Ну… ребенок вылетел, на подушки грохнулся и тоже заорал. Мне осталось — пуповину красной тряпкой перевязать да перекусить. Батыр, тот со страху да от радости выскочил из юрты, орет: «Сын! Сын!»

А ни мне, ни роженице не до ору. Бедная, она измучилась за трое суток так, что упала без сознания. Тут уж и я стал орать: «Канишка! Канишка!» Сообразили, бедолаги, притащили в юрту кормящую суку… Ребенок как цапанул суку за шерсть да как соски собачьи губами задел — сука та сначала взвыла, потом успокоилась. И никого, пока мы у Валихана гостили, к ребенку не подпускала…

Вещун замолчал, прищурившись.

—

А далее — как? — спросил князь.

—

А далее — роженица, конечно, умерла. Но по древнему обычаю да по сказаниям сего рода — рода Валихана, все они произошли от дикой собаки. Так что ребенка до трех лет его жизни, дай ему Бог здоровья, теперь станут кормить суки. Теперь любую женщину те суки загрызут, покажи она грудь…

—

В общем, Ваше сиятельство, — отвеличал князя Вещун, — отряд Валихана, почти в тысячу сабель, уже стоит в одном переходе отсель. Затаились в логу. На шапках у них — голубые ленты. Об этом наших воев надобно предупредить, что с голубыми лентами — свои… Если будет резня, а она будет, то они встанут на нашей стороне. Да, еще распорядись, княже, послать им муки да серебра. Муку они страсть как уважают… А сигнал им — что пора на резню — первый наш пушечный удар.

Вещун встал, спросил о чем-то Баальника и ушел в темень безлунной ночи.

Утром в сторону, указанную Вещуном, ушел обоз из двух возов с мукой. И с тысячей рублей серебром. Опять же — без расписки в получении тех мучных мешков да денег.

Князь этому мало печалился, но сильно радовался, что боевых сил прибавилось.

И тут его окрикнул Вещун. Так окрикнул, что князь содрогнулся. Артем Владимирыч никогда еще не видел этого старца в таком бешеном нраве.

Вещун ходил по раскопанной земле и подбирал труху от гнилого древа. Егер было намерился напомнить старику — кому он кричит, да князь показал Егеру кулак.

—

Это что же, а, князь? — пролил горечь в словеса Вещун. — Топчемся по обломкам древней славы русов?

Князь, желая стать выше, по примеру забайкальского есаула, вскочил ногами на седло своей лошади. Стало много виднее. Перед Артемом Владимирычем почти во весь раскопанный край кургана выделялась темная древесная труха да куски почти сгнившего дерева. А с высоты и при малом умишке можно было обнаружить, что это не простые обломки, а остов огромной морской ладьи, из тех боевых кораблей, что зовутся драккар. Князь так, стоя на седле, перекрестился.

Вещун подошел к лошади князя, придержал ее за узду, глухо сказал:

—

Прикажи обломки собрать и сжечь. Под молитву.

Драккар сожгли. Вещун нашел старый мешок, насыпал туда пепел и самолично зарыл его возле одной из древних каменных пирамидок, что стояли по сторонам холма.

Пока Вещун копался с мешком пепла, князь и Баальник молча стояли рядом с ним.

Баальник вдруг проговорил:

—

Почитай, отсель до реки Оби две сотни верст. Зачем было тащить по степи да в горы такой большущий корабль?

Князь позорно смолчал. Он ответа не ведал.

За Артема Владимирыча, утаптывая землю над захороненным мешком с пеплом драккара, ответил Вещун:

—

Тащили, чтобы похоронный обряд свершить подобающе сарскому чину.

Тут уж не выдержал князь:

—

Это — ладно, Вещун. Это — понятно. Но откуда и главное — зачем на сооружение склепа приволокли такую огромную гранитную плиту?

