Возчики стояли возле притомленных лошадей. Егер хозяйским шагом прошел вдоль возов, хлопнул ближайшего кучера по плечу. Кучер от удара присел на коленки.

—

Должно быть, в поклаже вино, — сообщил возчикам Егер. — А ежели в поклаже нет — веду всех в кружало! Как будем? Сейчас согреемся али работой согреемся, а винцом ромейским, ледяным, жар потушим? Опосля работы?

Передний повозочный невнятно гукнул и повел лошадь за узду к забору старовера Хлынова. Тогда Егер, подскочив к забору, отодрал две доски. Да повозочный — две.

—

Будя, будя! — крикнул, поспешно спускаясь со своего крыльца, Хлынов. — Егер! Подмогни!

Вдвоем со стариком они оторвали перекладины и отвели в сторону, будто ворота, саженный кусок забора. Повозки тронулись к длинному, в угол рубленному амбару.

Теперь сзади стал командовать голос князя:

—

Егер! Последние трои саней сюда, к дому подворачивай!

Егер послушно сам подвернул последних лошаденок к своему крыльцу, ножом подрезал веревки на клади. Кладь была ровной — на обеих санях лежало всего по пять одинаковых, крупной ткацкой работы мешков. Мешки были смазаны варом. Для корабельных, морских припасов тканы такие мешки. Трафаретной работой на черных мешках красным суриком было помечено их содержимое. Рисована или подкова, или гвоздь, удила, канатные зацепы, молотки.

Князь поднял на плечо первый мешок и зашагал в сени. Егер поднял второй и тут же уронил на снег.

—

Они что — чугуна туда навалили? — с досадой на себя рыкнул Егер в лицо возчику.

—

Не грузил, не ведаю, — скучно сообщил возчик и пошел к товарищам, таскающим поклажу с других возов в огромный амбар Хлынова.

—

Молчи, дурак, — сказал Егеру появившийся рядом князь. — Раз ты, как мартовский кот, нынче и мыша не словишь, берем сей мешок обои. Взяли!

Когда за углы донесли мешок до сеней, князь тихим голосом сообщил:

—

Заместо меченой поклажи, монеты там. Серебряные рубли. Императрица мне на Государево дело послала. Кому гукнешь — зарублю.

Егер на это подтянул живот, рывком выдернул углы мешка из рук князя, присел, крутанулся юлой, будто в резне подсекал коня, и мешок очутился на его плечах.

—

Раз дело Государево, о том сразу уведомлять надобно, — хмыкнул Егер, — я один такой важный припас стаскаю, иди в избу, князь.

—

Редко кому удается перетаскать тридцать тысяч рублей на плечах, — поддел Егера князь. — Повезло, теперь богатый будешь!

—

Эх! — крякнул Егер, — богатство что борода: растет — колется, а дорастет — солится! Лучше век молодиться, чем под серебром горбиться.

Князь не отозвался на злую пословицу. Он утолокивал мешки с серебром в потайную ямину под русской печью. Ту ямину они еще загодя соорудили с Егером, сразу, как было получено Послание Императрицы.

Когда все шесть возов опростались и пустые санные повозки выкатили на дорогу, первый возчик подошел к Егеру.

Задрав голову с редкой бороденкой и глядя в лицо двухаршинного молодца, возчик попросил:

—

Слышь, богатур! Нам твово заморского вина не надо. Дай, Христа ради, денежно! С Москвы идем, совсем проелись.

Егер кивнул и ушел в избу.

Возчики сгрудились у сеней и для чего-то сняли шапки.

Егер вышел и без обычной усмешки стал отсчитывать из кошля по восемнадцать новочеканных серебряных рублей. Отсчитал первый пай, протянул старшему возчику.

—

Не возьму, — отпрянул тот. — Дай меди!

—

Нету! — удивился Егер. — Деньгами по шесть дойных коров князь велел вам заплатить. Я и плачу! По шесть коров на рыло, а ты — рыло воротишь! Почто?

Возчики загудели. Первый возчик тогда помялся и доверчиво сообщил Егеру:

—

А начну я за Урал-Камнем расчет вести сим серебром, скажут: ты, мол, — тать! И сгноят в колодниках!

—

Отчего у вас за Уралом такая напасть, а?

Пятеро возчиков, заскрипев по талому снегу криво подшитыми валенками, отошли от говорящих.

