Подле него ходил и активно жестикулировал Перпетуй Рогаткин. Завидев идущего – кивнул издали: они?

– Они.

– Все готовы?

– Все на местах.

– Смотри у меня!

– На сей раз не уйдет дьявол!

Рогаткин обернулся к статному человеку в чернобурой шубе.

– Гляди-ка, Фома, удалась твоя затея. Яко токмо эту тварь сымаем, озолочу, слово даю! – Рогаткин выхватил саблю, отчего Фома вздрогнул и часто заморгал, но коротышка подвинул его в сторону, поглядел на сидевшего на пне перед костром, – брат, идешь?

Рыжебородый Голохватов отпихнул ногой казака, натиравшего ему сапог, неохотно встал и пошел следом за Рогаткиным.

***

Пара саней неспешно взбирались на подъем. На передних сидели трое, укутанные в тулупы – двое равных, один поменьше. Вторые сани шли впритык, возница размеренно понукал лошаденкой, за спиной его возвышался груз, плотно накрытый опоной.

Когда впереди показались рогатки на дороге и вооруженные мушкетами стрельцы, возница первой телеги, натянул поводья и растерянно оглянулся. Поговорив о чем-то с другим возницей, погнал лошаденку вперед.

– Стой! – крикнул один из стрельцов подъехавшим саням. Сани остановились. С обеих сторон дороги из кустов тотчас вышли казаки и стрельцы, целясь в ездоков из мушкетов.

– А ну с саней вон! – гаркнул Коротышка, выпрыгнув на дорогу.

Он подскочил к первому вознице, которого стрельцы уже взяли под руки, сбил с него шапку, рванул тулуп и заморгал от удивления – перед ним стоял седовласый испуганный старик.

– Что такое! – растерянно изрек Рогаткин и побежал к другим пленникам.

Ими оказались двое пьяниц, а тот, кто должен был быть «отроком» и вовсе был бабой лет тридцати.

Рогаткин выхватил палаш и повел страшно очами. Взгляд его остановился на волоченках с грузом. Подскочив к нему, он сорвал накидку и увидел сваленные в кучу еловые ветки, да какой-то мусор. Коротышка часто задышал, прыгнул вокруг своей оси и поигрывая обнаженным палашом пошел на Фому.

– Фома… Фома… – Приговаривал он.

У статного сына торговца из Гусейновской слободы побледнело лицо, вспотели ладони, он ссутулился и стал отступать, но тут как раз из сугробов выбрался Рогаткин в шубе и затопал ногами, отряхивая снег с блестящих сапог.

– Да угомонись ты, Перпетуй, – раздраженно сказал он, – ужель и впрямь ты чаял еже сый блазень раскольщик такой болван? Баляба ты рязанский.

Рогаткин надул щеки, со звоном убрал палаш в ножны, и покачал головой.

Однако, как только Фома решил было, что его пронесло, Рогаткин прыжком хищного зверя бросился на него, схватил за отвороты шубы, пригнул к себе.

– А ну сказывай иде хоронился чужеяд, сказывай, падло, иде пряталась паскуда в выгребной яме вашей!

– Не ведаю, барин, мы токмо в кабаке и видались, – плаксиво отвечал Фома.

Рогаткин осыпал его подзатыльниками.

– Думай, думай, королобый!

– У немчина Яшки Шихтеля!

– Кого? – прекратил дубасить его Рогаткин.

– Ежели негли и ведает кто, да токмо он, хозяин.

***

Немец Яков Шихтель, сосланный когда-то в Сибирь за воровство под Смоленском, и отсидевший пять лет в Кетском остроге, теперь промышлял на юге Сибири «торговлию» и боле всякими серым делами – ныне собирался вечеряти со своей русской женой, сыном, дочерью и соседом – криминальным дельцом латышом Колыняром.

Слуга-отрок принес большой горшок овсяной каши и лепешек. Яков собирался уже прочитать тайную молитву, как за окном раздались разбойные свисты – привычное дело в Гусейновской слободе на межмировых крестцах, да только не в таком количестве. В слободу как будто ворвался целый отряд.

Яков Шихтель не ошибся – трехсотенный отряд Рогаткина влетел наскоком в слободу сразу с трех улиц и живыми волнами мчал прямо к дому Шихтеля, который надо сказать выделялся и был далеко не самым бедным.

Во дворе зашлись лаем собаки.

– Яша, камо они? – испуганно спросила жена. – Уж не к нам ли?