—

Ну, на вопрос — откуда? — я отвечу. Во-о-о-н там, где горная гряда проседает проходом, видишь, княже, оттуда волокли плиту. Откололи и волокли. Видимо, волокли по бревенчатым каткам, лошадьми. А вот зачем? — могу ответить, если только сумею побывать под той плитой…

—

Когда мы рыли курган в Таврии, — встрял Баальник, — я о том уже баял, то нам грамотный человек, прозванием Скиф, говорил, что кургану, нами ломаемому, была уже тысяча лет… А этому — сколько? Не знаешь, Вещун?

Вещун, закончив землеройное дело, оперся на лопату, пошевелил губами. Серьезно ответил:

—

Тысячу лет тому назад здесь, точно, состоялись похороны… По крою ладьи сие вижу… Забытый уже, древний крой сей ладьи… Вишь — доски для корабля из единого бревна строгали — не пилили. Пилы тогда еще не имелось…

Джузеппе Полоччио, увидевший выходящего со стариками из-за кургана князя, бешено заорал:

—

Начальник! Прикажи начать пробиваться внутрь! Прикажи…

—

Прикажу, только дай мне диспозицию обороны выстроить!

—

Жигало! — выругался по-италийски Полоччио, от нетерпения и алчбы, — тебя пугают, а ты, как баба, готов обмочиться!

Князь даже не огрызнулся. Некогда было.

Артиллерийский начальник Левка Трифонов грамотно разместил пушки. Понимая, что атака разбойных племен, по древнему воинскому обычаю, начнется на левый фланг, он туда поставил пять пушек. Три пушки поставил на середину и три — на правый фланг. Еще три, самых старые тобольские пушки, он оставил в тылу, привязав рядом с ними телеги с ядрами и пороховыми мешками. Вроде как тылы оборонить. И вроде резерва для фронтального боя. Хорошо смикитил.

Солдаты под частый, но веселый мат Егера через силу рыли окопы впереди тележного куреня.

Князь у прорытого входа в курган выстроил нечто вроде убежища. Обматерил Полоччио, отогнал его подалее. Сам, своей силой — без коней подтянул за оглобли ко входу в курган железные вагенбурги да из груженых телег соорудил нечто вроде стены, совсем загородившей проход. Получилась хоть и щелястая, но крепость.

Туда, вовнутрь загородки, он велел стаскать воды, на виду у всех передал Вещуну три склянки с водкой. Баальник, знакомый по прежней жизни с ранами да смертями, пошел шарпать по телегам чистые рубахи и пороть их на ленты. Солдаты на тот грабеж молчали. Поняли — зачем ткань.

Полоччио укрылся в вагенбурге, утянув за собой Гурю и Гербергова. Фогтов ходил меж людской суеты потерянный и косо смотрел на князя.

—

Вещун! — не выдержал наконец страданий Фогтова князь, — возьми себе санитара. Человек европейский, отличит деготь от водки!

Вещун поманил к себе в загородку Фогтова, и тот с радостью нырнул под вагенбурги.

Провозились с обустройством обороны день да ночь, почти до рассвета.

Когда солнце поднялось над землей на три своих диска и никаких конников на горизонте не означилось, Артем Владимирыч готов был закопаться вместо фашины перед любой пушкой. Ведь тишина стояла над степью! Обыденная тишина!.. Хорошо, что Полоччио по обыкновению спал и от прилюдных насмешек князя избавил.

Внезапно со стороны северских гор в сторону реки Оби над курганом пролетела стая ворон. Птицы оглушительно каркали.

И снова настала тишина. Такая тишина, что слышно было, как шуршит клубок перекати-поля, с которым от безделья играл легкий ветерок…

—

Ну, слава богу, идут вороги, — сказал молчавший рядом с князем Баальник, — а то заждались…

Сначала от предгорья показалась пыль. Много пыли. Потом донесся топот копыт. Как и рассчитывали, на левый фланг русских шла основная масса конных варнаков.

—

Левка! — крикнул князь. — Заряжай!

—

Готово! — донесся голос Трифонова с батареи, невидимой из-за кургана.

Только прокричал Артем Владимирыч, как Байгал, что был у него за адъютанта и рассыльного, тронул его за руку.

Мать-перемать! С правой стороны, там, где пролегал сухой широченный безводный лог, тоже показались всадники. Они были много ближе, чем те, что стремились прорваться на левый фланг русских.