Князь тронул рукой нашейную гривну:

—

А потому, что я ныне, как великий воин и суровый князь, обязательно должен исполнять указ Императрицы, куда бы он меня ни посылал. И указ тот я исполню.

Вещун с той же незамысловатой иронией ответил:

—

Твой многомудрый жрец сие исполнение приказания утверждает!

Во исполнение правды истории нужно поведать о судьбе ребенка мужеска пола из рода Валихана, коему так счастливо помог родиться Вещун, и о судьбе его потомков. Назвали ребенка Мансур, что значило — «Человек суров». Он жил долго и праведно и породил крепкое потомство. От отца перешла к нему полоска бумаги на китайском языке, которую он перед смертью показал русскому ученому. Оказалось, что Валихан, его отец, был чистым потомком Чингисхана, чего уже давно не ведали на лице степи.

Русский чиновник увез ту бумагу с китайскими письменами в Петербург, и о роде Валихана как бы забыли.

А вспомнили, когда англичане стали нагло притязать на коренные земли на юге, где жил больно уросливый народ — афганцы, пуштуны, персиане.

Тогда русские люди нашли потомка Мансура, по наследству имеющего чистую кровь чингизида, именем Чокан, фамилией от прапрадеда — Валихан, увезли в Петербург, где он долго учился. Потом Чокан Валиханов в конце благословенного девятнадцатого века вернулся на службу в Сибирь в звании поручика Сибирского казачьего войска.

И по всей Алтын Ден — «Золотой степи» прокатился слух, что как истинный чингизид, Чокан имеет наследственное право владеть странами: Афганистаном, Персией, Великим мусульманским халифатом. То есть бывшими сурскими землями от границ Индии на востоке и до пределов реки Нил на западе.

Английский шпион и авантюрист Лоуренс Аравийский лично проверял среди арабов легенду о чингизиде Вали Хане. Ему ее подтвердили, с клятвой на Коране и кровью.

Внезапно Чокана Валиханова, двадцати восьми лет от роду, вызвали в Петербург. Англичане в тот же момент заметили концентрацию больших сил русских войск на юге Российской империи.

Говорят, в Петербурге в дождливый вечер два английских джентльмена пижонской наружности Пригласили Чокана к себе в нумера — выпить чая в «файф-о-клок». Чокан Валиханов не отказался, выпил чая и умер.

Так рушатся великие и праведные планы возврата под праведную руку бывших российских имперских земель, сиречь — земель

SUR

-

AVI

,

как до сих пор говорят народы от Индии до Дамаска.

Записал сие сказание коллежский асессор, ветеринар Соломатин, что годами объезжал оренбургские степи на предмет учета скота и предупреждения падежа киргиз-кайсацких овец, коров, коней и верблюдов. Записал и опубликовал в 1914 году, в ведомостях «Западно-Сибирского отделения Российского географического общества».

Золота в изделиях и мерных брусках для торгового расчета, вынутых из кургана, оказалось, по списку Гури, без трех фунтов — восемь пудов. Серебра — малость поболее, на двадцать пудов с лишком. Отдельно посчитанных камней драгоценных — лалов, альмасов, изумрудов да камней, непонятных пока, по счислению знатока антиков — Гербергова — примерно на полтора миллиона рублей серебром. А ежели те другие камни понять, то и поболее сумма станет. Раз их снесли в гробницу царя, значит — настоящие это камни, божественные. Антиквар Гербергов осторожно назвал общую сумму стоимости могильных богатств, сильно ее занизив — восемь миллионов русских рублей.

Были среди древностей, добытых в кургане, и другие металлы. Гербергов узнал медь и бронзу, но никак не угадывал название и происхождение темно-серых колец и браслетов. Они при протирке сукном начинали отливать серебром, да были невероятно тяжелы и гравированы неведомыми знаками. Кузнец Корней Иваныч пытался травить чудный металл кислотой, раскалять в горне и плющить молотом, но серые кольца и браслеты не плавились и кувалде не поддавались. Тогда их с уважением положили отдельно.