Кричали уже во дворе, топали в доме, совсем рядом, внезапно дверь в комору, где сидел Яков с семейством отлетела и в помещение ворвался разъяренный коротышка с палашом в окружении солдат. Женщины завизжали.

Яков отскочил, но его сшиб с ног Рогаткин и дважды ударил кулаком в лицо.

– Иде гадина прячется?

Шихтель ничего мог понять от страха и шока.

Только минут через десять, он кое-как понял, чего от него хотят, покосился на стоявшего тут же перепуганного Фому и указал, что знать может хозяин захудалого кабака на окраине Буня Курощуп.

Рогаткин с Голохватовым и своими головорезами направились в кабак, но и это ничего не дало.

Рыжебородый приказчик флегматично взирал на брызжущего энергией своего невысокого приятеля. Он буквально на уши поднял всю слободу, всех напугал, он так и говорил буквально, потрясая кулаком: все переверну, а достану змия!

Наконец, спустя часа три добрались они до одноглазого старика Никодима, на которого после пары выбитых зубов указал очередной разбойник.

Никодим, по его словам, раньше состоял в разбойной шайке, грабил ясачные обозы и имел связи с ургинскими торговцами, но давно отошел от дел и жил обыкновенным плотником на краю слободы, однако старые связи не растерял – подрабатывал перепродажей краденных шкур и для этих целей имел на своем дворе тайное подклетье.

Никодима застали на печке в избе, у него болел зуб, распухла щека. Рогаткину, впрочем, было плевать, он сорвал Никодима с печки за ногу, тот пререкаться на стал, а сразу сказал – жил у него «сый блазень» – при нем два разбойника, из которых один скалился аки черт, да отрок смекалистый. Жили в сарае, платили по копейке в день. Показал. Сарай как сарай – лежанки из соломы, да стол, под которым, правда обнаружился лаз в подклетье.

Старик объяснил им, что гости использовали подклетье для согрева – спали там. Рогаткин сам спустился туда с факелом. В подвале никого не обнаружилось, однако остался запах китайского чая. Коротышка понял, что на верном пути.

– Зде они бысти, во-то егда ушли. – Заявил он Голохватову и принялся за Никодима.

Тот поведал, что гости покинули его три дня назад.

– Аккурат егда он тебя надул, околотень, – зло посмотрел Рогаткин на Фому.

В этот момент один из рындарей издал радостный крик.

– Хозяин! Хозяин! Гляди еже сыскали.

Рындари протянули Рогаткину замызганный клочок бумаги, на котором чернилами было начертано что-то вроде фрагмента карты – елочные леса, реки и посреди всего волнообразный крест.

Коротышка положил лист на стол, присмотрелся. Возле самого перекрестья был нарисован гусь. Понятно дело – Гусейновская слобода, усмехнулся Рогаткин. Северная оконечность креста была зачеркнута и надпись рядом гласила: Селенгинск. Аналогично зачеркнуты были западный и южный оконечности, а восточная обведена кружком и подписана – Вербицкое.

– Вербицкое еже бо? – вопросил Рогаткин.

– Сепь о полтораста верст отсюда к востоку. – Ответил кто-то.

– Тайга же там глухая?

– Недалече.

– Во-то иде сука сия, – несильно ударил Коротышка Фому в живот, – три дня коту под хвост. Остолбени!

Ранним утром уже выдвинулись в «погонь». Дорога была плохой, снегом все замело напрочь, вдобавок сам путь был плохой. Вербицкое было ближе уже к Шильску, чем к Селенгинску и этот путь к сепи не был основным, то есть никаких населенных пунктов и острогов на нем не было, не считая зимовий кочевников. К тому же запал Рогаткина, как это с ним часто бывало в долгом однообразном пути быстро иссяк.

За сутки они прошли двадцать верст и порядком устали, разбили лагерь, разожгли костры. Голохватов развалился у костра в своей роскошной шубе. Рогаткин присел рядом, денщик принес им водки.

– Ты, Перпетуй, токмо Безхвостьеву не сказывай, яко мы с твоим Фомой обмишурились – на смех подымет.

Рогаткин крякнул от водки и зашипел.

– Не возьму я в толк, брат, вроде все верно делаем и едва берем суку, яко он абие [тотчас] ускользает. Онамо убо в долине почитай мы проиграли – ни расколщика поганца, ни товара… Словно дьявол шепчет на ухо ему.