Первый возчик помялся, помялся, потом извинительно сообщил Егеру:

—

Да будто у вас в Сибири, на демидовских заводах, фальшивую серебряную деньгу в чекан взяли. И кто из Сибири такую деньгу везет — тотчас берут в кандалы!

Егер открыл было рот — выхаркнуть матерность, да опомнился. Эк Сибирь куролесит!

Он сбегал в избу, оттуда выскочил с кистенем, подвешенным под левую полу нагольного полушубка, прыгнул в сани и крикнул:

—

Погнали в кружало!

В кабаке целовальник долго кусал серебряную монету, лил на нее царскую водку, потом начал счет.

Два часа Егер с матерным лаем менял сто двадцать новых императорских серебряных монет на медные алтыны да пятаки.

Рассчитался с возчиками, отпустил их на постоялый двор. Потом выпил две чарки горькой и, не предупреждая, дал целовальнику в рожу.

—

За что? — претерпев боль, удивился целовальник.

—

А не обманывай! — отозвался довольный Егер. — Ведь все равно обманул! Хоть на рубль, но — обманул! Ну! Бей меня, чего рожу корчишь?

Через полчаса, оторвав в веселой замятие шишку кистеня и отбившись от кабацких ярыжек вывернутой из саней оглоблей, Егер прыгнул на чью-то бесседельную лошадь и, хохоча разбитым ртом, поскакал домой.

В избушке важного вельможи уже не было, зато там на голой лавке сидел Хлынов. Старик говорил медленно, видимо, к разговору не готовился.

—

А людей я тебе, князь, на это дело не дам. Сам пойми, не надо нам, по вере нашей, такой славы.

—

Ну вот! Сначала поманил меня, а теперь — в кусты! Теперь ты меня пойми, сосед, нынче повернулось, что прорвы денег с тебя мне уже не потребно! Сам готов платить! И тебе за повозочные и упряжные изделия заплачу втуне, без свидетелей, под единую роспись. Одначе — кто же станет те повозки гнать? Кто станет курганы шевелить да вести поиск по урочищам и степным просторам? Тут без прорвы людей не обойтись! А у тебя в тайге внеерестровых людей — больше, чем у китайского богдыхана! Дай двести молодцов — каждому уплачу по двадцать рублей и отпилую часть добычи!

—

Это я понимаю, — наклонил голову старовер, — это ты сделаешь. Но, однако, — кто же из наших польстится на могильное золото? Грех несусветный! Тут я в старые деревни приказ отдать — идти с тобой — бессилен. Прости, княже, что подвел тебя. Дак кто ж знал, что ты не извозом станешь дело налаживать, а попрешься в земли неведомые, да с риском? Я не оттого, что риск тот — голову положить, а тот риск, что лик нашей веры придется открыть. А оттого вред будет. Нам — разор и угон, а тебе — недоверие Императрицы. С обеих сторон — полный грех!

Егер не стал далее слушать спор, вынес на улицу ушат теплой воды, скинул рубаху и стал умывать кровоподтеки после веселой драки. Старовер верно сказывал. Князь же, по молодости лет, горячился. Однако князя понять можно. Ежели в приказано ему идти походом, незнамо пока — каким, но, видимо, с тем итальянским ученым человеком, то один в такой поход никак не пойдешь. Али с ним, вдвоем, с Егером. Пусть десяток походчиков наберется, через полтысячи верст войдут они в зём-ли неведомые, но не безлюдные. А в Сибири, как уже понял Егер, народы не считаны. И где они и сколько их — нет известий. Что им десяток незнаемых людей зарезать? Ничто. Эх, планты громадные, исполнение — мизгирьное!

Егер крепко утерся полотенцем, присыпал порошком из травы кровоточную рану на ребрах — кто-то успел чиркнуть ножом — и стал ту рану обматывать грубой, редкотканой китайской тканью — дабой.

«Двести молодцов набрать — это годится, — думал Егер. — Да где их, эти две сотни, возьмешь? Все мужики при деле. А стоит кому от дела отойти, податься с нами — всё! Им сразу — и розыск, и дыба, и каторга!»

За тыном шевельнулось что-то в сумерках. Егер вгляделся. Там, согнувшись, искал дыру для прохода староста конца городских древоделов^{5} — Никодим.