Артем Владимирыч распорядился послать половину отряда к месту вытекания реки Бии из озера Алтынколь. Послать с джунгарами, на случай негаданной встречи. На тот же случай отправил с первоходца

ми три пушки. За главного с ними — Левку Трифонова.

А сам половину дня сидел в арбе, на кошме напротив Гури, и сверял списки. Если что не понимал из прописанных на бумаге вещей, велел показать. При том — злился. Искал повода для хорошей ссоры.

Самую большую злость князь приготовил напоследок.

Соглядатаи из смышленых солдат, при долгом привале расставленные в отдаленности вокруг вагенбургов ученого посланника Полоччио, прошлый день донесли князю, что тяжелый кожаный мешок величиной с ведро двое — Полоччио и Гербертов — привязали вроде как под днище возка. Куда — увидеть не получилось, безлунная ночь сказалась. А при солнце подсунулись было выглядывать, да под днищем мешка не увидели.

—

Стало быть, сперли добро иноземцы клятые, Ваше сиятельство, — пряча голову вниз, доложил тем утром князю старший из соглядатаев, Колька Рябый, волгарь из-под Шахуньи. — Не уберегли мы царское добро.

—

Глядеть веселей! — приказал ему Артем Владимирыч, дал серебряный рубль и по-немецки, но матерно охаял всех иноземцев.

Теперь пристало время по квиткам вывести темное дело наружу.

—

Гуря! — рявкнул князь. — Это как надо понимать?

В списке Гури, и в том списке, что он приготовил для князя, числился просто — «сосуд наливом на шесть пинт».

—

Чего ты мне указуешь аглицкий налив? Русского налива, подлая свинья, не разумеешь? Кого обмишулить наладился? Покажи сосуд!

Гуря достал из-за спины мешок грубой лубяной работы. Вытянул из мешка чашу медной ковки, годную, при обиходе царя, разве что на ноги полить. И не на шесть пинт была та чаша, а как раз на половину объявленной меры. Гуря же и приготовил чашу специально для проверки познаний подлого князя. Промахнулся!

—

Гербертов оценивал, я только писал! — сглупил иудей, закрываясь локтем от тяжелого кулака князя.

—

Ты у меня доворуешься! — стукнув повторно и точно в нос — для крови, спокойно сообщил Гуре князь. — Распну на древе! Давай настоящую чашу!

На шум из вагенбурга выскочил Гербертов.

За дни похода он изменился. Это был уже не холеный петербургский антиквариус, а охудевший мещанин с разорного московского посада.

Сзади присвистнули. Князь оглянулся. Егер, вместо того чтобы покрикивать на обозников и тянуть веревки, приматывая барахло, сидел рядом на пригорочке и вертел кистенем.

Гербертов тоже услышал свист Егера и впился глазом в блистающий круг кистеня. Он поспешно закрылся рукою и юркнул назад, за облупленное железо вагенбурга.

Подождав для приличия, на траву вышагнул ученый посланник. За ним волочилась шпага.

Пришла как будто пора определяться, кто на походе — главный.

Князь метнул под ноги Полоччио медную чашу. Тот увернулся, продолжая надвигаться на князя.

Гуря тотчас спрыгнул с арбы и отбежал в сторону.

—

И меру, и вес добытого, майор, — скучно проговорил Полоччио, снимая шляпу и трогая эфес шпаги, — станем считать в безопасном месте. А сейчас, при движении, нечего устраивать ревизию. Или я не прав?

—

Будешь прав, Ваше степенство, ежели покажешь мне сейчас же тот кожаный мешок, что по ночной темени укрыли от меня за рессорами вашей железной повозки. Мне на то указано доподлинно.

Полоччио немедленно поднял брови вверх. Оглянулся. Князь тоже посмотрел в ту сторону. Шпага ученого посланника скучно покинула ножны, и клинок изготовился измазаться в сладко-соленой красной жиже.

Не проспавшиеся еще от ночной выпивки, щедро выделенной иноземцем, рабичи Полоччио — Веня Коновал и Семен Бесштанный — вылезали задами из-под вороха сена, насыпанного для спанья между колесами «сундука».