно кровь леденеет и кости звенят. Стоять на башне – не только мороз терпеть, но и скуку. За лесом свинцовая река, стылая царица, под стенами чернят остовы мертвого посада. Разбежались жильцы – неужто хуже им живется при новом приказчике Пафнутии Макаровиче? Странный народ, эти хрестьяне. Да толку с них – темны, ни доли разуменья. Стрельцу по молодости не шибко до подобных дум – самому бы оттянуть положенное до первого света, а там уж каравая с луком и на соломенную лежанку в теплой избе. Недолог вроде служебный час, а кажется, что уж целую ночь отстоял. Первые пару часов шагал по обходу кругом башни, считая углы, а последние минут десять наблюдал как движется и растет на дороге тень. Минут через пять тень обернулась обозом в четверо саней с конниками.

Стрелец застучал копьем по обходке будя прикорнувшего под крытой бойницей старшего.

– Вижу, не колоти, – хрипло спросонья ответило снизу.

На два дня раньше срока прибыл из Томска сторожевой обоз. Стрелец знал, что он должен был вернуться с припасами и судя по внушительным мешкам под рогожами, припасы привез изрядные. Еще бы – знают и уважают Пафнутия Макарыча во всех острогах от Кузнецка до Мангазеи. По крайней мере ему так говорили.

Обоз тем временем подъехал к воротам. Внизу в слуховое окошко старший бубнил что-то. Стрелец услышал пароль и отзыв, озвученный казаком Овчиной. Это значит он сидит на передке в первых санях. Стрелец выгнулся с обходки, чтобы разглядеть знакомых казаков и стрельцов, но не видно ни зги – только едва различимые силуэты, да конское фырканье и чей-то храп. И горазды спать на таком морозе! Поди с припасами хлебной везут, вот с нее видать и храпует десятник, коли вместо него Овчина на пароль ответствует.

Старший заскрипел острожными замками – прежний приказчик поставил тут новые заместо бруса со скобами и сузил проезд, разместив по обе стороны сторожевые избы.

Ворота открыли и тут же внизу послышалась какая-то странная возня с короткими вздохами и оборванными в зачатке резкими словами, будто кто-то поскользнулся, а кто-то другой удержал его от падения. Стрелец сильнее перегнулся через перильца, но ничего не увидел – стрела, вонзившаяся ему в глаз, завершила все его интересы. С глухим стуком его тело мешком шлепнулось на тесанный скос и съехало с него прямо на мост перед лошадью. В ту же секунду такая же стрела вонзилась в шею дозорному на угловой башне справа, а затем и слева.

Так, не встретив никакого сопротивления и даже не потревожив сон новых обитателей въехал обоз в Причулымский острог. В открытые настежь ворота бесшумной рысью за обозом спешили те, кому не нашлось места в санях под рогожей, и кто вынужден был прятаться за опустевшими избами в посаде.

Между тем вооруженные люди с тихим топотом и бренчанием двумя потоками бежали направо и налево, занимая по кругу острога все боковые мосты. Четыре человека в организованной поспешности, пересекали крест на крест площадь острога с небольшими бочками, оставляя за собою тянущийся мокрый след.

Завадский поднялся на правый мост с полукровкой. К тому моменту, когда их заметили сторожевые дальних башен, подготовка его задумки, рожденная наблюдением битвы с киргизами, уже почти завершилась. Четверка его людей «начертила» крест и побросав бочки скрылась в подмостьях. Одного дозорного скосил выстрелом полукровка, второй успел выкрикнуть тревожное слово.

Из изб высыпали сонные казаки и стрельцы. Их осветил разбежавшийся по площади острога гигантский крест огня. Из тьмы с верхних мостов затрещали залпы. Большая часть казаков и стрельцов внизу попадала, кто-то ринулся к распахнутым воротам, но там их встречала засада из десятка одичавших на зимовье казаков, возглавляемая Медведем. Уже минуты через три, когда иссяк огненный крест, большая часть людей Пафнутия Макаровича лежала на земле. Редкие выстрелы, крики и звон палашей еще раздавались внизу. Но уже через минуту немногочисленные оставшиеся в живых казаки и стрельцы под прицелами мушкетов стояли на коленях с поднятыми руками.

Завадский спустился с моста и направился к приказчицкой избе, откуда к дежурным кострам Садак с тремя староверами уже выволокли мартышечьелицего Пафнутия и его верного заплечника «оглоблю» Феодория.

Пафнутий Макарыч в одном исподнем, похожем на солдатское нательное белье часто моргал, глядя на приближающегося Завадского с Мартемьяном Захаровичем. В мгновение в заспанном лице его с козлиной бородкой страх смешался с возмущением – никак не мог он принять произошедшее.

– Шаврики пятигузые! Вы еже возомнили о себе?! – закричал он дрожащим от гнева голосом. – Да ведаете ли поперек кого поперли?! Какая нужа за нами?! Завтра же будут зде полки стрелецкие! Яко Стеньку паскудника живьем вас разделают смердов оборзевших…

Подошедший Завадский почти не глядя выстрелил из пистоля в лицо Феодория, тот завалился на Пафнутия, оборвав поток его звонкой брани.

Старичок вздрогнул, глядя на труп своего верного заплечника, и с испугом посмотрел на Завадского. В близко посаженных мартышечьих глазах его гнев сменялся страхом.

Филипп передал пистоль Савке, который тотчас стал перезаряжать его и присел перед Пафнутием.

– Ты слишком стар, Пафнутий, отстал от жизни. Стрельцы больше не сила в России. Сейчас ваш новый хозяин в Москве муштрует потешные полки, и скоро твои стрельцы отправятся в прошлое, в глухую опалу и будут болтаться на кремлевских стенах.